Хроника одного скандала - Зои Хеллер

Пока Шеба болтала с Элейн о своих украшениях, я не упустила шанса получше ее рассмотреть. Сережки, кстати сказать, и впрямь были прелестны: изящные золотые вещицы с россыпью мелких жемчужин. Я отметила худобу удлиненного лица Шебы с аккуратным, чуть вздернутым носиком. Но самым особенным в ее лице были глаза, точнее, не сами глаза, а верхние веки — тяжелые бледные пологи с густой опушкой ресниц. Очень похоже на зубчатую тиару, украшающую голову статуи Свободы.

— У Шебы нет учительского опыта, — сообщил Тед, как только Элейн на мгновение умолкла.

— Что ж, это будет ее крещение огнем, — прокомментировала я.

Тед оглушительно захохотал.

— Ну ладно. — Резко оборвав смех, он взглянул на часы. — Продолжим, Шеба. Позвольте представить вам Малкольма Пламмера…

Мы с Элейн смотрели им вслед.

— Миленькая, правда? — пискнула Элейн.

Я улыбнулась.

— Миленькой ее, пожалуй, не назовешь.

Элейн оскорбленно цокнула языком.

— А мне понравилась, — буркнула она.

Первую пару недель Шеба держалась особняком, даже на переменах редко покидая свою мастерскую, а когда все же появлялась в учительской, одиноко стояла у окна, в щелочку между шторами разглядывая школьный двор. С коллегами она была безупречно любезна, то бишь обменивалась стандартно-вежливыми фразами о погоде. Однако она не проявила ни обычного для новичка тяготения к кому-нибудь из коллег, что неизменно выливается в обмен автобиографиями, ни готовности защищать честь школы в очередном матче Национального союза учителей, ни желания вступить в клуб сплетников. Ее упорное сопротивление обязательным для новичка ритуалам вскоре вызвало подозрения. Наши дамы склонялись к мнению, что Шеба «дерет нос», в то время как мужчинам пришлась по душе теория ее «холодности». Билл Румер, признанный эксперт в таких вопросах, не единожды отметил, что «отодрать бы ее хорошенько — спесь как рукой сняло бы».

Лично я восприняла неспособность Шебы моментально заводить дружбу как хороший знак. По опыту знаю, что новички (и женщины в особенности) так и рвутся немедленно встать под флаг того из коллег, кто первым поманит. Вот, к примеру, Дженнифер Додд, в свое время одна из моих ближайших подруг, первые три недели в Сент-Джордже задыхалась в гостеприимных объятиях Мэри Хорсли и Дайаны Теббис. Школьные хиппи, математички Мэри и Дайана используют обломки горного хрусталя вместо дезодоранта и таскают в сумочках запасы «чая для женщин». Они ни в малейшей степени — ни по характеру, ни по взглядам на жизнь — не годились в друзья Дженнифер, зато они первыми оказались рядом, и Дженнифер была до того благодарна за внимание, что закрыла глаза на их приторный идиотизм. Осмелюсь предположить, что в тот момент она отдала бы руку и сердце даже Муну, случись тому оторваться от своих мунитов.

Шеба не обнаружила трепета, свойственного новеньким, и тем заслужила мое одобрение. Надо сказать, я не стала для нее исключением из правила. Обычно ко мне относятся с пиететом, отдавая дань педагогическому опыту и твердости нрава, а Шеба, казалось, не замечала моего особого положения среди коллег. Довольно долго ничто не говорило о том, что она меня хотя бы видит. И тем не менее во мне поселилась странная уверенность, что когда-нибудь мы станем друзьями.

Помню наши первые осторожные попытки сближения. На второй неделе работы Шеба поприветствовала меня в коридоре. (Я была рада услышать человеческое «Здравствуйте» вместо безобразного заокеанского «Эй, приветик», которым злоупотребляют многие мои коллеги.) Через день-другой, возвращаясь с совещания у директора, мы перебросились парой слов об удручающем впечатлении от недавнего концерта школьной самодеятельности. Однако ощущение близости с Шебой возникло у меня вовсе не благодаря этим мимолетным встречам. Даже в самом начале знакомства мне было ясно, что никакими банальными фразами не выразить возникшую между нами связь. То было внутреннее сходство. Взаимопонимание без слов. Даже родство душ, извините за высокопарность. Я поняла, что при нашей с Шебой обоюдной сдержанности нам понадобится время, чтобы подружиться. Но я также знала, что, однажды возникнув, эта дружба выльется в отношения исключительной близости и доверия. Связь de chaleur[3], как говорят французы.

А пока я наблюдала за Шебой со стороны, с интересом прислушиваясь к сплетням, что курсировали о ней в учительском кругу. Величавое одиночество Шебы служило ей своеобразным силовым полем, отражающим бесцеремонные расспросы коллег о семье и политических симпатиях. В присутствии откровенной глупости, однако, пасует даже изысканность, и среди учителей нашлись такие, которых не отпугнула замкнутость Шебы. Время от времени я видела, как кто-нибудь из них, отловив Шебу на школьной парковке, застает ее врасплох своим пошлым любопытством. Добиться от нее откровенности так никому и не удалось — разве что кое-каких сведений в качестве поощрительного приза. Благодаря таким любителям сунуть нос в чужую жизнь весь педагогический коллектив узнал, что Шеба замужем, что у нее двое детей, муж читает лекции в Сити, дети учатся в частной школе, а живет она «в здоровенном особняке» в Хайгейте[4].

Понятно, что добытая столь сомнительным путем информация зачастую приводила к путанице. Однажды я услышала, как Тереза Шрив, которая ведет уроки профориентации, сообщила завучу старших классов Мариан Симмонз новость о том, что отец Шебы, оказывается, знаменитость.

— Ага, точно, — сказала Тереза. — Он уж помер, но вроде как был большим ученым.

— На чем специализировался? — поинтересовалась Мариан.

— Чего?

— В какой научной области работал? — уточнила Мариан.

— Ой, а я и не знаю! Его звали Дональд Тейлор. Кажется, изобрел слово «инфляция».

Из чего следовало, что отцом Шебы был Рональд Тейлор, экономическое светило из Кембриджа, скончавшийся пять лет назад, вскоре после того как отказался от Ордена Британской империи. (Официальной причиной называлось его несогласие с наградной системой, однако в прессе муссировался слух, будто он рассчитывал на титул и оскорбился, что не получил его.)

— Да будет вам известно, Тереза, — вмешалась я, — что отца миссис Харт звали Рональд. Он не изобрел, как вы выразились, слово «инфляция», а разработал крайне важную теорию о связи инфляции с покупательской способностью.

Тереза надулась, что в обычае у нынешней невежественной молодежи, когда кто-либо позволяет себе критику в их адрес.

— Угу, — буркнула она.

Тогда же всем нам стало известно, что у Шебы возникли «сложности с дисциплиной на уроках». Не скажу, чтобы это стало особой неожиданностью. Учитывая соседство школы Сент-Джордж с Хайгейтом, многие считают ее одним из тех безмятежных учебных заведений, где аристократические чада тихо-мирно фланируют с виолончельными футлярами в руках. Увы, аристократы не обрекают своих наследников на учебу в Сент-Джордже. Юных виолончелистов отсылают в Сент-Ботолф, Кинг-Генриз[5] или в частные школы других лондонских районов. Наша школа служит загоном для недорослей пролетариата, отпрысков местной бедноты, которые вынуждены протолкаться здесь минимум пять лет, прежде чем ступить на уготованную им судьбой стезю слесарей и продавцов. В прошлом году из двух с половиной сотен наших выпускников ровным счетом шестеро получили на экзаменах оценки выше тройки. Школа Сент-Джордж представляет — как бы помягче выразиться? — крайне нестабильную часть общества. Нападения на персонал здесь не редкость. За год до появления Шебы трое восьмиклассников, свесившись из окна химической лаборатории, зашвыряли школьную секретаршу Дерде Рикман бунзеновскими горелками. (Как следствие: трещина ключицы и четырнадцать швов на голове.)

Естественно, наибольшие проблемы доставляют мальчишки, но и девицы тоже не подарок. Менее склонные к физическим атакам, они не уступают мальчишкам в сквернословии, а в таланте оскорблений даже превосходят. Не так давно одна из моих девятиклассниц по имени Дениз Каллаген, злобное существо с очевидными задатками мегеры, не утруждаясь долгими раздумьями, обозвала меня «жвачной старой стервой». Оговорюсь, что инциденты такого рода на моих уроках редки, а когда все же случаются, я почти всегда способна подавить бунт в зародыше. А вот для учителей помоложе поддержание в классе дисциплины — это непрекращающаяся и зачастую кровавая битва. У Шебы же, новобранца армии учителей, причем новобранца хрупкого, с хрустальным голосом и полупрозрачными нарядами, беспорядки грозили обернуться катастрофой.

Позже я узнала подробности неприятного случая на первом уроке Шебы. Администрация выделила ей помещение, претенциозно именуемое «студией», — примыкающую к мастерским хибару, которая после ухода предшественницы Шебы несколько лет служила кладовкой. Внутри там темновато и сыро, но Шеба постаралась оживить свой класс постерами и геранью, специально для этой цели срезанной утром в саду.