С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каменистый склон уходит из-под ног, и Нигдеев летит сквозь пустоту. Как глупо, успевает подумать он, как же глупо.
Белизна тумана становится ослепительной и сверхновой взрывается в голове.
Звяк. Звяк. Звяк. Сознание и забытье сменяются волнами, неотличимые друг от друга, – два белых ничто, вся разница между которыми заключена в этом звуке. Погребенный под туманом мир, лишившийся дыхания, пуст, и единственное движение в нем – призрачное шевеление Юркиных пальцев. Единственный звук – звяканье ключа. Нигдеев не знает, сколько плавает между мирами; в конце концов та реальность, в которой раздражающе звякает ключ, оказывается внизу, и он медленно оседает в нее, как камень на дно.
Голова раскалывается; правое колено стало огромным и горячим, как выброшенный из жерла вулкана булыжник. От боли Нигдеев шипит сквозь зубы.
– Наконец-то! – вскрикивает Юрка. – Ну ты даешь, а? На ровном месте! Там ямка с тарелку, ей-богу, так ты через нее… фу-ух, напугал!
Нигдеев с усилием садится.
– Долго я?
– А не знаю, – Юрка мрачнеет и выпускает из пальцев ключ. Звяк. Нигдеев содрогается. – А как ты думаешь, сколько времени? – с детской надеждой спрашивает Юрка. – Я вот думаю, может, еще даже часа нет. И вроде развеивается уже, да? А то я Наташке пообещал, а сам здесь сижу. А она там ждет. Она даже не орала сегодня, представляешь? А я тут…
Нигдеев прикрывает глаза и видит, что женщина, стоящая у слепого окна, такая же мертвая, как ветер. Туман задушил ее, и теперь она никогда не придет к заброшенной японской землянке, чтобы обнять ребенка со злым напуганным лицом…
Нигдеев вздергивает голову, стряхивая тяжелую дремоту. Юрка бубнит:
– Опять кто-то ходил. Серьезно, я аж за ружье схватился, мало ли, потапыч обнаглел… – Он смотрит на бесполезные часы. – Я ей сказал: ты, главное, глупость эту забудь. Это он тебя доводит нарочно, я приду – поговорю с ним по-мужски, мигом свои капризы забудет. В кино сходим, развеешься, там фильм с этим… Делоном, он ей нравится, потерплю, раз такое дело. Обещал к семи быть, как штык… Слушай! – Он, вдруг насторожившись, переходит на шепот: – Ходит…
Нигдеев затаивает дыхание. На этот раз шаги отчетливей. Кто-то, невидимый в тумане, но очень близкий, крадется вокруг каменистой плеши. Кто-то почти беззвучный. Только абсолютное безветрие позволяет уловить всхлипы мха под ногами.
Юрка тянется за ружьем. Дуло едва заметно ударяет о камень, и шаги тут же стихают. Нигдеев, выпучив глаза и обливаясь потом, пялится в туман, отчетливо ощущая чужое присутствие.
– Пальну? – одними губами спрашивает Юрка. Нигдеев моргает, приходя в себя.
– Свихнулся, – нормальным голосом говорит он. – А вдруг человек? Мало ли дураков?
– Откуда здесь люди. Либо медведь, либо ёкай. Я бы пальнул, а?
– Ружье положи, – цедит Нигдеев. Туман по-прежнему подступает вплотную, все такой же густой и непроницаемый, но чувство чужого, прячущегося за белой стеной, исчезло.
Нигдеев выуживает из рюкзака термос чая, обернутые в газету котлеты и крошечную желтую с красным цветком на боку кастрюльку с вареной картошкой. Юрка достает две банки кильки в томате и черный хлеб. Жрать хочется страшно, и ни головная боль, ни нездорово сосредоточенная Юркина физиономия уже не отбивают аппетит. Нигдеев вдумчиво жует, уйдя в себя, смакуя живой, теплый вкус мяса и аромат чеснока, чтобы не видеть ни лица друга, ни белой стены вокруг.
Юрка шумно втягивает в рот килечный хвост и вдруг спрашивает:
– А тебя твоя мелкая любит?
– Конечно любит, – не задумываясь, отвечает Нигдеев. – Что за вопрос вообще? Я ж ей отец.
– А мой вот… – Юрка вздыхает. – Он вообще какой-то… не знаю даже. Наташка раньше веселая была, а теперь только ревет. Он из нее всю душу высосал, ни спать, ни есть не дает, прям как нарочно. А меня вообще ненавидит. Я его только на руки возьму, а он сразу глаза выпучит и орать, будто я не отец, а леший. Не слушается вообще… Я бы и плюнул, да такого на место не поставишь – он сам тебя потом…
– Дети, – пожимает плечами Нигдеев. – Моя тоже не подарок, а что поделаешь. Воспитываю, как могу. И тебе придется.
– Не, тут другое… – Юрка шевелит пальцами. – Беспокоюсь я. Наташку вон до ручки довел… Сколько времени, как ты думаешь?
Нигдеев качает головой. Слышит, как поскрипывают камни. Волоски на загривке встают дыбом. Голова вот-вот лопнет от напряжения. Кто-то ходит в тумане. Кто-то недобрый. Кто-то, похожий на мелкого, тощего сопляка со злыми глазами…
Нигдеев трясущимися руками вытаскивает из пачки сигарету. Ломает две спички, пытаясь прикурить, но наконец затягивается. Медленно выпускает синеватый дым, мгновенно тающий в туманной мгле. Говорит лупающему глазами Юрке:
– Ты заколебал про своего мелкого ныть. Мерещится уже.
– А может, не мерещится, – тихо отвечает Юрка. – Говорю тебе, это ёкай. Вот мой спиногрыз тоже…
– Что – тоже?! – рявкает Нигдеев.
– Наташку того… теперь за мной пришел.
– Тебе к психиатру пора, ты в курсе? – орет Нигдеев, и Юрка замолкает, нахохлившись.
Нигдеев задремывает, когда Юрка начинает возиться, сбивая сон. Не веря своим глазам, Нигдеев смотрит, как Юрка достает ключ, подносит его к обломку руды. Разжимает пальцы.
Звяк.
– А ну дай сюда! – визжит Нигдеев. Бросается, сжимая кулаки, и тут же, взвыв, хватается за колено и валится на камни. Юрка прижимает ключ к груди, и его желтые глаза становятся большими, как у ребенка. Скрипя зубами, Нигдеев кое-как садится. От боли трясется каждая жилка в теле.
– Да что за ключ вообще? – плачущим голосом спрашивает он, и Юрка сует свою игрушку за пазуху, чтоб не отобрали.
– Так от шкафа ключ, – говорит он. – Я же таблетки в шкафу запер.
– Какие таблетки? – холодеет Нигдеев.
– Да всякие, все, что были. Она же все подряд пыталась выпить. Я ей говорю: ты прекращай эти глупости, я к семи вернусь – поговорим. А таблетки на всякий случай в шкаф убрал.
– Ты… – Нигдеев обхватывает голову руками. Неподвижный безвкусный воздух душит, комом перекрывая горло. – Ты с ума сошел, – выдавливает он. – Вали домой, ты чего!
– Как? – беспомощно разводит руками Юрка.
– Да как и собирался, по периметру! – Нигдеев машинально смотрит на часы и скрипит
