Искатель. 1975. Выпуск №2 - Евгений Войскунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стеша схватила руку Зимогорова:
— Нет, нет! Прошу тебя. Не надо. С ним что-то случилось. Он не понимает, что говорит. Он не в себе.
— Это этот-то? Как бы не так…
— Я знаю его. Знаю другим. Совсем другим. Хотя, конечно… Никакое образование воспитания не определяет. Разные вещи… Но достоинство, достоинство человека пятнать нельзя.
«Заговорила… Значит, взяла себя в руки. А ты, Федор, терпи… Ради друга своего терпи. И береги Стешу его ради его памяти».
Антон Комолов думал:
«Никто и никогда не разберется в моем деле. А что вот так с ними говорю… Откуда я знаю, как говорят люди, которые убивают? Наверно, так говорят. И достоинство тут ни при чем!»
На небе, которое сделалось серым, проступили клокастые очертания крон. Потянуло сыростью. Огонь костра побагровел.
— Достоинство… Достоинство! Что оно, залечит мне губу, которую разбил Федор? Нет, не залечит.
— Но и не достоинство ударило тебя. Не оно! Вот в чем дело. Разве это не понятно?
— Если оно ничего не может сделать, — ухмыльнулся Антон. — Если оно ничего не может — чего о нем говорить? А это «достоинство» не может ни-че-го.
— Значит, ты ничего не понял! — удивилась Стеша. — Как же так «ничего»!
«Ничего, — подумал Федор. — Ни тютельки! Оно не воскресит Семена Васильевича, твоего мужа. Не воскресит».
— Оно не допустит вас совершить поступок, недостойный человека. Достоинство убережет, остановит вас от подлости, низости, преступления. Этого мало? Так ли мало? Федор вел себя недостойно. Согласна. Но ведь и ты, Комолов, тоже! Получается, если ты, Комолов, вел себя недостойно, потому что тебе доверили все живое в тайге, а ты совершил бесцельное убийство, то тебе можно. Позволено! Если Федор, возмущенный твоим преступлением, ударил тебя, то совершил справедливое, с его точки зрения, насилие. Кто виноват? Кто прав? Ты, убийца, или ты, Федор, ударивший убийцу. Выходит, нет правых, но нет и виноватых?
— Человек — млекопитающееся из семейства узконосых обезьян, — сказал Антон.
— Млекопитающее, во-вторых, а не млекопитающееся. Не сами себя питающие, а питающие других, — сказала Стеша.
— «Слова, слова, слова», — так говорил еще Гамлет. Они не исцелят моей пострадавшей губы.
Федор взъерошился.
— А… того… воскресят? Да? Пойди воскреси. А я тогда в минуту исцелю твою губу.
— Сначала губу.
Стеша сказала:
— Если меру за меру, то не губу разбивать, а пулю за пулю. Око за око? Или за зуб всю челюсть? Или, не зная, как решить это чудовищное противоречие между вооруженным дубиной или винтовкой и беззащитным миром тайги, егерь Зимогоров, влюбленный в тайгу, должен был дать тебе свой карабин и сказать: «Раз ты убил зверя, то убей и меня!»
И, не выдержав напряжения, Комолов вдруг расхохотался и заплакал.
— Да что с тобой! — удивилась Стеша. — Мы же просто разбирали случай!
— Случай… Случай… — пробурчал Федор тихо, снова устраиваясь на земле у костра. — Случай, он что яблоко — пока по башке не тяпнул тебя, не созрел, значит. А потом остается только шишак на голове чесать… жалеть, мол, не на то место сел, да еще плодом зрелым закусывать…
А Стеша суетилась около Антона, поила его водой.
— Какой ты впечатлительный, Комолов. Поверь, я не сравни вала тебя с теми… Ну, понимаешь. Мы же рассуждали, до чего можно дойти, если не соблюдать…
— Отстаньте, Степанида Кондратьевна! Я не хочу воды. Прошло… прошло… — говорил Антон, глядя в лицо учительницы, такое привычное, с поднятыми при объяснении бровями, отчего оно выглядело простоватым.
— Понимаешь, дело не в том, что нельзя, просто нельзя нарушать закон. Его смысл должен стать личным убеждением каждого. В истории многое выглядит отвлеченно, как таблица умножения. Я, мол, лучше других, и потому мне можно то, что другим нельзя. Недостойны они дышать, думать, любить. Понимаешь? А когда так начинают думать сотни, тысячи, земля становится адом.
— Оставьте меня. Оставьте, — Антон неожиданно для себя разобрался, что Степаниде Кондратьевне все равно, кто убил ее мужа, Шухова, — то ли Комолов, то ли Шалашов… К ней все равно не вернется муж, как не вернулся к его матери его отец, пропавший в тайге.
Федор подумал: «Знала бы ты, с кем говоришь…»
Отодвинувшись от костра, Антон хмуро попросил:
— Оставьте меня, пожалуйста… Я, может быть, спать хочу… Утро уже.
«Утро?» — удивился Федор. И только тут обратил внимание, что карабин Комолова стоит, как и стоял, у входа в балаган.
— Надо оружие его осмотреть, — сказал Федор, поднимаясь. — Совсем все из головы вон…
Федор достал папиросы и, взяв из костра обуглившуюся веточку, прикурил. Он поражался Стеше: «Сразу видно — учителька! Дело не в словах, что она говорит. Они известны. Только как она выкрутится? Коли зло совершено, то при чем здесь достоинство? Антошка — убийца, а ударив его, я сам подвел себя под статью… Хорош егерь и общественный инспектор РОВД. Конечно, Семену Васильевичу куда легче о достоинстве помнить — форма на нем как влитая…»
— Можно убить Федора, который помешал тебе убивать, — сказала Стеша, гордо подняв подбородок. — Но есть еще выход. Сегодня как раз двадцать второе июня, и ты, Комолов, можешь, как люди когда-то, начать убивать всех и каждого только потому, что они дышали, любили и одним этим, одним своим существованием мешали тебе, Комолов, возможности брать больше, чем ты заслужил, заработал… Дай ему карабин, Федор, пусть стреляет в меня. — И Стеша протянула руку за оружием. — Дай карабин, пусть.
Егерь заметил шалый огонек в глазах Антона. Тот, взвинченный словами Стеши, раскраснелся и готов был выпалить ей в лицо страшное известие. Федор швырнул папиросу в огонь и сел. Он что было силы клацнул затвором, чтоб привлечь внимание Антона. Федор хотел предупредить его: коли проговоришься — конец.
Антон, увидев угрюмые глаза егеря, понял, что ему угрожает, и осознал: дуло карабина, направленного на него, — не угроза, а приговор. И его возмутила эта угроза смертью. Как смели угрожать ему! Ему, герою, пожертвовавшему собой ради друга, попавшего случайно, ну совершенно случайно в страшную беду! И если они, эти люди, не знают ничего и понять поэтому ничего не могут, какой он, Антон, человек, пусть егерь стреляет. Тогда Антон сказал:
— Мне не надо карабина…
— Ну! Еще слово… — вскочил на ноги Федор, готовый стрелять.
Подняв голову вверх, Антон увидел рыжие, освещенные пламенем костра листья, а меж ними синее небо и играющие светом звезды. Услышал тишину, в которой щелкали в огне сучья, накатами шумели вершины, стучало сердце, сотрясая его грудь ударами, сдавленными как рыданья… И Антон вдруг осознал, что одного его слова достаточно — и все исчезнет, пропадет, и его друг будет страдать без него…
