С милой рай и в шалаше - Роузи Кукла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я его усадила в кресло посреди зала, а сама медленно… нет, не вышла! Выползла, как змея…полураздетая, в прекрасном и дорогом французском белье, ажурных черных чулках, туфлях на высоких каблуках с макияжем, надушенная Маджи, и вот такая я….выползла на четвереньках к нему вся обольстительная…
Он не ожидал такой увидеть меня! Не знаю, о чем он думал, мой бесстрашный воин, но он вздрогнул, увидев меня выползающую и к нему подползающую….
Потом, я смеялась, вспоминая, как он беспомощно все пытался понять, для чего это я прячу в мешочки шелковые такую прекрасную грудь. Для чего я, такая длинноногая и тонконогая, натянула на ноги странные паутины, да еще их подтягиваю на каких–то упругих резиночках. А от корсета, вернее, боди, что я надела, он, как воин, подумал сначала, что это на мне такой панцирь, кольчужный защитный доспех от пуль да удара сабель. И сабля его потом в меня так сладко, так хорошо вошла по самую рукоять….А потом еще и еще…
Он разил меня беспощадно, как беса, врага, а я? Я летела в его урагане чувств, словно на меня налетел Самум, Хамсин, Хабуб, как они называли по–разному в своих странах беспощадные песчаные бури в пустыне Сахара. А потом он меня усадил на своем белом, прекрасном мехари, напомню — верблюд, и….закачалась я, сидя, опускаясь и раскачиваясь с ним в бесконечно прекрасных, монотонных движениях любящих мужчин и женщин…
Утром следующего дня он сам одевал меня! Вот уже я насмеялась на всю оставшуюся жизнь!
Сначала надевал, заставляя не помогать, мои шелковые кюлот, розовые паньтье, потом сам, заправляя мне груди в лифчик кружевной, долго пытаясь застегнуть такую хитроумную застежку сзади. Потом, вытянув меня в струнку, заставил поднимать то одну, то другую ногу, пытаясь натянуть, ну, тут я ему показала, как надо, жалко же ведь, вещь прекрасная и дорогая чулки такие ажурные от Кардена. Потом он со знанием дела, как будто–бы снаряжая арабского скакуна, одевал на меня збрую, поводья, примеряя, подтягивая и похлопывая по мягкому и нежному крупу своего изумительного коня…Ну и, конечно же, я…
Ох, уж эти арабы! Стоит только вскочить на лошадь…, как он тут же вонзает, пронзает меня своим беспощадным клинком, словно из несгибаемой стали дамасской …
Вот так мы первое утро в Париже с ним все проскакали, как мушкетеры короля до середины дня!
Потом я уже сама, сменяя его имидж, купала его в ванной, словно ребенка малого, и сама наслаждалась его телом, красивым и белым с загорелыми на нем участками. Особенно мне, ну, я вам не буду об этом его самом незагорелом участке на его теле…Теперь оно всецело для меня….
Потом еще несколько дней мы дома учились ходить, говорить, сидеть и есть за столом. Не скрою, я изумлялось его терпению и желанию постичь этикет. Он говорил мне, что так надо для дела и если уж ему приходиться мучиться в непривычном наряде и обуви, то все это пусть будет для общей пользы дела. Потом я его, как маленького мальчика, брала и вела на улицу…
Вот так, через две недели он, почти не совершая ошибок, мог, как все вокруг, и ходить и вести себя. А потом мы закружились в делах…
Была еще одна очень интересная встреча в Париже. И с кем? С французским мужем мамы — месье Роже. Оказывается она не простила его адюльтера и, бросив, уехала домой. Он меня все просил повлиять на нее, тем более такой влиятельной, как он говорил, женщины, жены посла. Посла, не посла, а я его вслед за мамой… К тому же я уже ходила с заметным пузом. Потом рождение дочери нашей и беготня до двух лет вокруг нее и его.
У меня дочка растет, моя благоухающая розочка, козочка голубоглазая, как ее папка. И скоро я рожаю второго, дохаживаю. Доченька — красавица спрашивает меня:
— Когда же мой блатик появится?
— Скоро, скоро уже, потерпи.
— А что, блатик мой станет со мной иглать?
— Станет, станет родная моя. Только сначала мы с тобой его будем няньчить, и кормить сисечкой, а потом он, как наш папка! Наденет голубую чалму, сядет на белого верблюда и поедет…
— К бабушке! В Луссию!
— И к бабушке в Россию, и к бабушке Захре, и деду Хасану. Нам только надо будет его подкормить, да вырастить, он станет крепким, как настоящий имощаг.
— А велблюды плюют, потому что их длазнят глупые мальчишки, да? Такие, как Молис и Жак?
— Нет, верблюды плюют, потому чтобы никого не обидеть и больно не ударить тех, кто их обижает. Ведь ты знаешь, дочка, какие у белых верблюдов добрые друзья?
— Как наш папа?
— Да! Как наш папка! Он посадит на белого верблюда меня…
— А меня?
— Нет, тебя посадит к себе хороший и смелый имощаг, но это будет потом, не сейчас, и вы с ним как поедете туда…
— Прямо в лай?
— Прямо в рай, как и я с твоим папкой!
А ведь таким ничего не надо, был бы шатер, да белый верблюд, что повез бы тебя, как меня, с ним прямо в рай. Потому что с милым рай и в шалаше! Но об этом ты скоро узнаешь сама, моя красавица дочь, когда подрастешь!
И запомни, что только с милым и в шалаше — рай! Да, и лишь бы его белый верблюд и повез бы, повез ….по Сахаре любви, не теряя силы с годами…
Осталось только рассказать вам об остальных.
Уже месяц как мы вернулись из Москвы.
Вы представляете, каково было моей маме? Во–первых, дочь, да еще с мужем красавцем и внучкой голубоглазой козочкой курчавой и в чем–то очень похожей на бабку! Во–вторых, я жена, считайте за дипломатом! К ней неделю народ так и валил. Все хотели увидеть меня, дочку, мужа моего. О! От него все женщины без ума! Иногда мне даже становилось страшно. То одна, то другая к нему и не спуская глаз. Я ему, мужу своему объясняю, что я тебя выбрала и ты моя собственность по закону асри! Так что милый мой, и не думай, ни–ни!
А потом мне позвонила она! Оказывается, Милка, как и обещала, оттуда сбежала. Сначала сбежала с повстанцами в Ливию. Потом действительно была санитаркой в отряде у русских наемников. С ними же она вернулась на родину. И вот, что она сама мне рассказала после того, когда я ее спросила о наших ребятах.
— Ты представляешь? Зашла как–то в клуб, — и назвала в какой, — а там нос к носу — Вальдемар!
— Ну, а ты?
— Да хотела сначала убить! Ты ведь знаешь, я там через такое прошла, что мне козла, мужика, как два пальца об….. асфальт! К тому же у меня была штучка милая моя, которая меня не раз выручала: прекрасной работы и дамский…. Не надо только о нем говорить! Так вот, я сначала решила его напоить, а потом… Сели, выпили и как потом меня понесло!
— Ты что же, ему все, что думала, как взяла, да как выдала! — Говорю ей взволнованно.
— Да!
— Вот ты молодец! Как бы и я хотела быть в чем–то на тебя похожей. Ну, а дальше что? Что он? Взмолился, просил прощенья? Наверное, ползал в ногах и хватал за колени?
