Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

Так ее называют, шепотом, робко, но голос тот смелеет день ото дня. Скоро, скоро он дойдет до нужных ушей… и каждому воздастся по заслугам.

По предначертанному.

Йо Илона закончила рисунок на полу и теперь ждала новых указаний. Ее готовность служить и послушание порой пугали Эржбету. Но сейчас оно кстати.

– Принеси ее, – сказала Эржбета, скидывая плащ. Сама же склонилась над каменным постаментом, на котором возлежало творение Ноама.

Открыта была Черная книга, и помутневшее, несмотря на усилия Дорты, зеркало ловило знаки, перерисовывая их самым причудливым образом.

А Эржбета уже повторяла, глядя в зеркало. Ее перо было неутомимо, ибо именно в работе Эржбета вновь чувствовала себя если не живой, то уж, во всяком случае, не мертвой. И книга ненадолго заслоняла собственный белоснежный лик.

Но сегодня – удачное время.

Марс и Меркурий уняли извечное свое соперничество, выпустив прекрасноликую Венеру. И Стрелец опустил лук, не смея ранить Божественную. Лишь Темная Луна накинула вуаль на обнаженные плечи. И упрямый Сатурн заткнул пасть Льву.

Гороскопы Эржбета рисовала лично. И сверяла не один день.

Она же и выбрала девушку.

Йо Илона внесла ее на руках, словно младенца. Завернутая в плащ девица Харци спала. И лик ее спокойный был некрасив. Кругло лицо, щеки – подушками, нос массивен и изуродован веснушками, а над губой и вовсе зрела черная родинка.

Служанка положила спящую в колыбель Железной девы. Голыми ладонями она убрала шипы, а краем плаща вытерла бурое пятно у ног жертвы. Эржбета ждала. Она никогда не будила их, щадя минуты ласкового сна. Она просто находилась рядом, разглядывала, ловила чужую красоту, дышала чужой жизнью. Иногда прикасалась. Как сейчас.

Графиня положила руку на мягкий живот девушки. Подняла выше, прикрыв тяжелую грудь со сморщенным соском. Там, под грудью, гулко ухало сердце. И где-то рядом с ним обитало чудо голоса Илоны Харци. Это чудо лилось в церкви, заполняя нефы, расправляясь под сводам крыльями звука, пронизывая тело и заставляя пустоту, что давно была в душе, трепетать.

Впервые Эржбета услышала голос этот на похоронах старого Андроша Бертони. И глядя в лицо нового священника, такого молодого, такого вдохновенного, подумала: вот тот, кто должен покориться воле Надашди.

И в миг этот чудесным соловьем запела Илона.

Ресницы спящей дрогнули, и веки поднялись, открывая темно-серые блеклые глаза.

– Не бойся, – сказала Эржбета.

Илона затряслась. Слышала? В округе давно гуляют слухи. Их приносит ветер, пускай Эржбета не приносит ветру ничего взамен. Их прикатывает река, выбрасывая с пеной и злым ропотом, выпрашивая подачку. Их хранит земля, выпуская по весне синими первоцветами.

– Не бойся. Спой мне.

– Слышишь? – Йо Илона показала плеть из сыромятной кожи. – Госпожа петь велела.

Илона Харци попыталась подняться, но ремни держали крепко, и колыбель железной девы не собиралась отпускать дитя.

– Спой, – повторила просьбу Эржбета.

Илона запела. Голос ее, поначалу робкий, набирал силу, растекался пламенем. И зажженные свечи трепетали в восторге. Он же переполнял и Эржбету. Закрыв глаза, она слушала, впитывая каждый звук, а когда песня оборвалась, подала знак. Сомкнулась железная дева, выпустила стальные зубы. И потекла по камню кровь, наполнила рисунок.

Эржбета, вернувшаяся к книге, начала читать заклятье. Тяжелая латынь ложилась поверх песни подобно могильному камню, раздавившему землю. Илона кричала, но как-то далеко.

А по словам из книги перед Эржбетой разворачивались удивительные картины.

Вот родился белый единорог, чьи глаза сияли во тьме. Вот из чрева единорога, вспоров его когтями, выполз черный дракон, а из него – дракон алый. Он изрыгнул льва, а тот – птицу-феникс. Вспыхнула она пламенем, сгорела дотла, а из пепла ее возник белый камень.

Но стоило Эржбете протянуть руку к камню, как он исчез.

Завизжав от ярости, графиня Надашди упала на землю и принялась кататься, измазываясь в крови и свечном воске. Попадали свечи, прижалась к стене Йо Илона, с ужасом глядя на хозяйку: вновь не вышло.

Соврал карлик?

Или ошибся?

Или же права была тетка: нельзя переменить судьбу! Но Эржбета не хотела умирать в камне!

Утром Эржбета по привычке вычесала волосы и, бросив взгляд на отражение свое, сказала Дорте:

– Она не была невинной.

Служанка, обрадовавшись, что госпожа снова способна говорить, поспешила согласиться:

– Не была! Конечно не была! Распутная девка!

– И не была красивой.

– Вы красивей всех.

– И знатной… негодный материал. И раньше тоже негодный материал. Пусть привезут нужный. Слышишь? Пусть привезут мне то, что я хочу!

Она ударила гребнем, рассекая лицо Дорты, и та поспешно зажала рану. А Эржбета, глядя на кровь, улыбнулась.

– В ней начало. В ней камень чистый истинного знания и жизни вечной. В ней есть начало и конец. Их конец. Мое начало. Новое. Иное. Скажи мне, когда привезут их. И на, – Эржбета стянула с пальца перстень с самоцветом. – Это тебе.

Второй дала для священника. Она еще слишком плохо его знала, чтобы не платить за похороны.

Теплый июньский дождь напоил землю досыта. Благодарная, она вытянулась навстречу небу зелеными стеблями трав и хрупкими цветочными бутонами. Переплетались руками корни, держали друг за друга, но железное тело лопаты перебило их. Поддело. Вывалило черный ком с розоватыми хвостами дождевых червей. И накрыло комом следующим.

Разрасталась земляная рана вширь и вглубь. Поднимался черный горб, стекали с него дождевые ручьи, мешая людям. Пастор Янош молча взирал на карлика с лопатой, на двух женщин, одна из которых была огромна, словно гора, на тело, укутанное льняными простынями. Снизу они промокли и пропитались кровью, сверху – дождевой водой. Виделось в том пастору знамение свыше. Словно уподобилась вдруг несчастная певунья самому Спасителю.

Наконец Фицко, отбросив лопату, выбрался из могилы, отряхнулся, только размазывая грязь по одежде, и махнул: дескать, начинайте.

Пастор перекрестился.

Он открыл было рот, желая начать молитву, но неведомая сила запечатала уста. И молния разодрала небесную твердь.

– Говори, – велел карлик, гнусно ухмыляясь. – Молись, святоша! Все, что ты можешь – молиться!

А Янош не находил в себе сил ответить на дерзость. Вспомнил он многие иные похороны, тайные, для которых его поднимали с постели, все чаще – грубо, вытягивали во двор и волокли к лесу. Вспомнил ямины меж древесными корнями. Вспомнил тела, закутанные точно так же, в простыни. Вспомнил собственный страх и деньги, которые брал, хотя их следовало кинуть в лицо нечестивцам.

– Что ж ты медлишь, Янош, – Дорта оказалась рядом и, приобняв, жарко шепнула: – Заканчивай поскорее и пойдем.

И карлик захохотал, мешая голос с громом. А Янош стал мерзостен сам себе. Как мог он поддаться на обольщенье этой ведьмы? Принимать золото и серебро из рук ее, давать мутить себя непотребными речами, брать ласки и ласки же дарить. Прежде она казалась прекрасной, а ныне, омытое слезами неба лицо стало уродливым. Бездушным.

Янош оттолкнул руки.

– Ей же хуже будет! – крикнула Дорта. – Без отпевания уйдет!

– За что? – сей вопрос мучил Яноша с самых первых похорон, но великое имя Надашди заставило сцепить зубы.

– Она провинилась. И разозлила госпожу, – торопливо ответила Дорта, и карлик с гигантихой закивали. – Госпожа велела ее выпороть. А она возьми и помри. Кто теперь госпоже петь станет?

– Она сама себе песни поет.

Янош поднял нечестивые глаза к небу. Там, за облаками и тучами, за твердью, звездами усыпанной, стоит престол Господень. И каждый, кто духом чист, откроет врата райские, узрит Спасителя и возрадуется.

– Она уже там, – сказал Янош. – Давно там. Ей мои молитвы ни к чему.

– Эй! – карлик заступил дорогу. В руках он держал лопату. – Госпоже это не понравится!

Ударит? Или пропустит, чтобы в спину? Он трусоват, карлик Фицке, черный шут. А еще силен. И умеет на дудке играть. Он ходит от села к селу, поет песни про замок Чейте, где служанки рядятся в атлас, а на свадьбу получают надел земли и пять золотых из рук доброй госпожи.

Возможно, не врет карлик.