Эта прекрасная тайна - Луиза Пенни

– Старший инспектор Гамаш говорит, что это невозможно.

– И совершенно правильно говорит. Невозможно для него. Я питаю глубочайшее уважение к месье Гамашу, но его возможности ограниченны.

– А ваши – нет? – спросил настоятель.

Бовуар улыбнулся, подумав, знает ли настоятель, с кем имеет дело.

Суперинтендант Франкёр рассмеялся. Он пребывал в расслабленном, хорошем настроении.

– По вашим меркам, отец Филипп, мои возможности мизерны. Но с точки зрения обычных смертных, они довольно значительны. И они к вашим услугам.

– Merci, mon fils[46]. Весьма признателен.

Скорчив гримасу, Бовуар посмотрел на Гамаша и открыл рот, но тут же его закрыл, увидев лицо шефа. Не рассерженное. Даже не расстроенное.

Озадаченное. Словно старший инспектор Гамаш пытался решить сложное математическое уравнение, но у него не получалось.

У Бовуара имелся собственный вопрос.

«Что это за хрень, черт подери?»

Бовуар прислонился к закрытой двери:

– Можно кое-что сказать?

– Стоит ли? – ответил шеф, садясь на стул в тесном кабинете приора. – Я знаю твой вопрос, но не знаю ответа.

– Как в телевикторине «Рискуй!», – сказал Бовуар, скрестив руки на груди и продолжая подпирать дверь. Этакий засов в виде человека. – «Алекс, я выбираю вопрос „Какого хрена?“ за две сотни».

Гамаш рассмеялся.

– Сложный вопрос, – признал он.

И к тому же рискованный, подумал Бовуар.

Следуя за суперинтендантом Франкёром, увлеченно беседующим с настоятелем, они дошли до Благодатной церкви. Там полицейских и монахов отпустили, но они еще некоторое время стояли вместе, глядя на двух людей, удаляющихся по церкви, а потом по длинному коридору в кабинет настоятеля.

Франкёр шел, наклонив свою благородную седую голову к бритой голове настоятеля. Две противоположности. Один одет по последней моде, другой – в аскетической монашеской мантии. Один излучает силу, другой – смирение.

Но оба наделены властью. Это бросалось в глаза.

Бовуар подумал, что эти двое могут заключить союз и начать новую войну.

Он взглянул на Гамаша – тот надел очки и что-то записывал в блокнот.

И как это отразится на шефе? Появление Сильвена Франкёра, кажется, озадачило Гамаша, но не обеспокоило. Бовуар искренне надеялся, что так оно и есть и основания для беспокойства отсутствуют.

Но он опоздал. Беспокойство завязалось узлом в животе Бовуара. Старая и знакомая боль.

Гамаш поднял голову и посмотрел на Бовуара. Обнадеживающе улыбнулся:

– Нет нужды ломать голову, Жан Ги. Мы очень скоро узнаем причину появления суперинтенданта Франкёра.

Следующие полчаса они обсуждали разговоры, которые состоялись у них сегодня: у Бовуара – с братом Антуаном, у Гамаша – с настоятелем.

– Неужели настоятель назначил брата Антуана новым руководителем хора? – Бовуар не скрывал удивления. – Он мне ничего такого не сказал.

– Вероятно, это показывает настоятеля в благоприятном свете, а брат Антуан не желает это подчеркивать.

– Да, наверное. Но вы думаете, настоятель именно поэтому поступил так?

– Что ты имеешь в виду?

– Он мог назначить кого угодно. Мог взять эту обязанность на себя. Но возможно, он отдал пост регента брату Антуану, чтобы насолить сторонникам приора. Вынос мозга. Делай противоположное тому, что от тебя ждут. Докажи, что стоишь выше всяких мелочных раздоров, назначив руководителем хора брата Антуана. Наверное, настоятель хотел показать, что он лучше их. Умный ход, если подумать.

Гамаш подумал. Он подумал о двух дюжинах монахов, которые капают друг другу на мозги. Пытаются выбить друг друга из колеи. Так вот что происходит в монастыре на протяжении многих лет? Разновидность психологического терроризма?

Тонкого, невидимого. Взгляд, улыбка, спина, повернутая к собеседнику.

В ордене, принявшем обет молчания, единственное слово, звук могут иметь самые разрушительные последствия. Шиканье, шмыганье носом, усмешка.

Что, если мягкосердечный настоятель довел эти орудия до совершенства?

Он принял идеальное решение, назначив руководителем хора брата Антуана. Одного из лучших монастырских музыкантов, очевидного преемника приора на посту регента. Но не преследовал ли настоятель дурные цели?

Не хотел ли досадить сторонникам приора?

А обет молчания? Почему настоятель требовал его сохранения – потому что обет имеет духовное значение для монахов? Или опять же чтобы досадить приору? Отказать ему в том, чего тот желал сильнее всего?

И почему приор так хотел приостановить обет, просуществовавший почти тысячу лет? Ради блага ордена или ради блага самого приора?

– О чем вы думаете? – спросил Бовуар.

– Да вот затесалась в голову фраза – никак не могу вспомнить, откуда она.

– Стихи? – с опаской спросил Бовуар.

Шефу ничего не стоило начать цитировать какое-нибудь невразумительное стихотворение.

– Вообще-то, я думал об одной из эпических поэм Гомера. – Гамаш открыл рот, словно собираясь начать цитировать, но рассмеялся, увидев страдальческое лицо Бовуара. – Нет-нет, всего одну строчку: «Творить добро, дурную цель лелея»[47].

Это навело Бовуара на мысль.

– А вот интересно, верно ли противоположное?

– Ты о чем?

– Можно ли творить зло ради благих целей?

Гамаш снял очки.

– Продолжай, – сказал он и приготовился слушать, не спуская с инспектора своих спокойных карих глаз.

– Ну, например, убийство, – начал Бовуар. – Убийство – зло. Но если побудительный мотив правильный?

– Оправданное убийство, – кивнул Гамаш. – Довольно шаткая защита.

– Вы считаете, убийство нельзя оправдать?

– Почему ты спрашиваешь?

Бовуар ответил не сразу:

– Что-то здесь пошло не так. Монастырь разваливается на части. Взрывается. Предположим, это вина приора. И тогда…

– Его убивают, чтобы спасти сообщество? – подхватил Гамаш.

– Ну да.

Они оба знали, что такой аргумент неприемлем. Его приводят многие сумасшедшие: мол, убийство было совершено ради «высшего блага».

Но можно ли его оправдать?

Гамаш и сам размышлял об этом. Что, если приор стал единственным порченым яблоком, которое заражало гнилью здешнее мирное сообщество, по одному монаху зараз?

Людей на войне убивают постоянно. Если в Сен-Жильбере шла тихая, но опустошительная война, то один из монахов мог убедить себя в том, что имеется лишь один способ покончить с этим. Пока весь монастырь не сгнил изнутри.

Изгнать приора нельзя. Он не совершил никаких преступлений.

Вот в чем беда с червивыми яблоками – в их коварстве. Они гниют медленно. Снаружи все кажется превосходным. Пока гниение не переходит на другие яблоки. А тогда исправлять положение уже поздно.

– Возможно, – сказал Гамаш. – Но возможно также, что гнилое яблоко все еще здесь.

– Убийца?

– Или тот, кто нашептывал убийце на ухо. – Он откинулся на спинку стула. – «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?»

– Вы думаете, так и нашептывали? – спросил Бовуар. – Слишком уж напыщенно. Я бы, наверное, сказал: «Когда же он наконец сдохнет?»

Гамаш рассмеялся:

– Я бы на твоем месте запатентовал эту фразочку.

– Неплохая мысль. Есть много людей, которым я бы ее послал.

– «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?» – повторил Гамаш. – Слова, которые Генрих Второй сказал своим рыцарям, имея в виду Томаса Бекета.

– Вы считаете, что мне сразу все стало ясно?

Гамаш ухмыльнулся:

– Не расстраивайся, юноша. Эта история закончилась убийством.

– Так бы сразу и сказали.

– Убийством, совершенным почти девятьсот лет назад, – продолжил шеф. – В Англии.

– Я уже заснул.

– Король Генрих возвысил своего доброго друга Томаса до архиепископа, полагая, что таким образом сможет получить контроль над церковью. Но произошло противоположное.

Бовуар невольно подался вперед.

– Короля беспокоила высокая преступность в Англии. Он хотел принять решительные меры против преступников…

Бовуар кивал, слушая Гамаша. Он принял сторону короля.

– …но чувствовал, что все его усилия сводятся на нет церковью, проявляющей слишком большую снисходительность к преступникам.

– И тогда король…

– Генрих, – напомнил Гамаш.

– Генрих. Он увидел шанс реализовать свой замысел и назначил своего друга Томаса архиепископом. Что же пошло не так?

– Ну, прежде всего, Томас не хотел архиепископства. Он даже написал Генриху, что если примет его предложение, то их дружба обернется враждой.

– И оказался прав.

Гамаш кивнул:

– Король выпустил закон, согласно которому любой, кто будет признан виновным в церковном суде, будет наказан судом королевским. Томас отказался его подписать.

– Поэтому его убили?