Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман

С ним ничего нельзя было поделать. Терри предстояло самому во всем убедиться.

Если отсутствие традиций ухаживания повергало нас в недоумение, то еще больше озадачивало отсутствие традиций супружеских отношений.

И вот опять мне приходится отталкиваться от более позднего опыта и от доступной мне степени знакомства с их культурой, чтобы объяснить разделяющую нас пропасть.

Две тысячи лет культурного развития без присутствия мужчин. До этого лишь традиции полигамии. У них не было точного аналога слова «дом», более того, у них не существовало семьи в христианском ее понимании.

Они любили друг друга с практически безграничной привязанностью, достигая прочной и нерушимой дружбы и расширяя ее границы до преданности своей стране и народу, которую невозможно определить нашим словом «патриотизм».

Патриотизм, особенно ярый, может сочетаться с равнодушием к национальным интересам, бессовестностью и холодным отношением к страданиям миллионов. По большей части он является гордыней и в еще большей степени воинственностью. В общем и целом он характеризуется негативным настроем.

Их же стране не с кем было себя сравнивать, кроме бедных туземцев далеко внизу, с которыми они никогда не вступали в контакт.

Они любили свою страну, потому что это была их детская, игровая площадка и мастерская — их и детей. Они гордились своими достижениями, своей историей непрерывно возрастающего мастерства. Они превратили ее в цветущий сад, в крошечный рай на земле. Но больше всего они ценили ее — и тут нам трудно их понять — как культурную среду своих детей.

В этом, конечно же, и заключается ключевой момент всех различий: их дети.

С самых первых благоговейно оберегаемых и почитаемых праматерей по всем наследным линиям проходил доминирующий постулат создания великого народа посредством воспитания и обучения детей.

С той же самоотверженностью, с какой наши женщины посвящают себя семье, эти посвятили себя стране и народу. С той же преданностью и беззаветным служением, каких мужья ждут от жен, они посвятили себя не каждая своему очагу, а обществу и друг другу.

У нас материнский инстинкт проявляется очень остро, он подавляется под влиянием внешних факторов, ограничивается самозабвенной любовью лишь к немногим, жестоко уродуется смертью, болезнями, бесплодием и даже просто взрослением детей, когда мать остается одна в пустом гнезде. У них же этот инстинкт превратился в широкий и мощный поток, не иссякающий с течением поколений, а становящийся с каждым годом все глубже и шире и питающий всех детей той земли.

Объединив усилия, они исследовали и искоренили «детские болезни» — их дети не знали этих недугов.

Они сталкивались с проблемами получения знаний и решали их таким образом, что дети росли столь же естественно, как молодые деревца. Они набирались опыта с каждым своим шагом, их учили постоянно, но не осознаваемо — девочки не знали, что их обучают.

По правде говоря, они не использовали слово «обучение», как мы. Их концепция образования состояла в получении специальных знаний в подростковом возрасте под наблюдением особо подготовленных людей. Затем пытливые молодые умы обращали усилия на выбранных ими детей и овладевали необходимыми навыками с легкостью и глубиной, которые не переставали меня поражать.

Но младенцы и маленькие дети никогда не ощущали на себе влияния «принудительного вскармливания» ума, которое мы называем обучением. Я еще остановлюсь на этом подробнее.

Глава 9

Наши и их отношения

Здесь я пытаюсь показать, что у этих женщин все жизненные взаимоотношения сводились к радостному и энергичному стремлению пополнить ряды трудящихся в наиболее подходящей им области, глубокому и благоговейному почитанию своей матери (чувству слишком сокровенному, чтобы говорить о нем открыто), но более всего — к всеобъемлющему единению сестер, к служению стране и к дружбе.

К этим женщинам явились мы, полные идей, убеждений и традиций своей культуры, и попытались вызвать у них соответствующие чувства (каковыми те представлялись нам).

Сколь бы много или мало между нами не существовало половой притягательности, в их умах она выражалась в категориях дружбы, единственной известной им формы личной привязанности, и в чисто родственном к нам отношении. Мы явно не были им ни матерями, ни детьми, ни соотечественниками. Значит, если они нас любили, то мы были друзьями.

То, что во время ухаживаний мы «разбивались» на пары, являлось для них естественным. То, что наша троица много времени проводила вместе, как и они, тоже не вызывало удивления. У нас пока еще не было обязанностей, так что мы следовали за ними, пока они выполняли работу лесничих. И это тоже казалось естественным.

Но когда мы заговорили о том, что каждая пара живет в своем собственном «доме», они не смогли этого понять.

— По работе мы перемещаемся по всей стране, — объясняла Селис. — Мы не можем все время жить в одном месте.

— Мы теперь вместе, — вставила Алима, с гордостью глядя на сидящего рядом мужественного Терри. (Тогда они очередной раз были «вместе», хотя вскоре снова оказались «врозь».)

— Это вовсе не одно и то же, — настаивал он. — Мужчине нужен свой дом, где живет его жена и семья.

— Остается там? Все время? — спросила Элладор. — Конечно же, не в заключении?

— Разумеется, нет! Живет там… естественно, — ответил он.

— А что она там делает… все это время? — поинтересовалась Алима. — В чем ее работа?

Тут Терри в очередной раз объяснил, что наши женщины не работают… в большинстве своем.

— Но чем же они занимаются… если у них нет работы? — не унималась она.

— Занимаются домом… и детьми.

— Одновременно? — спросила Элладор.

— Ну да. Дети себе играют, а мать за ними присматривает и распоряжается. Разумеется, есть слуги.

Терри все это казалось настолько очевидным и естественным, что он все время раздражался, однако девушки искренне хотели его понять.

— А сколько детей у ваших женщин? — Алима уже достала блокнот и упрямо поджала губы.