Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

и будущем. Он совсем не обращает внимания на перегоняющих его девушек в плиссированных юбках, в ботинках со шнуровкой до самых колен, в шляпках, похожих на цветочные корзиночки. А какие чудесные вуальки носят парижанки! Синие, полупрозрачные, с вышитыми паучками и бабочками на том месте, где вуалька касается щеки; бледно-розовые, с маленькими серебряными колокольчиками возле уха, черные и белые с разрезом для поцелуя, серебристые и словно вытканные из золотых нитей с ярко-красной розой там, где вуалька прикрывает лоб… А какие чулки носят сегодня парижанки! В стрелку, квадратиками, кружочками, — чулки, вытканные густо, а есть такие, что ничем не отличаются от паутинки. Как подумаешь, — сколько осторожности нужно, чтобы натянуть такую диковинку на ногу!..

Все это, в конце концов, чепуха и мелочи, но из этих мелочей состоит то, что называется жизнью, изяществом, очарованием, светлой тоской и радостью! Все это можно назвать ненужной необходимостью, но — честное слово — юность не имеет права быть неряшливой, безвкусно одетой, грубой, непривлекательной…

Вот, записка от Жанны, и Жюль взволнован. Бог с ней, с Жанной! В сердце уже ничего нет, кроме чуть потрескивающих угольков, ярко пылавших в Нанте. Жанна напомнила о том, что Жюль молод и что ему нельзя затворяться в одиночестве. Гюго — это очень хорошо. Дюма — весьма неплохо. Мюрже, Иньяр и десяток друзей — это недурно, хорошо, но как можно не повеселиться с той, которая только того и ждет, чтобы ты был именно с нею!

— А я даже не танцую, — сказал Жюль, разглядывая себя в зеркале. — Милейший Жюль Верн, ваши щеки говорят о том, что у вас прекрасное здоровье. У вас мясистый нос — бретонский нос мужика, рыболова, простолюдина, — нос Барнаво. Ваши глаза — всем глазам глаза, в них, простите за нескромность, светится ум и способность мыслить… Позвольте, а если я взгляну на себя этак… — Жюль потупил глаза, сплюнул, чертыхнулся и погрозил зеркалу кулаком: «Отыди от меня, сатана!»

Завтра у Жюля будут деньги, много денег, — он пойдет в Луврский универсальный магазин и купит себе фрак, жилет, шляпу, часы, трость. Он будет обедать в кафе «Люксембург», он отдаст часть долга своего Барнаво, подарит хозяйке флакон ее любимых духов «Мои грезы»… Тьфу, какая чепуха! Эти духи приготовляют на фабрике, где служил бедный Блуа…

Жюль вздрогнул, вспомнив соседа. В дверь постучали.

Вошел Блуа.

Жюль кинулся к нему, обнял, расцеловал, усадил в кресло и, боясь о чем-либо спрашивать, молча остановился у стола.

Костюм на Блуа сидел, как на вешалке. Жилет внизу был стянут английской булавкой, воротничок помят и грязен. Лицо Блуа напоминало голодного из предместья Парижа. Под глазами синие круги, небритые щеки обвисли. Жюль все забыл — и Жанну и ее записку. Он подумал: «У меня есть деньги, много денег, надо помочь бедному Блуа».

Молчание длилось долго. Блуа смотрел на Жюля и улыбался. Наконец он заговорил:

— Спасибо, что вы не послушались меня и не продали книги. Спасибо за все хорошее, что вы говорили обо мне. Записочка вашего отца помогла, но все же… Меня выпустили на свободу, но без права жительства в Париже. Дней через десять я обязан уехать, — наше правительство не может спокойно работать и спать до тех пор, пока какой-то Блуа не уедет за шестьсот километров от столицы. Завтра я приступлю к распродаже моих книг. Не всех, — нет, не всех! Прошу вас взять себе все, что вам только нравится. Тридцать, сорок, пятьдесят книг! Не возражайте, я болен, мне нельзя волноваться…

Жюль не прерывал Блуа.

— На мне решили отыграться. Им удалось это. Что ж, буду жить вдали от Парижа. Я уеду в Пиренеи. Рекомендательные письма Барнаво очень пригодятся мне. Кто он, этот Барнаво?..

Спустя одиннадцать дней Жюль и Барнаво провожали Блуа в недалекий, но невеселый путь. За несколько минут до отхода поезда Жюль передал своему бывшему соседу маленький пакет.

— Здесь немного денег, — сказал Жюль. — Они собраны среди студентов, сочувствующих безвестным изгнанникам. Мои товарищи обидятся, если вы не возьмете эти скромные пятьсот франков.

Блуа взял пакет, не подозревая, что все пять стофранковых билетов принадлежали Жюлю.

Главный кондуктор возвестил, что через две минуты поезд отправляется. Дежурный трижды ударил в колокол. Кондукторы всех десяти вагонов закрыли двери. Главный кондуктор, уже стоя на подножке, крикнул во всю силу своих легких:

— Мы отправляемся! Опоздавших прошу занимать последний вагон! Мы отправляемся! Прошу отойти подальше от вагонов!

Дважды ударили в колокол. Ровно в семь и пятнадцать минут вечера поезд отошел от дебаркадера. Рожок дежурного по отправке трубил до тех пор, пока красный фонарь на площадке последнего вагона не смешался с красными, синими, желтыми огнями на запасных путях.

Жюль долго смотрел вслед удалявшемуся поезду.

— Вот и уехал наш Блуа… — печально проговорил Барнаво. — Пойдем и выпьем за благополучную дорогу хорошего человека. Ты что такой грустный, мой мальчик? Тебе жаль Блуа? Думаешь о нем?

Жюль посмотрел на Барнаво и отвел глаза.

— Нет, я думаю о другом, — ответил он. — Я представил себе всю землю, опутанную железнодорожными путями. Ты садишься в вагон и едешь, едешь, едешь, — переезжаешь реки и моря, пересаживаешься с поезда на пароход, достигаешь пустыни; там к тебе подводят верблюда, ты приезжаешь в Индию и садишься на слона, потом… Как думаешь, Барнаво, сколько нужно времени для того, чтобы объехать вокруг всего света?

Барнаво сказал, что это смотря по тому, как и с кем ехать.

— Со мною, мой мальчик, ты вернешься домой скорее, чем с какой-нибудь мало знакомой дамой! С ними, мой дорогой, вообще не советую путешествовать.

Жюль пояснил, что он не имеет в виду спутников, — он имеет в виду технику, прогресс. Когда-то, когда не было железных дорог, кругосветное путешествие могло потребовать два, три и даже четыре года. Наступит время, когда люди придумают новые способы передвижения, и тогда расстояния сократятся, кругосветное путешествие будет доступно и очень занятому и небогатому человеку.

— Ошибаешься, — горячо возразил Барнаво. — Одна твоя техника еще не сделает людей такими счастливыми, что каждый сможет позволить себе такую роскошь, как кругосветное путешествие. Наука и техника! Гм… По-моему, здраво рассуждая, важно знать, в чьих руках будут и наука и техника. Если в моих, — это одно, ну, а если в руках хозяина Блуа, — совсем другое. Так я говорю или нет?

Жюль не ответил. Сейчас он думал о Блуа и не слыхал вопроса. Барнаво продолжал свои рассуждения:

— Мой земляк Пьер Бредо в Париж не может попасть, ему семьдесят пять лет, он ни разу не