История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Стивен Вулф

– Здорово! – воскликнула она. – Я тебе достану «утку».

Мало в жизни более неприятного, чем голос эскулапа, во всеуслышание возвещающий, что у пациента вскоре опорожнится кишечник. Но еще более унизительно, когда ваша жена громко объявляет эту новость остальным членам семейства.

Мать и Мэнни вскочили. Я же учудил что-то вовсе неподобающее. Столкнул с кровати Комету, сбросил с себя невесомые простыни, перекатился на бок, спустил ноги на пол. Оттолкнулся, распрямился. И встал! Встал без помощи Кометы и палок!

– Ни фига себе! – ахнула мать, у которой никогда не задерживалось крепкое словцо.

Комета придвинулась ко мне, ожидая, что я обопрусь о нее, и очень удивилась, что я пошел сам. А я не замечал, что шатаюсь, как ломкая трава прерии на ветру. В наэлектризованной тишине Фредди поспешила на помощь моему так нуждающемуся в ней слабому телу. Она была потрясена. А я театрально взмахнул рукой и объявил:

– Вперед, Тонто[10], в туалет!

16

Август 2005 – октябрь 2006 года. Денвер и Седона

Доктор Фрей и все другие врачи больницы удивились, насколько быстро я сумел подняться с кровати и проделать тот триумфальный путь в туалет. Но никто не был больше поражен, чем я сам. Всю жизнь, как только я приближался к какой-нибудь важной вершине, здоровье отбрасывало меня назад, и я катился вниз по ледяному склону. Со временем я собирался с духом и снова начинал подъем, но лишь для того, чтобы опять грохнуться с кручи и начать все сначала. И так раз за разом. Ложась на операционный стол, я надеялся, что доктор Фрей сумеет облегчить мою боль, – правда, ожидания были не слишком велики. Хотя бы подарил мне один час – ничтожный отрезок в шестьдесят минут, чтобы я почувствовал себя так же хорошо, как бывало. Чтобы мог вспомнить, что значит чувствовать себя хорошо.

В первую неделю после операции я считал, что двадцать минут между приступами боли в ногах – следствие анестезии и наркотиков. Если ступни не жгло огнем, словно их поджаривали зажигалкой для сигар, я запрещал себе надеяться, что боль проходит. Когда поднялся и с помощью Фредди отправился в туалет, боялся прислушиваться к голосу, который мне твердил, что я чувствую себя нормально. «Если что-то кажется настолько хорошим, что не может быть правдой, значит, это неправда. Не смей даже думать, что поправился. Иначе завтра придется жестоко разочароваться».

В три часа утра, через шесть дней после операции, я шел по коридорам с пустыми руками – в первый раз за восемь лет без палок, без ходунка, без собачьего поводка. На несколько недель раньше, чем надеялись врачи. Каждый шаг вызывал в душе ликование, но я изо всех сил старался задушить слезы радости и не испытывать судьбу. Неужели? Такого не могло случиться со мной! Да! О господи, да! Пока я не закричал, сестры отделения меня даже не узнали. Мой поход в ванную вызвал переполох на этаже – больному требуется помощь! Однако присутствие медсестры в ванной, пока я принимал душ, не испортило настроения. Я стоял и радостно лил на себя воду, и она струилась по моему зашитому, распухшему телу.

Рано утром во вторник Фредди с Кометой уехала в Седону, предполагая вернуться в Денвер через неделю. Борзую пришлось силком стаскивать с моей кровати. Жена тянула ее, упирающуюся, за поводок, и я слышал, как собачьи когти скребли по плиткам больничного коридора. Перед отъездом Фредди предупредила меня:

– Не спеши! – Но даже она не могла умерить мою решимость выписаться из больницы как можно раньше.

Доктор Фрей и его коллеги рассчитывали, что я две недели буду лечиться стационарно, но я прошел необходимые процедуры в два быстрых приема. Больничные правила и правила страховой компании требовали, чтобы на период выздоровления для меня организовали амбулаторное лечение. Я позвонил Фредди сообщить о моих невероятных успехах и похвалился:

– В пятницу выписываюсь.

– Что? – воскликнула жена. – Почему ты никогда ничего не можешь делать по-людски? Ты… Ты…

Несмотря на недвусмысленную реакцию Фредди, я продолжал осуществлять свой план как можно скорее сбежать из больницы. Не успела жена запланировать свой новый приезд в Денвер, как меня перевели в дом инвалида, который должен был стать моим реабилитационным центром. Но и там я продержался недолго – через два дня вызвал такси. Не могу сказать, что там были плохие работники, – просто мне не хотелось оставаться в том месте, после того как после первой же тревоги по «синему коду»[11] мимо моей двери провезли каталку с накрытым простыней телом. Не стану лукавить: я подумал, что завершить назначенный курс по разжижению крови приятнее с хорошей едой, которую можно заказывать по телефону обслуживания номеров, и мягкими гостиничными одеялами. Фредди не понравилось, когда я сообщил, что буду ждать ее в отеле. Она слишком хорошо меня знала.

Ее прохладное отношение ко мне во время наших трехдневных «каникул» в Колорадо, пока я завершал процедуры разжижения крови, свидетельствовало о том, что жена сомневалась в моем рассудке. А вот доктор Фрей поверил, что я не совершу никакой глупости, если он выпишет меня намного раньше, чем запланировал. К тому же он знал, что у Фредди был опыт врача.

– Возвращаюсь! – повторял я по пути из Денвера в Седону.

Искрящиеся глаза Кометы и любящие взгляды, которые она на меня бросала, подтвердили, что ей понравилось мое настроение. Фредди же не разделяла энтузиазма борзой.

– Почему тебе надо вечно доказывать, будто ты такой отчаянный и крутой, что можешь делать в два раза больше того, что предписывают врачи? Неужели не понимаешь, что заслужил немного покоя? Только теперь не говори, что сбежал из реабилитационного центра, чтобы облегчить мне жизнь. Je te connais[12]. Не оправдывайся.

Но мой жизнерадостный настрой в конце концов заразил и ее. Даже осторожная Фредди не устояла перед радостью. Я снова мог ходить, а ведь именно этого так сильно хотели все мои родные. Сандоз мое новое состояние и озадачило, и привело в восторг. Как только мы оказались в Седоне, я сразу приступил к комплексу физиотерапии, предусматривающей упражнения дома и лечение в медицинских учреждениях города. С моего лица не сходила широкая улыбка, когда я наслаждался свободой идти по бегущей дорожке или вертеть педали на велотренажере. Комету везде считали желанным гостем и снабжали спортивным матом, чтобы она могла лежать на нем и присматривать за мной. Ее словно воодушевляли те, кто помогал мне. И она проявляла горячее дружелюбие к незнакомцам – врачам, медсестрам, а не только мужчинам в форме.

С каждым днем крепли мои мышцы, и я все больше верил, что излечился от недуга. Я казался другим человеком. Рядом с нами жила милейшая пенсионерка Мадлен. С тех пор как мы переехали в Седону, она наблюдала за мной, когда я ковылял мимо ее забора. Мы разделяли любовь к книгам и часто разговаривали о литературе. Через три недели после возвращения из больницы я отважился обойти квартал. Комета, готовая меня поддержать, шествовала рядом, но я не сгибался над палками. Мадлен мы встретили первую. Она подошла и, щурясь, с удивлением стала вглядываться мне в лицо.

– Здравствуйте, Мадлен! – воскликнул я.

– Вы, наверное, брат Вулфа? – произнесла она. – Крепкий, как он, но выше ростом.

Впервые за пять лет соседи видели меня распрямившимся.

– Мадлен, это я, Вулф!

Она поджала губы и еще раз, вглядевшись в лицо, пробормотала:

– Хорошо, поверю на слово. – И прошла мимо.

Это был не единственный случай, когда вовлеченные в мою орбиту за годы жизни в Седоне люди изумлялись моему новому состоянию. У Билла и Яны, когда они увидели, что я иду один, без посторонней помощи, стали такие лица, будто им сообщили, что они выиграли в лотерею. Ринди, когда я заглянул в ее контору по продаже недвижимости, обняла с такой силой, что чуть не отправила обратно в Денвер к доктору Фрею. Пам, которую я уже год, чувствуя, как слабеет мое здоровье, старательно избегал, заплакала от радости. Бен долго не выпускал из объятий. Но никто из моих друзей сначала меня не узнавал. Приглядывались, присматривались и лишь потом убеждались, что это я. Напрашивались на праздничные обеды, которые затягивались до глубокой ночи. А я радовался, как ребенок леденцам, когда меня сначала не узнавали, а затем поздравляли с тем, что снова могу ходить распрямившись. Но суматоха вокруг меня возбуждала сильнее, чем было полезно.

Возросшая скорость мира, в каком я теперь жил, служила напоминанием, сколько я потерял. Получался замкнутый круг: чем больше я делал, тем больше хотелось сделать. Уставая до изнеможения, когда мышцы от незнакомых нагрузок сводило узлом, я считал это ощущение наградой за упорный труд. Похожие чувства возникали у меня после футбольных тренировок в колледже. В конце сентября я убедил Фредди, что достаточно окреп, чтобы одному, без Кометы, лететь в Омаху и неожиданно появиться на церемонии принятия Кили в адвокатскую ассоциацию штата Небраска. Это был мой первый одиночный за восемь лет полет. Кили и Линдси несказанно удивились моему приезду и хорошему настроению.