Алмазная пыль - Адива Гефен

Но я смотрела не на портрет Эстер Кеслер, а на другой лист бумаги, выскользнувший из Душкиной сиреневой папки…

21

Душка, весь поглощенный картиной, взволнованно водил пальцем по лицу той, что была молодой девушкой сто лет назад.

— Это она, — повторял он снова и снова. — Клянусь тебе, это она! Посмотри — то же лицо, те же волосы…

— Да что ты говоришь!

— Габи, посмотри сама — тетя твоего дедушки, эта приличная венская девочка, была еще та штучка. Ты посмотри, как она стоит — совсем не стесняется! Кто бы мог подумать! Эти аристократы, наверное, ужасно за нее стыдились. Может, поэтому и спрятали картину.

Я опустилась на пол рядом с ним и, незаметно для него, потянула к себе листок, выпавший из папки, сложила его и засунула в карман джинсов.

— Ну, что ты скажешь, Габи?

— Не знаю.

— Я уверен на все сто: Эстер Кеслер — одна из наших таинственных девушек. — Он радовался, как ребенок, обнаруживший тайник со стеклянными шариками.

Я встала.

— Не знаю… Может быть. Мне нужно в туалет.

Я вышла из комнаты и заперлась в туалете. Усевшись на унитаз, расправила на коленях листок. Это была распечатка имэйла.

В строке «Тема» было написано: «По тому же вопросу…». Отправитель «Бемби3». Текст сообщения состоял из одной короткой строки: «Доброе утро! Вот эта картина. Выясни, что она о ней знает, прежде чем этот псих из Детройта до нее доберется. Т.»

Я вышла из туалета. Обещанный Шамиром охранник так и не появился, и мне стало страшно, как никогда. Псих из Детройта, который должен до меня добраться? Душка и Топаз?.. И всё это в тот день, когда Газету преследует посрамленная полиция. Больше всего мне хотелось убежать из дома. Шамир уже продемонстрировал, что в самые страшные моменты от него нет никакого проку.

— Душка, мне нужно уйти, — сказала я.

Он удивленно обернулся:

— Что случилось?

И хотя я видела выражение искреннего участия на его тонком лице, в горле больно защипало. Кто он этот парень? Честный и преданный человек или пятая колонна, алчный корыстолюбец? Во второе я не могла поверить. Но и отмахнуться от такого варианта тоже не могла.

— У меня гость! — выпалила я. — Из Детройта.

— Дедушка, я еду к тебе, — сообщила я Максу, усаживаясь в машину. Проклятый «мерседес» исчез.

— Хорошо, Габи. И захвати для нас по дороге суши.

— Непременно.

— И сашими побольше!

— Само собой!

Похоже, что всё не так уж плохо, если в дедушке проснулась страсть к японской кухне. Может быть, он что-нибудь узнал от Шамира? Или от Якоба…

Зазвонил телефон. Сюзан. Прерывистый шепот, как будто ей трудно говорить.

— Ты нашла адвоката? — крикнула я.

— Нет еще. Но ты не беспокойся.

— Я же сказала, что это срочно!

Она что-то просипела.

— Что? — закричала я в агонизирующую трубку. — Что ты сказала?

— Я говорила с твоей мамой. Они будут ждать тебя до…

Слабый гудок прервал разговор, и Сюзан умолкла. Неисповедимы пути сотовой связи…

Поставив машину напротив ворот, я достала из нее три картонные коробки, полные всякой всячины. Гордость японской кухни. Постучалась. Из дома донеслись тяжелые дедушкины шаги.

— Одну минутку… — крикнул он, открывая замок, и широко распахнул дверь. — Габиляйн! — он крепко обнял меня своими мощными руками. Майн гот, на тебе же ни грамма мяса нет! Давай сядем, поедим…

Красивые шахматные фигурки Якоба по-прежнему стояли на кухонном столе. Осторожно сложив их в деревянную коробку, дедушка поставил на стол белые тарелки из тонкого фарфора. Суши, сашими или просто хумус — еда не так важна, но тарелки — всегда настоящий австрийский Розенталь.

— Ты нашла Якобу хорошего адвоката? — спросил он, окуная рулетик маки-суши в смесь сои и васаби.

— Нет еще. Этим занимается Сюзан. Ты не знаешь, где он?

— Что значит — где?

— Шамир тебе не сказал? Птичка упорхнула.

Дедушкино лицо озарилось счастьем.

— Я знал! Я знал, что он такой… — довольно улыбался он. — Якоба Роткопфа невозможно арестовать. Он — ветер, он — облако, он — вольная птица!

— Не уверена, что это хорошо для него.

— Он чист, как белая наволочка только что из стирки…

— Если он такая белая наволочка, почему он сбежал? Его побег только еще сильнее всё запутает, — охладила я его восторг. — Полиция в ярости, ее честь задета, Шамир неистовствует, и мне кажется, что даже величайшему из адвокатов нелегко будет вытащить Якоба из этого болота.

— Это мы еще посмотрим! — сказал дедушка, бросая Морицу солидный кружок суши.

— Но что более всего меня беспокоит, дедушка, — сказала я, серьезно и проницательно глядя на него, — что не дает мне покоя — это те тайны, которые ты от меня скрываешь. Я мечусь, как дура, не зная, как выпутаться из этой истории, а ты, как мне кажется, знаешь гораздо больше, чем мне рассказываешь!

Он молча смотрел на меня. Прошло несколько долгих минут, и он спросил:

— Ты говорила с папой?

Я кивнула.

— А с ней?

Теперь настала моя очередь не отвечать. Его голубые глаза пытались прочесть, что скрывается за моим молчанием.

— Послушай, Габиле! Сейчас нам важно найти Якоба, — сказал он, с трудом вставая.

Черный «мерседес» терпеливо ждал около дома. Я бросила на него испуганный взгляд. Дедушка ничего не заметил. А я решила пока ему ничего не говорить. Хватит того, что его внучка насмерть перепугана. К тому же до истечения срока их ультиматума оставалось еще несколько часов.

Дедушка погладил поцарапанный бок «форда» и уселся в него. Я завела машину и выехала из квартала.

— Куда? — спросила я его, подъезжая к перекрестку. — В Тель-Авив или в Герцлию?

— В Тель-Авив! — скомандовал Макс.

— Ты думаешь, что он…

— Не говорим! Кто-то может слушать, зайн штил (молчи), — сказал дедушка внимательно глядя в боковое зеркало. — Поезжай быстрее и постарайся отделаться от хвоста.

— Ты знаешь, кто они?

— Не знаю, но догадываюсь, что у них на уме. Им нужны мои формулы.

— Ну, хватит, деда! Это мы уже проходили. Никакие формулы и никакие порошки их не интересуют. Они ищут картину. Картину Пауля Зуциуса с тремя девушками, одна из которых, если я не ошибаюсь, — твоя тетя, фройляйн Эстер Кеслер…

— Ты с ума сошла!

— Я — нет! Она — связующая нить между нами и этой картиной.

— Она была шалунья, эта Эстер… — улыбнулся он. — Я помню, была тайна… Перешептывания…

Габи!

Что?

Не спугни, кажется, мы близки к разгадке…

Дедушка Макс смотрел на черное шоссе.

— У нас в семье поговаривали о большом скандале. О чем-то, что она натворила… Может быть, о романе с каким-то сумасшедшим художником. Из-за этого мой дед отправил ее в закрытую школу для девочек возле Берлина.

— Ты мне никогда об этом не рассказывал.

— Это просто старые воспоминания… Меня тогда уже не было в Вене. Так что за точность я не ручаюсь, — сказал он и снова уставился в боковое зеркало «форда». — Самая главная и самая печальная история о моей тете Эстер — это история ее смерти, которую она, так же, как и все, нашла в лагере…

Это воспоминание заставило его умолкнуть, что дало мне возможность обдумать новую информацию. Душка не ошибся…

Я поставила машину на тротуаре у самого дома. Мы вышли. «Мерседеса» пока не было. Наверное, скоро появится. Дедушка вынул из кармана брюк смятую пачку сигарет.

— Они тебе угрожают, — заявил он, закуривая.

Я тоже закурила.

Кто-то вышел из темного подъезда. Я помнила, что ночью истекает срок ультиматума, назначенный мне бандитами. Но тот, кто вышел из подъезда, не был бандитом. Это был Шамир.

От облегчения я чуть не расцеловала его.

— Добрый вечер, — сухо сказал дедушка.

— Как поживаете, господин Райхенштейн?

— Как видите — провожу время со своей красавицей-внучкой.

— Почему вы вышли из дома, Габи? И почему ваш сотовый телефон отключен? Опять секреты?

— Прошу прощения, капитан. Мой телефон слегка халтурит, а обещанный вами полицейский не пришел…

— Он пришел, но вас не было. Вы испарились…

— Кто испарился?! Дедушке нужна была компания. Я ничего от вас не скрываю, правда, — сказала я с невинной улыбкой ангела. А про себя подумала: «Разве что, Якоба-Газету в подвале, а больше ничего».

Шамир строго на меня посмотрел.

— Давайте поднимемся в квартиру. Я хочу удостовериться, что вас не ждет там новый сюрприз.

А сюрприз, действительно, нас ждал, но не в моей квартире, а в квартире Рут.

Как только Шамир зажег свет на лестничной клетке, дверь ее квартиры открылась, и Рут, перегнувшись через перила, заверещала своим нервическим сопрано:

— Это ты, Габи?

Капитан замер от неожиданности. Я сделала ему знак не отвечать. Вот, прилипала!