Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями) - Митицуна-но хаха

— Господина помощника сегодня вызывают многие, так что передайте, что мы можем доехать до службы вместе.

Потом, как обычно, попросил тушечницу и, оставив письмо, уехал. Я посмотрела — нетвердым почерком была исписана вся страница: «Какие грехи в прежних жизнях я совершил, что теперь получил такую плоть, которой Вы изволите чинить помехи? Дело оборачивается столь странно, что я весьма сомневаюсь, закончится ли оно благополучно. Больше я Вам ничего не скажу. Теперь я полагаю, что должен укрыться от людей высоко в горах».

В ответ я написала «Как это ужасно. Почему Вы изволите так говорить? Человек, который плохо к Вам относится, — это не я, а другой кто-то. Горы я знаю плохо, а долины — хорошо». Письмо передала, когда ками отправлялся в одном экипаже с моим сыном. Сын в тот день вернулся домой верхом на прекрасной лошади, полученной в подарок.

Тем же вечером ками приехал опять.

— Я весьма сожалею о своем поведении прошлой ночью, и едва вспомню его, как мне становится стыдно. Я пришел сказать, что теперь буду покорнейше ожидать решения господина. Нынешним вечером мне гораздо лучше. Вы изволили сказать мне: «Не умирайте», — но и за тысячелетнюю жизнь у меня не пройдет эта горечь. Когда, загибая пальцы, я считаю до трех, то ложусь ли, встаю ли, — все думаю, как это долго… В те заполненные скукой месяцы и дни не позволите ли мне ночевать здесь, на краешке циновки?!

Он говорил о вещах, совершенно у нас не принятых и, получив соответствующий ответ, в тот вечер очень рано вернулся домой.

Своего помощника ками продолжал приглашать и утром и вечером, и тот обычно возвращался с подарками. Однажды он привез домой преинтересную картину, написанную дамой. На ней была изображена женщина, которая стояла, опершись на высокие перила рыбачьего павильона на берегу пруда, и всматривалась в сосну на островке. По этому поводу я написала на клочке бумаги стихи и прикрепила их к картине:

Как же быть,Если волны в прудуЗашумятИ коснутся того,Что на сердце?

На другой картине был изображен вдовец, который пишет письмо. Он глубоко задумался, подперев щеку рукой.

Как сильный ветер,Что забыл о паутине,Он слишком многоПишетО любви,—

так я написала для этой картины, потом взяла их обе и возвратила ками.

Он по-прежнему не переставал надоедать мне, желая, чтобы я снова обратилась к господину. Как и в прошлый раз, я написала Канэиэ, решив показать его ответ ками: «Он говорит все об одном, и уж не знаю, как ему отвечать». «Почему он так нервничает, — писал Канэиэ, — если время уже назначено? Люди уже поговаривают, что он беспричинно зачастил к тебе, не дожидаясь восьмой луны. Хочу сказать, что я недоволен этим».

Сначала я приняла ответ за шутку, но когда намеки стали повторяться часто, я удивилась и запротестовала: «Я не говорила тебе, что он сюда зачастил. Его просьбы мне прискучили, я и сказала ему. „Обо всем этом следует говорить не здесь“. Мне показалось излишним, когда об одном и том же он начинал говорить снова. Однако что означают твои слова?

Теперь я высохла,Как та трава,Жевать которуюНе станет Жеребенок.

Как неприятно!»

Ками по-прежнему в эту луну продолжал выражать недовольство. В эту пору, как говорили вокруг, в отличие от других лет, «кукушка слышна чуть ли не во дворце». В конце одного из писем он написал: «Непривычно громкие голоса кукушек беспрестанно приносят воспоминанья». Письмо было написано с предельной учтивостью, безо всяких лирических намеков.

Сын как-то попросил у него взаймы торбу для кормления коня. Теперь, в конце обычного письма, ками написал: «Пожалуйста, передайте ему, что пока дело не окончено, нет и торбы для коня». Я ответила так: «Если бы мы знали, что торбу для кормления коня Вы даете взаймы в обмен на что-то, мы не стали бы доставлять Вам беспокойство». И тогда он обратной почтой, с тем же посыльным, написал: «Дело в том, что торбу, которую я даю, как Вы выражаетесь, в обмен на что-то, сегодня и завтра мне нужно было бы иметь у себя».

Итак, эта луна завершалась, и, может быть, оттого, что свадьба была еще далека, ками перестал проявлять беспокойство. Незаметно пришла пятая луна.

Четвертого числа шел сильный-сильный дождь; сыну от ками принесли письмо: «Когда наступит перерыв в дожде, прошу Вас прибыть ко мне. У меня есть что сказать Вам. Хозяйке я прошу почтительно передать, что ничего не говорил ей о своих думах относительно моих предшествующих жизней». Так он вызвал к себе моего сына, хотя оказалось, что никакого дела у него не было: поболтав с ками о разных пустяках, сын вернулся домой.

Сегодня, невзирая на дождь, моя воспитанница совершает паломничество. Полагая, что и мне ничто не препятствует сделать это тоже, я решила отправиться с нею. Одна из дам, приблизившись ко мне, прошептала:

— Хорошо бы для богини сшить одеяние. И преподнести ей.

— Действительно, попробуем, — решила я и сшила три кукольных платья из плотной ткани. В каждое из этих платьев я вложила по стихотворению, и в каждом — пожелание; богиня, конечно, знает, какое. В одно:

Белое платьеБогине преподношу.Пусть она сделаетОтношения нашиТакими, как прежде.

В другое:

Отгибаю яПоля китайской одежды.Как мне сделатьЛюбимогоСтоль же послушным?!

В третье:

Платье простоеБогинеЯ подношуИ теперь буду ждать, —Были простыми молитвы.

Когда стало темнеть, мы вернулись домой.

Как только рассвело, утром пятого числа, в Праздник ирисов, пришел мой брат.

— Что это?! Сегодня — день ирисов, а у тебя до сих пор не развешаны цветы! Надо было сделать это еще с ночи.

Все переполошились, стали расстилать ирисы, дамы собрались открывать решетчатые ставни.

— Пока оставьте ставни как есть! — воскликнул брат. — Не спеша расстелем цветы. Посмотрите, все ли хорошо.

Мы, однако, открыли ставни. Ветер дул в обратную сторону и гнал вчерашние облака; приятный запах ирисов быстро заполнил все комнаты. Сидя вдвоем с сыном на циновке, мы отбирали самые разные растения, приговаривая:

— Это будет редкостный целебный шар!

Пока мы возились с цветами, кукушки, ставшие уже привычными в последнее время, целой стаей сели на крышу уборной, и вокруг разнеслось их громкое кукование. Возникло острое чувство, будто эти звуки пронизывают нас. Кто-то вспомнил стихи «Горная кукушка сегодня, в день ириса», — и все стали распевать их. Едва поднялось солнце, принесли письмо от ками: «Если вы поедете смотреть на состязания младших лучников, — я с вами», — было там. «К Вашим услугам!» — ответил сын, и, поскольку посыльный торопил его, сейчас же уехал.

На другой день, тоже рано утром, ками передал письмо (сам он не приехал): «Вчера я не мог говорить с Вами ни о чем, потому что у Вас в это время очаровательно пели. Теперь я прошу Вас уделить мне Ваше время. Горечь от холодности госпожи лишает меня способности мыслить. Так вот, если мне суждено жить, я когда-нибудь познаю брак! Ну ладно, не буду об этом распространяться».

Еще через два дня, и опять утром, он вновь написал моему сыну: «Удобно ли Вам приехать, или лучше мне приехать к Вам?» Сын сразу же выехал к нему, потому что я сказала ему.

— Поезжай скорее, чтобы он не приезжал сюда.

Сын вернулся и, как обычно, заметил:

— Никакого дела у него не было.

Прошло еще два дня, и ками написал сыну всего несколько слов: «Приезжайте. Я должен обязательно с Вами поговорить». Записку принесли опять рано утром. Сын велел передать: «Сейчас выезжаю». Но через непродолжительное время пошел сильный дождь и шел не переставая до самой ночи, так что выехать он не смог.

— Бесчувственный. Напиши хотя бы письмо, — заметила я, и сын написал: «Мне помешал выехать проливной дождь».

Не переехатьВоды НакагаваВ наводненье.Вам каковоНа дальнем берегу?!

Ответ был такой:

Чем стану думатьО любви,С которой не увижусь,Не лучше ль житьНа вашем берегу?!

Между тем опустился вечер, дождь прекратился, и ками приехал сам. Как всегда, он заговорил прямо, без околичностей. Я сказала гостю:

— Смотрите, не успели Вы загнуть один из трех пальцев, о которых изволили говорить, как месяц закончился.

— Это как получится, — ответил он, — дело ведь не решено окончательно, поэтому может быть, закончив их загибать, я начну считать сначала. Как бы это посреди срока вырвать середину из календаря господина!