Пояс Койпера - Николай Дежнев

В следующее мгновение все изменилось. Словно дикий зверь в момент смертельной опасности я превратился в сжатую до предела пружину, почувствовал каждую мышцу напрягшегося тела. А еще злую радость от предстоящей схватки, она меня переполняла. Последовавшие за этим события могли бы впечатлить любого из инструкторов рукопашного боя. Издав дикий крик, я оттолкнул от себя женщину, поднырнул одним движением под нападавшего и перехватил его занесенную руку. Вертанул наружу державшую оружие кисть. Широкий мясницкий нож со звоном ударился о землю. Попятился. Лицо безумца с белым шрамом через щеку оказалось очень близко. Его губы прыгали, глаза вылезали из орбит. Навалившись на меня всем телом, он обеими руками вцепился в мою тунику…

Ошибся!.. Искусство самообороны я постигал в институтские времена, когда записался по дурости в студенческий оперотряд. Состоял в нем в течение недели, на большее меня не хватило. Учил нас милицейский прапорщик, учил по-простому, показывая приемы на нас самих. Квадратный — что поставить, что положить — расшвыривал учеников, как котят, но кое-что, как оказалось, из его занятий я все-таки вынес. Если противник прет на тебя, как на собственный буфет, объяснял прапор более доходчивыми словами, проводишь прием «мельница». Ногу между его ног, рвешь гада на себя и одновременно падаешь на спину.

Именно это я в точности и проделал, и мой противник, светлая, должно быть, ему память, просвистел надо мной в полете, как выпущенный из пращи камень. С приземлением парню тоже не повезло, врубился головой в постамент статуи Юпитера. И это было бы еще терпимо, если бы мстительный супруг Юноны не рухнул на него всей своей каменной тяжестью.

Готовый продолжить схватку, я уже стоял на ногах, но поверженный противник не подавал признаков жизни. Зато пришедшая в себя Синтия была живее всех живых. Вцепившись мертвой хваткой в руку, она с неженской силой потянула меня в кусты, но вовсе не для того, о чем могла подумать начавшая собираться толпа. Стоило зеленой стене скрыть нас от глаз зевак, как со скоростью иноходца мы припустились к выходу из парка. Увидев свою госпожу участвующей в забеге, восьмерка рабов понеслась по улицам Рима так, что я едва мог за ними поспевать. Судя по тому, как разбегались встречные, они принимали нас за машину со спецсигналом или за стрит-рейсеров.

Не прошло и четверти часа, как, оказавшись у подножья холма, мы с Синти начали подниматься к сияющему белизной храму Весты. Сказать, что я тяжело дышал, значит ничего не сказать. Моя же спутница всходила по мрамору лестницы как истинная королева. Вступив под своды святилища, приблизилась с покорным видом к жертвеннику и замерла, беззвучно шевеля губами. Вокруг, поддерживая вечный огонь, сновали женщины в белом, но она вряд ли их замечала. Если во время марафона по Вечному городу я считал, что мы убегаем от ответственности, то теперь понимал: Синти спешила с мольбой к заступнице. Не посмев последовать за ней, я остался стоять у распахнутых в небо дверей храма. Произносимых ею слов слышать не мог, но мне казалось, что молитва каким-то образом касалась и меня.

Был уверен, что никогда не узнаю, о чем она просила покровительницу, однако стоило нам начать спускаться с холма, как Синти сама об этом сказала:

— Просила Весту тебе помочь! Заметил, наверное, как смотрят на тебя люди, а кое-кто и здоровается…

Наблюдений по части приветствий у меня не было, но что прохожие поглядывают с любопытством, отмечал. Природу его объяснял себе тем, что выгляжу не как все, хотя разномастная тусовка Вечного города была сравнима с лондонской толпой в час пик.

— А знаешь почему? — не то улыбнулась, не то прищурилась Синтия. — Ты похож на близкого друга императора… — и со значением добавила: — Покойного! — Продолжила, на этот раз уже точно с усмешечкой: — Факт его смерти могут подтвердить сотни свидетелей.

Обмахиваясь веером, заглянула мне в лицо. Красива была, негодяйка, немерено, и так же беспардонна. За ходом ее мысли, если таковая имелась, я проследить не мог и не пытался. Постарался звучать беззаботно:

— И что с того? Зачем ты мне это говоришь?

— Так, — усмехнулась она, — чтобы знал! — И с каким-то даже восторгом в голосе заметила: — А здорово ты того парня с ножичком отделал! Воевал?

Я мог бы сказать, что участвовал в штурме Трои с Агамемноном и руководил фронтовой разведкой Александра Македонского, но лишь скромно потупился. Оставив носильщиков ждать, Синтия вступила под тень деревьев начинавшегося тут же сада. Пройдя в его глубину, остановилась, обернулась. Ждала, что поведаю ей о своих подвигах, но с ответом я не спешил. Не было желания признаваться, что по жизни я гражданская штафирка и из оружия лучше всего владею ложкой. Хорошее о тебе мнение всегда неприятно развеивать. Если не считать Василича, у меня и в знакомых военных не водилось, да и тот был соседом по подъезду. Боевой офицер, он вернулся из Афгана без ноги, случалось, я помогал ему по мелочи. Однажды посидели вместе за бутылочкой и, расчувствовавшись, майор подарил мне настоящий бронежилет. Я, как мог, отнекивался, но он и слушать не хотел. Выбросить дорогой ему артефакт рука не поднималась, и он висел теперь где-то в чулане под одной из старых курток.

— Да, было дело!.. — протянул я как бы нехотя, но и не без загадочности в голосе. — Есть одна горная страна на Востоке… — И, понимая, что в детали вдаваться не стоит, этим ограничился. — Как думаешь, почему этот придурок мамин полез на меня с тесаком?

Синтия пожала беломраморными плечами богини.

— Кто его знает! Может, сезонное обострение, а то и личные счеты с окружением императора. Терроризм нынче на подъеме, жизнь человеческая ломаного сестерция не стоит… — Бросила на меня томный взгляд с поволокой, сопроводив его взмахом длинных ресниц. — Есть у меня одно предположение, только это строго между нами…

Пошла танцующей походочкой по саду, предоставив мне возможность пристроиться рядом. Шум оживленной улицы стих, гомон птиц в кронах деревьев стал слышнее.

— В благословенные времена республики, — начала она тихим голосом, уверенная, что я ловлю каждое ее слово, — лет семьсот назад, Сенат Рима был единственным источником легитимной власти. Корнями он восходит к совету старейшин и оттуда черпает свою силу и уважение народа. В него входили лучшие люди государства, самые честные, доказавшие своей жизнью право распоряжаться судьбой страны. Его постановления имели силу закона, он объявлял войну и заключал мирные соглашения… — вздохнула, — но те легендарные дни миновали. Теперь вся власть находится в руках императора, а Сенат — лишь декорация, штампует решения монарха и развлекается фракционной борьбой. В народе бытует пословица: врет, как сенатор, но и у этих ребят есть ностальгия и понимание собственной ущербности…

Синтия замолчала и повернула голову в сторону, откуда раздался шорох. Готовый отразить нападение, я напрягся. От выброса адреналина стучало в висках и сердце ухало в груди паровым молотом. Но все было тихо и, немного выждав, она продолжала:

— Только полный кретин, каких вокруг пруд пруди, может не заметить близость распада империи, не почувствовать гнилостный аромат разложения общества. Картину деградации дополняют инфантильный менталитет плебса и погрязшая в коррупции корыстная власть…

Пейзаж был знаком до боли, до мозолей на чувствах горечи и стыда.

— Ладно, Синти, хватит рвать душу! У нас такие разговоры ведут на кухне под стаканчик чего-нибудь покрепче той бурды, которой ты меня поила…

Сказал и наткнулся на ее взгляд. Умолк на полуслове, так много было в нем едва сдерживаемого бешенства. В следующий момент можно было ждать ногти на лице, но Синтия вдруг улыбнулась. Улыбка ее могла легко принадлежать главе средневековых испанских инквизиторов. Процедила сквозь белоснежные зубки:

— Стоит помолчать, когда говорю я!

Но тут, пожалуй, несколько переборщила! Я, конечно, понимаю, глухие времена, давит рабовладельческий строй, однако надо знать меру. Человек по жизни уравновешенный, потерял над собой контроль. Схватив за плечи женщину, хорошенько ее встряхнул и снова поставил на ноги. Подался вперед и навис над бедолажкой коршуном.

— Что же ты не добавишь: раб! Фильтруй базар, кошелка, видела, что я сделал с тем сумасшедшим?

Синтия сжалась, словно в ожидании хорошей трепки, только я в жизни не ударил женщину даже цветами. Хотя, возможно, стоило бы попробовать! И не одну и не раз, и не обязательно веником из орхидей. Закурить было самое время, но в тунике не делают карманов, а до появления в Европе табака оставалось двенадцать столетий.

Синтия между тем пришла в себя и, как все представительницы своего пола, сменила кнут на пряник. Залебезила:

— Ты, Сереженька, меня неправильно понял, я же пошутила! Проверяла тебя на вшивость, но ты не такой!