Звёздный Спас - Виктор Слипенчук

– Ты что, совсем уже?! – надевая пеньюар, сказала Фива и, стараясь не выдать внезапного волнения (ей показалось, что Ксения догадалась про её Иннокентия), прошла в умывальную комнату.

– Да, я совсем уже, – заканючила Ксения. – Ты сама рассказывала про свою бабушку.

– Ах ты вот о чём!

Фиву охватила безудержная радость.

– Прошу посредников не беспокоиться, у меня есть парень.

Она засмеялась, и от её глаз вновь полыхнуло голубым сиянием.

– А хороша-то, хороша! – восторгнулась Ксения и, словно бравый молодец, подкрутила воображаемые усы. – Смотри, Фива, смотри!

Ксения вновь указывала взглядом на свой оголённый локоть.

– Ну-ну, что на этот раз напугало? – всё ещё смеясь, спросила Фива.

– Хахаль, хахаль твой напугал.

– То есть? – посерьёзнела Фива.

Ей опять показалось, что Ксения каким-то образом догадывается о Кеше.

– Я вдруг подумала – если твой, объявившись, превратил тебя из гадкого утёнка в прекрасную лебедь, то, может, и меня превратит?

– А ты-то здесь при чём?! – внезапно даже для себя рассердилась Фива.

– При том, что и я хочу быть прекрасной лебе́дью.

Худая и мосластая, она, подпрыгнув, замахала руками, подражая знаменитой приме-балерине. И это было весьма смешно, но не рассмешило Фиву. Она внутренне подобралась, как бы готовясь к прыжку.

– Ну и будь ле-бе́дью, но при чём тут мой?!

Споткнувшись на слове «лебе́дью», Фива должна была хотя бы улыбнуться, но она не улыбнулась.

– Да ни при чём. Просто я представила: что мой хахаль увлечёт меня так же, как тебя твой. И, знаешь, мороз по коже. Я, как и ты, стану прекрасной птицей, гу-гу-гу.

Ксения, опять подпрыгнув, замахала руками-крыльями подобно приме-балерине. И вдруг замерла.

– Или ты думаешь, что мой Кислородный Баллон может сделать меня только прекрасной бе́дью?

Они хохотали до слёз. Это был какой-то приступ смеха. И всякий раз, когда смех иссякал, кончался, стоило кому-либо из них сказать «бе́дью», как безудержный смех начинался снова.

Этим смехом они как бы породнились, стали ближе. Ксения выложила Фиве, что созванивалась со своим Кислородным Баллоном и договорилась, что сегодня он подменится и сразу после обеда (в час дня) зайдёт за нею – они сходят куда-нибудь в кино. Всё это было известно Фиве, потому что открылось как некое телепатическое действо, в чём-то схожее с их единением в общем смехе. А потому усвоенное как нечто само собою разумеющееся.

– Ксюш, – сказала Фива и невольно сделала паузу.

До этого она не допускала столь дружеского обращения ни к Агриппине, ни тем более к Ксении, хотя и более искренней, но более грубой.

– Да-да, Ксюш, – повторила она, как бы утверждаясь в правильности избранного тона. – Не понимаю – хахаль, хахаль, или даже Кислородный Баллон. У твоего парня что, нет нормального имени?

– Нормального нет, гу-гу-гу! – отозвалась Ксения.

– А ненормальное что, хуже, чем Кислородный Баллон?

– А как ты догадалась? Гу-гу-гу!

Фива улыбнулась.

– Неужто есть связь между его именем и – «бе́дью»?

Они вновь стали хохотать. При этом Ксения так утвердительно кивала головой в такт «гу-гу-гу», что создавалось впечатление, будто она уже стала птицей и клюёт эту невидимую связь.

– Сатир. Его звать Сатир! – внезапно изрекла и умолкла.

Фива тоже перестала смеяться. Она не поверила, что бывают такие странные имена. Однако и её имя достаточно редкое. В общем, ей довелось узнать, что Кислородный Баллон считает своё имя транспарентным, то есть с прозрачным намёком на похотливость и разврат. Но на самом деле он не такой.

– На самом деле его можно звать Сатур, что в переводе с латыни означает «сытый», – сказала Ксения.

И призналась, что называет его Кислородным Баллоном из-за накопившейся злости. Потому что невозможно слушать, с каким упоением он рассказывает, как ласково и осторожно берёт баллон на руки. А потом на руках несёт в укромное место и там производит с ним какие-то интимные манипуляции.

– Может быть, раздевает? Гу-гу-гу!

Она поведала Фиве, что однажды напрямую сказала, что не считает себя хуже какого-то кислородного баллона.

В ответ на откровения Ксении Фива пообещала, что при удобном случае познакомит её и Агриппину со своим Иннокентием, только пусть они не расспрашивают заранее. Вот это «не расспрашивают заранее» она произнесла с таким чувством, что Ксения воскликнула:

– Э, девонька, да ты втрескалась!

В ответ Фива едва заметно улыбнулась и, напомнив, что встречу Нового года по старому стилю никто не отменял, призвала Ксению помогать готовиться к вечеринке.

Оставшись один, Кеша находился в каком-то странном оцепенении. Он не чувствовал себя, точнее, своего присутствия в вагоне. Он пребывал в каком-то трансцендентном состоянии вне мира и вне осознания себя отдельной личностью. И в то же время отчётливо видел резко эманирующий сапфировый перстень (на пакетике с диском синь камня разливалась, как на воде). Фляжку с так называемой живой водой (мерно постукивающую и булькающую содержимым). Но особенно его занимало созерцание пустого вагона, который не был пустым. Пассажиры отсутствовали, существуя в таком же, как и он, неуловимом пространстве, которое он ощущал маленьким, как горчичное семечко, а может, и меньше. Однако много больше этого вагона и даже поезда, как бы мчащегося в пространстве, а на самом деле стоящего на месте и по направлению его мысли (изменяющей угол зрения) то уменьшающегося, то увеличивающегося.

– Освобождённая человеческая душа в сто тысяч раз меньше верхушки самого тонкого волоса – утверждают сторонники «Бхагавадгиты». А ещё есть утверждение, что в здоровом теле здоровый дух. Тогда в большом теле должна быть большая душа, однако некоторые тела подобны зомби.

– Совершенно неуместная ирония. Кто ты, заговоривший со мной? – мысленно спросил Иннокентий, не чувствуя ни страха, ни удивления, ни даже любопытства.

И тут же, созерцая себя извне, отметил: наверное, так разговаривают между собой камни.

– Очень точное наблюдение для камней, умеющих, подобно компьютеру, общаться «по умолчанию». Но есть камни другого рода: маленькие и большие, большие и сверхбольшие, сверхбольшие и гиганты – фантомы, которые являются носителями разума иных галактик, разговаривающих на языке реального контакта, то есть физического столкновения. Они оставляют после себя изменившееся время и пространство в виде новых энергетических полей и кратеров, которые, как эхо взаимопоглощающихся вибраций, постепенно обретают общую вибрацию, соответствующую изменившемуся времени. Некоторые люди (их называют индиго) унаследовали от пращуров с иных планет особую энергию духа, благодаря которой могут волевым усилием или даже одним своим присутствием изменять качество вибрации.

– Ты ушёл от ответа – кто ты?

Иннокентий машинально надел перстень на левый мизинец, а пакетик с диском сунул в карманчик для носового платка. Зачем-то встряхнул фляжку, стал откручивать пробку. Его действия были математически выверенными, но безотчётными, как действия лунатика. Всё его внимание было обращено к разговору, он ждал.

– Нет, я не ушёл от ответа. Для высшего знания не существует вопросов – есть только желания. Ты хотел научиться пользоваться своими сверхчувственными возможностями подобно тому, как пользуешься зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкусом. Но для чего, с какой целью?

– Ты спрашиваешь?! Стало быть, к высшему знанию ты не имеешь никакого отношения.

– Какая железная логика! Но я что-то слышал о новой земле и о новом небе , на которые попасть значительно труднее, чем пройти через игольное ушко. Кстати, здесь никакая логика не поможет, здесь нужна мотивация. Ведь нет никакой логики в том, что желание спасти одного человека, по сути, равнозначно желанию спасти всё человечество. Сверхчувственность в некотором смысле как чувство вкуса. Чтобы прочитывать сверхчувственное знание, надо, подобно дегустатору, обладать опытом, чутьём улавливать весь спектр качеств дегустируемого предмета. Впрочем, опыт индиго  – интуиция. А в основе интуиции – инстинкты. А в основе инстинктов – запечатлённый опыт. Опыт и опыт тысяч поколений эволюционно продвинутых людей.

– Что-то подобное я тоже уже слышал, точнее, представлял себя конечной пылинкой на самом верху гигантской пирамиды. Пылинкой, идентичной мириадам пылинок, но то, что среди них она самая верхняя и самая конечная пылинка и понимает своё главенствующее положение среди них, – это обособляет её. Наделяет новым качеством – информированностью.

– Вот-вот, остановишься у какого-нибудь камня или пирамиды, усилишься их энергией – и ты уже в настоящем. Не девятисекундном, а вечном, в котором прошедшее или будущее всего лишь вектор направления. А вектор – это знание, но и незнание имеет смысл. Весь растительный и животный мир, все они ближе к Богу. Они, как и Он, живут вне времени. Человеку же дано чувство времени. Люди, скрывавшиеся во время войны в катакомбах, круглосуточно были лишены солнца. И что же? В них включались биологические часы, отмерявшие в сутках не двадцать четыре часа, а тридцать шесть. Срабатывал биологический инстинкт отсчёта неземного времени. То есть когда-то, до всемирной катастрофы или катастроф, Земля вращалась вокруг Солнца гораздо медленнее. А может, тут виною инстинкты сынов Божиих, прилетавших с планеты Неборо́беН и бравших в жёны дочерей человеческих? И утраченные секунды способствовали появлению новых людей. В древности – кроманьонцев.