Тойота-Креста - Михаил Тарковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И пошевелились-дрогнули за спиной его два крыла, две дороги, две боли, и от сырости-холода поползли мурашки по телу, а когда он склонился над Енисеем, уже другие мурашки прошли от пят по спине к голове, ознобив душу, и, когда волна улеглась, стылый ветер уже не жёг, а лишь помогал держать эту милость.
И спросил Батюшка Енисей:
– А болит ли у тебя сердце, брат мой? И он ответил:
– Очень болит…
– За всех болит?
– За всех болит.
– И за Машку?
– И за Машку болит. И за Настю, и за братьев, и за Нину… и… за тебя… за тебя… болит. Прости меня, Батюшка Енисей, это я во всём виноват…
И тогда посветлел ещё Батюшка Енисей и сказал:
– Это ты прости меня, брат мой, а я на тебя и не сержусь нисколько. Видишь, как бывает, чем дольше живёшь, тем больше знаешь и меньше понимаешь… Всего не усмотришь, я и сам ошибаюсь, не гляди, что огромный, а и поогромней есть. А без боли никак нельзя. Она как дорога, на куски режет, катает, а потом такой зимник в душе набьёт, что ни на какой асфальт не сменяешь. Так-то… и ты сам знаешь, что всё, сердцем пережитое, всё, во что душу вложил, уже там… вверху давно принято и высветилось. Но не выйдет у тебя ничего, пока не поверишь, что свет, который из нас небо вытянуло, обратно на нашу грешную жизнь ворочается и меняет её незримо и бережно… Так что есть свет – светись, пока светится, и не слушай никого. А с историей этой, я сам… похолодел… как понял… что мы с тобой… два дурака, натворили… Но только не мучайся так. Ничего не нашли у Нины. Ступай себе домой. Отпущу я тебя к Океану.
9
Машины ожили, город обрушил на людей шумы свои, и заводы зашлись дымами, словно в уплату за передышку. И пошевелился крест меж двумя дорогами, чуть сложил крылья и поднялся над городом, осеребрившись, набрав высоту и держа к Океану. И когда девушка в синем костюме повезла тележку меж кресел, Женя спросил глазами только минеральной воды, хотя рядом вовсю шумели мужики и тормошили какого-то Паху Путинцева или кого-то с похожим именем. Рассвет чуть занимался, снизу гипсовым ковром твёрдо ползли облака, и небо только начинало светиться по краю, близко горя звёздами, и одна из них упала, прочертив спокойно и ярко, как не видно с земли. И стекло, к которому он прижимался горячим виском, уже серебрилось морозными крестиками…
Женя проснулся, когда шёл на посадку самолёт и сквозь облака виднелся Татарский пролив с льдинами – потому что летел он ни в какой не во Владивосток, а в Южный, то есть в Южно-Сахалинск. Незадолго перед вылетом позвонил его кунаширский друган Юрка Бояринцев, которого он держал в курсе своих дел, и сказал, что есть машина, которую «надо брать»:
– Давай, лети, такое раз в жизни бывает. Это я тебе говорю. А ты меня знаешь.
– Да ты просто меня выцепить хочешь, я тебя знаю… – говорил Женя. – А чо за аппарат-то хоть?
– «Блит».
Женя замолк, поиграл желваками и спросил про цену:
– Понял… У нас такой минимум в полкирпича встанет.
– Да я вообще не знаю, как вы там живёте.
– А чо так… дёшево?
– Его мне везли. Стас по паспорту моряка пёр… ну, как себе… ну и брал, где надо. Такое только Стас может: я заказывал чёрный, не сарай, а он привёз белый сарай! Теперь поедет за чёрным… Ну чо, летишь?
– Чо за погода у вас?
– В Южном метель страшенная, пять рейсов на ЮКа отбили, но обещают погоду, так что улетишь… ну, в Южном посидишь, в музей сходишь.
– Да я ходил уже…
– Ну так чо, вызов оформлять?
– Оформляй! – прорычал Женя. – Вечно с тобой так…
– Ну что за челове-ек, – успокоенно запел Юрка, – я ему такого «маркушника» подогнал, а он кобенится… Да… Только имей в виду, я ему крыло помял… чуток…
– Ну вот начинается… островные штучки… Я ишшо погляжу, чо за чуток. А я его как оттуда попру-то? Я же без штанов останусь…
– Да погружу я тебя на пароход с твоим «маркитантом»… и пойдёшь прямо в Корсаков… Ну, если через Шикотан – на сутки дольше будет… Ерунда… Морской болезни-то не боишься? Х-хе… А то там по Катьке зыбь такая… А из Корсакова в Холмск уйдёшь, там в вагон поставишь и в Красноярске снимешь, как нового…
– Чо за Катька?
– Пролив Екатерины, пень сибирский. Иди билет меняй.
– Ладно.
– Да, Жека, привезёшь мне икры литр чёрной и рыбы малосол, нельмы или хоть тугуна, белой, короче, не осетрины… Килограмм пять…
– В общем, белой рыбы и чёрной икры… Слушай, мне чтоб не нарушать Стасов порядок, надо привезти тебе чёрной рыбы, язя с окушарьями, и белой икры, допустим из… белейших шушенских кабачков!
– Ладно, дуй за билетами. И отзвонись мне…
– Да, Юрыч, а ты добудешь мне фару для «хорна», бабайку саппорки и фуфырь кимчибасу.
– Лети уже. Будет тебе… ким-чи-бас…
Южный только отходил от снегопада. Рейсы в Южно-Курильск были отбиты, то есть отложены, до лучшей погоды. Так частенько случалось, поскольку Южно-Курильск (в народе ЮКа) не имел своего привода, и самолёты сажали вручную. Подлетев к Менделееву и не найдя дыры в тучах, пилоты возвращались за шестьсот вёрст на Сахалин.
Женя поселился в портовской гостинице, где в огромной комнате жило человек двадцать народу. Среди обычных мужиков выделялся молодой и словоохотливый москвич, в очках, с лохматым чёрным хвостом и почти складной в своей долговязости. Ещё был пожилой кореец. С лицом, выражавшим крайнюю тоску, он, качаясь, часами сидел на койке, прижав к уху приёмник.
Женя поехал в город, сходил в краеведческий музей, где берестяные изделия айнов поразительно напоминали подобные же у эвенков и кетов, а рукавицы из тайменьей шкуры буднично походили на обычные верхонки. Картина «Десант на Шумшу» с режущей простотой изображала гибель наших моряков…
Музей Чехова был, как и в прошлый раз, закрыт на ремонт. Женя сразу вспомнил Ромыча и Колывань, где Чехов на пароме переезжал Обь. На площади перед железнодорожным вокзалом Женя встретил редчайший двухдверный «чайзер» семьдесят седьмого года – с двумя круглыми фарами, двуцветный, с разделом на синий низ и белый верх.
Зимой здесь давали прикурить снегопады, поэтому народ любил большие полноприводные машины, и Женя заворожённо наблюдал, как с шиком трогались со светофоров здешние дельцы-корейцы на «цельсиорах» и «глориях».
Вечером он вернулся в аэропорт. Парень с хвостом, подвязанным верёвочкой, что-то плёл с наивной самоуверенностью и настолько не стесняясь, что воспринимался без насмешки, и всё лепил тягуче и тонко:
– Ну, а что как бы касается путешествий, то попутешествовать я на самом деле как бы люблю… а по поводу Кудиу (он не выговоривал «р» и «л»), тут пдобдематично… Кудиуы, откдыу голландец Де Фдиз (Де Фриз. – Прим. авт.) в 1643 году, а далее дусские путешественники и учёные вовсю ходили на Кудиуы…
Далее прозвучала краткая история Курил, совершенно запутавшая Женю – настолько изобиловала она фамилиями, датами и пристрастиями рассказчика. В итоге Женя уяснил, что судьбу островов определила череда соглашений. В 1855 году состоялось посольство Путятина в Японию, где подписали Симодский договор, по которому граница между Россией и Японией проходила между Итурупом и Урупом, то есть Итуруп принадлежал Японии, а все острова к северу составляли владения России [6].
По Петербургскому договору 1875 года все острова к северу от Итурупа были переданы Японии в обмен на южную часть Сахалина. Вследствие неудачной для нас войны 1904 – 1905 годов по Портсмутскому договору 1905 года Курилы и Южный Сахалин отошли Японии. В 1945 году согласно Ялтинскому соглашению между странами-победителями – Россией, Америкой и Англией – все Курилы были переданы России. В 1951 году положение вещей должно было подтвердить Сан-Францисское соглашение, по которому Япония отказалась от владения островами, но Россия его не подписала, на что и упирают японцы, требуя возврата так называемых «Северных Территорий», а именно четырёх островов: Итурупа, Шикотана, Кунашира и гряды Хабомаи. Проблема завязла в международной казуистике и несовершенстве документов. В частности, в договоре 1951 года не определены географические пределы Курил, и это сохраняет возможность утверждений о том, что «Северные Территории» к Курилам не относятся… Хуже всего, что на протяжении многих лет руководством России давались необоснованные авансы Японии о возврате двух островов, что ещё больше затруднило решение вопроса и подписание мирного договора между двумя соседями…
Примерно такую речь произнёс складной парень и, порывисто косясь сквозь очки на слушателей, замолк…
– Если Кунашир отдадут и нас выселят, то это я не знаю… – раздражённо сказал пожилой мужик с прямым скуластым лицом. – У меня родители здесь всю жизнь прожили… И я сам детей поднял… Ково думают, козлы… Напорят… ни… а нам… ся.
– Да как обычно, Палыч, – проворчал кто-то из-за газеты с кроссвордами.
– Ну, на самом деле, – затянул складной, – я не думаю, что кто-то на это как бы пойдёт, но-о… на самом деле… переселять кунаширцев как бы такое же безобразие, как и айнов, что делали японцы, и самих японцев, что было сделано в 1946 году, или кого бы то ни было другого…
