Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди

― Но как же ты увидела меня, Эдидея? Что ты делала в тот вечер?

Она улыбнулась.

― Я выхожу только ночью, так как Корето запретила мне бывать в ее владениях, а слуг своих она бьет хлыстом, когда узнает, что они говорили со мною. Я узнала от них, что четверо белых высадились на острове, что это были французы, и что они никого не обидели. Французы когда-то спасли моих предков. Я хотела увидеть вас и спряталась ночью около миссии. Ты вышел...

― Но как ты могла увидеть меня, Эдидея? Было совсем темно.

Смех ее прозвучал, как журчание ручья:

― Темно для твоих слабых глаз, но не для моих.

Да, правда! Я вспомнил. Люди ее расы ― никталопы, видят ночью. Доктор Кодр знал также и про это.

― А что же случилось потом, злая шалунья?..

Она снова засмеялась.

― Быть может, ты лучше слышишь, чем видишь. Ты меня схватил...

― Ты трепетала в моих руках...

― Я отбивалась...

― Рука моя скользнула...

― Святые отцы говорили, что это очень дурно. Ты будешь впоследствии гореть в огне Гугатое. Твои руки ослабели...

― Ты вырвалась; я бежал за тобою...

― Ты упал! Вот тут-то я больше всего испугалась. Красный цветок разрастался на твоем лбу. Твои глаза были закрыты, руки повисли.

― Что же ты сделала тогда, Эдидея?

― Вот что, ― сказала она, ― дай твой лоб.

Я послушно предоставил свою голову в распоряжение ее ловких пальчиков. Она обвязала мою голову платком, положила ее на подушку, стала на колени около меня; я видел, как сквозь розовые губы просвечивают ее зубы при ярком свете лампы. Я смотрел на ее матовую кожу, нежную и тонкую, цвета розово-желтых жемчужин. Нагие круглые руки ее, передвигавшие мою голову, издавали нежный аромат.

― Эдидея, оставь мою голову. Ты меня опьяняешь, дитя.

Она завязала последний узел.

― А потом вот что, ― сказала она, ― закрой глаза.

Я послушался. Сквозь закрытые веки я различал только красно-оранжевое пятно рефлектора лампы. Между светом и моими глазами появилась тень, уста прильнули к моим устам...

Быстро открыв глаза, я увидел только, как упало полотно, прикрывавшее вход. Я вскочил на ноги и бросился во мрак... Лукавый удалявшийся голосок прошептал со смехом:

― Ты упадешь здесь с гораздо большей высоты, чем в миссии, и я не пойду искать тебя.

― Вернись, Эдидея...

― Завтра... если ты будешь один. Отдыхай.

И напрасно вопрошал я ночную тишину, чтобы та показала мне путь, куда ушла она своею поступью феи.

В эту ночь мне снилась каменная кошка, сидевшая на груди Эдидеи и душившая ее своей тяжестью. Я хотел освободить отдалявшуюся девушку... но быстрый удар тяжелой когтистой лапы раскроил мне лоб. Гибкая, хрупкая девушка перевязывала мою рану и склоняла к моим лихорадочным устам свои прохладные губы...

Тогда появлялся гном, насмешливый и страшный, вооруженный гигантской сеткой для бабочек; он накрывал ею Эдидею, потом прикалывая ее булавкой к пробке, как бабочку, восклицая: «Образчик!.. Вот он, единственный образчик! Невежды! Набитые ослы!» Его серо-зеленые глаза, его ужасные глаза, делали мои руки бессильными, сковывали мой язык.

Большие рубины текли из маленькой ранки, из серых глаз беспрерывно катились жемчужины. Маленькая ослабевшая ручка дрожала... дрожала... и сжималась в агонии...

Черт бы побрал Флогерга со всеми его рассказами! Я плохо спал.

― Ну, что, товарищ, позднее утро?

Волна дневного света влилась из-за поднятого полотнища. Корлевен, нагруженный как мул, разгружался.

― Хорошо ли прошла ночь? Не было ли приключений?

Сказать ли ему? Ведь он мой друг, этот человек...

― Приключений не было, капитан, но я поздно заснул.

Он изучал меня внимательным взглядом.

― Значит, вы видели хорошие сны, на лице вашем написано счастье.

Я содрогнулся.

― Ошибаетесь. Мои сны были кошмарами.

Я не лгал; прекрасным сном была действительность.

― Что вы это там привезли, Корлевен?

― Несколько бутылок. Сеньорита была в прекрасном настроения духа. Она посылает вам эти бутылки, чтобы ускорить ваше выздоровление.

Это были вина, которые мы уже пробовали у нее. Они из Австралии и носят марку «Большая Лоза» с разными подзаголовками: сотерн, бордо, кортом и т.д., но подражают этим винам весьма посредственно.

― А эти фрукты, эти овощи?

― О, вот они так другого происхождения: кража и, боюсь, святотатство. Да помогут мне боги! Чтобы немного разнообразить наше обычное меню из консервов, я по дороге ограбил идол.

Он заботливо разложил на складном столике сладкие бататы, сахарный тростник, бананы.

― Помните этого скверного черного дядю, статую, которая как будто охраняет выход из ущелья, ведущего сюда? Я нашел все это в чем-то вроде ниши около ног идола. Это, конечно, жертвоприношение, а я ― то орудие, которое заставит черных уверовать, что Бог был милостив к ним. Благодаря мне сегодня в какой-нибудь хижине будут царить радость и вера, и благодаря Богу за обедом у нас будет зелень. Все к лучшему.

― Нет новостей из других отрядов?

― Есть, мне рассказал Торомети: Кодр ― у Торомети симпатия к Кодру, с тех пор как он считает его каннибалом ― закончил свои переводы, которые, по-видимому, произведут революцию в Академии надписей и искусств. Гартог и Флогерг копают землю в одной из пещер, и уже выкопали немало золотых орудий и украшений. Гартог открыл, как кажется, счет по всем правилам двойной бухгалтерии и вписал в кредит каждого из нас соответственную ценность этих предметов. Таким образом, только мы с вами ничего не приносим предприятию. Надо будет прикрыть здесь лавочку и поискать чего-нибудь в другом месте.

Нет, я не скажу Корлевену, что я тоже нашел здесь что-то... что-то, что уже сейчас мне дороже всего золота, но это «что-то» нельзя разделить, и оно по праву должно было бы принадлежать доктору.

Непослушное сердце, против которого я безволен, ― ты опять умчалось в страну химер!

Пришла ночь, товарищ мой уехал, и я снова поднялся на западную площадку. Эдидеи там не было.

Я вернулся в грот, боясь, что Эдидея придет туда в мое отсутствие. Воспоминание о ней уже овладело моими мыслями. Как волновался я, ожидая ее!

― Ты ждал меня?

Я бросился к ней и схватил ее за руки.

― Тебя, маленькая горная цикламена! Можешь ли ты сомневаться?

― Веньямин!

― Зови меня Жаном; Веньямин ― это только мое прозвище.

Она повторила: «Жан».