Майское лето - Зина Кузнецова

– Ага, по уши.

Нинины щеки снова вспыхнули, а в груди стало совсем приятно.

– Сколько тебе лет? – спросила она, когда тишина затянулась.

Он ответил не сразу. Сначала довел до конца линию в наброске.

– Двадцать.

«Какой взрослый…» – подумала Нина, в силу своего возраста даже не подозревая, что совсем не таким взрослым в душе он являлся, как она вообразила.

– А чем ты занимаешься?

– Работаю.

Когда он погружался в рисование, он забывал про балагурство и красноречивость.

– А учеба?

– Школа, девять лет. Отстрелялся, и все.

– Неужели так не нравилось учиться?

– Да как тебе сказать… Нормально было. Я, наверно, даже не глупый. Если напрягался, мог и без троек год закончить. Просто работать надо было. Книжки я тоже не читал, потому что были дела поважнее. Сначала хотелось с пацанами мяч погонять, потом опять работа. Ну, короче, не срослось со светом, живу во тьме.

Нина кивнула. Немного подумала и решилась спросить.

– А ты хотел бы… ну… как-то двигаться дальше? Ты допускаешь мысль, что книги могут быть интересными и что учеба… нужна…

Нина не знала, что он задумался о необходимости учиться еще в тот момент, когда не сумел найти в своем лексиконе ни одного достойного слова, чтобы рассказать ей о своих чувствах.

Она затаила дыхание.

– Да, допускаю. Я бы, наверно, и не отказался сейчас какую-нибудь книжку полистать, – просто ответил он, не отвлекаясь от рисунка.

Нина обрадовалась. Наверно, если бы он ответил иначе, все любовное наваждение сразу бы рассеялось.

– Я бы даже и дальше пошел учиться, да что делать? – продолжил он. – Я вот рисую, да и все. Какой толк?

– Что ты, любое увлечение можно превратить в любимое дело. Нужно только не забрасывать и немножко подумать.

Он кивнул, и они снова замолчали. Наконец Никита убрал карандаш за ухо и стал закрывать блокнот.

– А что? Даже посмотреть не дашь? – удивилась Нина.

– Как-то не люблю показывать.

Нина терпеть не могла выпрашивать, поэтому кивнула. Но вдруг ей в голову пришла мысль.

– А дай блокнот и карандаш… Обещаю, смотреть не буду. Я хочу только написать на обороте что-нибудь…

– Что?

– Ну, что-нибудь на память.

Он пожал плечами и протянул ей карандаш и блокнот. Нина долго не думала. Еще с начала свидания, тогда, когда он кинул камешек в ее окно, в голове стало крутиться одно стихотворение…

Когда она вернула ему карандаш и блокнот, он прочитал:

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

…

Ряд волшебных изменений

Милого лица…

Она намеренно написала только свои любимые строки.

– Сама придумала? – спросил Никита.

– Нет, – улыбнулась Нина, – один очень хороший поэт.

– Красиво.

– Правда?

Никита закрыл блокнот и осторожно убрал его назад, в корзину.

– У меня такое ощущение, – наконец сказал он, – что, если бы ты их не написала, я бы, может, и не подумал, что красиво. А ты написала, я прочитал и сразу подумал о тебе. Вспомнил тебя вот такую, растрепанную… только не обижайся… на рассвете, с усами от вишневого компота над верхней губой, поэтому да, я правду сказал. Красиво.

Он с улыбкой наблюдал, как она поспешно провела ладонью по губам, чтобы убрать вишневые усы. А потом тоже посмотрела на него и улыбнулась смущенно.

Когда он проводил ее до дома и ушел к себе, Нина еще долго стояла у окна, глядя ему вслед. Бабушка с дедушкой пока не вставали. Она легла в кровать прямо в одежде и уснула с тихо бьющимся сердцем и счастливой улыбкой на губах.

Глава девятнадцатая

Утром за завтраком бабушка поинтересовалась:

– Где ты все время пропадаешь, кошечка моя?

– Из речки со своей бандой не вылазят, – сказал дедушка с улыбкой.

Нина только кивнула и улыбнулась. Свою банду, как называет их дедушка, она видела за последние несколько недель совсем редко.

Когда Никита не возил дедушку по делам, он всегда звал ее куда-нибудь: покататься на велосипедах в лесу, поплавать на лодке, пройтись по полю на закате… И Нина соглашалась. И отказывать, если уж совсем честно, ей нисколько не хотелось. Летний день растягивался в вечность, когда Никита оборачивался, чтобы посмотреть на нее. И постепенно случалось то, чего она и хотела: она стала чувствовать себя с ним так же хорошо и безмятежно, как со своими друзьями. Она смеялась рядом с ним, даже легонько касалась его, если очень хотелось, лохматила волосы, совершенно бесцеремонно и мило хватала за запястье, чтобы посмотреть, сколько времени, а в кармане его штанов теперь почти всегда можно было обнаружить ее резинку для волос.

Как-то Никита с интересом спросил ее:

– Слушай, а пойдешь со мной на рыбалку? Только надо утром. Встанешь?

Раньше Нина никогда не ходила на рыбалку, но из всего предложения она услышала только слова «со мной», поэтому сказала:

– Я же встала в четыре утра ради ресторана под открытым небом. И вообще, я жаворонок!

– Запомню, – ответил он.

И Нина не сомневалась, что он действительно запомнит. Она чувствовала, что он внимателен к ней настолько, что слышит (именно слышит) все то важное (и не очень), что она рассказывает о себе.

Вскоре в папке «Нина» в Никитиной голове прибавилась пометка, что ее ни в коем случае нельзя брать с собой на рыбалку. Первое время она спрашивала у него обо всех снастях и других нюансах: «А откуда ты знаешь, что здесь есть рыба?», «А где ты покупаешь червей?», «А сколько вот так надо сидеть и ждать?» – а потом, стоило ему вытянуть из реки первую рыбешку, как Нина изменилась в лице. Она смотрела на дергающуюся рыбу, которую Никита отцепил от крючка и бросил в ведро, и молчала. Когда он выдернул из воды вторую и бросил быстрый взгляд на