Северный пламень - Михаил Голденков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Король вас не примет, сударыня, — сказал Микола Авроре, возвращаясь к ней, ожидавшей его в гостиной.
— Почему? — в голубых глазах застыл почти ужас.
— Потому что ему известно, кто вы! — Кмитич отвернулся в сторону, не желая смотреть в глаза Авроры.
Щеки женщины вспыхнули пунцовой краской.
— Проклятье! — она раздраженно швырнула веер. — Вторая половина моей жизни состоит из сплошных неудач!
— Наверное, накопились за первую, — горько усмехнулся Микола, подавая ей руку… Аврора, поколебавшись, взяла его под руку…
— Ники, ты, верно, думаешь, что я шлюха?
— Не совсем так, но что-то в твоем, Аврора, поведении от этого есть.
— Нет, нет ничего, — холодно отвечала женщина, глядя себе под ноги, насколько позволяло пышное цветастое платье, — ты просто ничего не знаешь. Я не просто так сошлась с Фридрихом. Я спасала брата.
— Да? — Микола остановился, с любопытством глядя на Аврору. — Филиппа?
— Так, Филиппа. Филиппа Кристофа фон Кенигсмарка, который бесследно исчез в ганноверском дворце Вельфов. Я пыталась хотя бы что-то узнать о нем…
— И что, узнала?
— Нет. Впрочем, можно с предельной точностью сказать, что он был убит в замке курфюрста в Ганновере из-за каких-то любовных интриг. Смерть брата перевернула всю мою жизнь, Ники.
— Сочувствую… Карл верно сказал, что твоему сыну шесть лет?
Аврора бросила немного удивленный взгляд на Миколу:
— Он так сказал?
— Да.
— Верно. Я родила 28 октября 1696 года в Госларе сына, маленького Морица Саксонского.
— От Августа, — не то утвердительно сказал, не то спросил без вопросительной интонации Кмитич.
Аврора не ответила. Это было ясно и без слов…
Они вышли и остановились около скамейки перед крыльцом дворца.
— Присядем, — предложила Аврора. Они сели.
— Теперь, когда все в прошлом, я могу кое-что тебе рассказать, — вздохнула женщина, нервно потирая руки. — Так, Ники, ты прав. Я заигрывала с королем Карлом. Мне он жутко нравился. Нет, он не был, как ты, красавцем. Но… Какая-то сила шла от него. Какая-то мощь! Увы, ничего из этого не вышло, несмотря на то, что он, похоже, любил меня.
— Любил? — Микола с удивлением посмотрел на правильный точеный профиль Авроры.
— Так, Ники, любил…
— Как я?
— Нет. Ники, ты — это… другое. Хотя… я не знаю…
— Но до Карла, Аврора, ты сошлась с его кузеном Фридрихом. Почему с ним? Он же тебя недостоин! Да к тому же младше тебя был! Ты, похоже, вообще любишь тех, кто тебя младше!
— Да, и это началось с тебя, — улыбнулась игриво Аврора, взглянув на Миколу.
— С меня?
— Так. Я ведь тебя старше почти на год. А ты был таким милым и привлекательным в свои семнадцать лет! Я в самом деле влюбилась тогда. Ты и сейчас выглядишь не старше двадцати восьми.
— Спасибо, — не особо обрадовался Микола, — но почему все-таки Фридрих?
— Эх, Ники, — Аврора грустно улыбнулась, вновь метнув свой прелестный взгляд на Миколу, — так, ты прав, недостоин. Прав ты и в том, что он был моложе. И красив. К тому же отважен. К нему вполне подходит французская песенка про Анри IV: «…Войну любил он страшно и дрался, как петух, и в схватке рукопашной один он стоил двух…» В шестнадцать лет Август храбро осаждал вместе с датчанами Гамбург под началом отца, а затем воевал на Рейне с французами. Потом он воевал с турками, командуя армией римского императора Леопольда…
Микола прервал Аврору, издав звук, похожий на смех. Он горько усмехнулся, покачав головой. Ему тоже выпала участь в свои юные годы воевать с турками под Веной, но что-то это Аврору не впечатляло. Может, потому, что ему не светил никакой европейский трон?
— И вот ты влюбилась в Фридриха… — кивнул головой Микола с ироничной улыбкой на устах.
— Нет, Ники, не влюбилась. Это была минутная страсть.
— От которой ты родила ребенка?
— Так, Ники, так, — она опустила голову, — так случается.
— А ты знаешь, сколько было у Фридриха любовниц помимо тебя? Ты в курсе, что у него больше двухсот незаконнорожденных детей?
— Знаю. Теперь знаю. Но тогда…
— Пятьсот любовниц, Аврора! Пятьсот! И он этого даже сам никогда не скрывал! И ты решила встать в их плотные ряды?
— О, нет, Ники, — Аврора откинулась на спинку скамейки, — я тогда всего этого не знала. Фридрих был просто молодой, красивый и удачливый воин. Это так нравится нам, женщинам!
— А я? Я разве не был таким? — Микола в сердцах хлопнул себя по коленям, стараясь заглянуть ей в глаза.
— Нет, ты был таким, Ники, — тихо отвечала женщина, печально глядя на оршанского князя, — но ты был чистым и правильным. Я уже тогда была прагматичной. У нас с тобой был временный роман. Увы!
— Вот! С этого и надо было начинать! — Микола всплеснул руками и встал.
— Ну, — он протянул руку Авроре, — пойдемте, госпожа Кенигсмарк. Ваша миссия вновь не увенчалась успехом. Как, собственно, и моя…
Глава 16
Снова Марта
Узкая дорога на Мариенбург петляла среди холмов все выше и выше — более ста ярдов над уровнем моря. Мариенбург, самый высоко расположенный город Лифляндии, был здесь построен лет четыреста назад в земле финского племени ливов. Город приютился на берегу красивого озера, с пожелтевшими и покрасневшими под осенними лучами солнца кронами деревьев. Этот идеалистический пейзаж портили черные клубы дыма над самим Мариенбургом. Город, подожженный Шереметевым, горел. 25 августа армия московского фельдмаршала Шереметева взяла крепость, и граф подверг край беспощадному разорению. Но на одной из башен города все еще развевалось знамя — шведский желтый крест на голубом фоне с малинового цвета щитом с изображенными на нем Библией и скрещенными мечами… Кажется, увлеченным грабежом солдатам до снятия флага не было дела… Из захваченного Мариенбурга от Шереметева царю Петру I было отправлено письмо поистине изуверского содержания:
«Послал я во все стороны пленить и жечь, не осталось целого ничего, все разорено и сожжено, и взяли твои ратные государевы люди в полон мужеска и женска пола и робят несколько тысяч, также и работных лошадей, а скота с 20 000 или больше… и чего не могли поднять — покололи и порубили…»
Разорение лифляндской и эстляндской земли будет продолжаться и в последующие несколько лет и достигнет печального итога: Шереметев не то с садистским удовольствием, не то с равнодушием пожирающего желуди кабана отрапортует царю, что в этих странах не осталось больше что разрушать, что от Пскова до Тарту и от Риги до Валки все опустошено, не осталось ничего кроме отдельных поместий кое-где вблизи моря… и полностью уничтожено более 600 деревень и поместий… Жестокость и дурь, кою себе не мог позволить даже Батый, как, впрочем, и его дед Чингисхан!
— Стой! Кто таков! Куда едешь?
Кмитич придержал коня… К нему шли два солдата в треуголках и темно-зеленых камзолах. Один из них, высокий и усатый, направлял в Миколу дуло своего мушкета.
— Я в город. Я литвинский офицер. Служу у царя, — коротко ответил Микола, оставаясь в седле. Второй солдат, похоже, татарин, схватил коня за узду, демонстрируя Кмитичу, что дальше хода нет. Усатый и хмурый, взявший было оршанского князя на мушку своего мушкета, опустил оружие и крикнул:
— Поворачивай! Не велено никого пускать! Предъяви бумагу, если такова имеется, от графа Шереметева. Только тогда пустим.
— Бумагу? — решение пришло в голову Миколы моментально. — Добре, есть бумага!
Он спрыгнул с коня и полез под плащ, нащупав ладонями обеих рук круглые набалдашники рукоятей пистолетов… Микола резко выбросил руки, одновременно уперев стволы пистолетов усатому в грудь, а татарину в лоб. Солдаты опешили. Два выстрела слились в один громкий рваный хлопок и крик поверженных врагов. Конь князя дернулся, испуганно захрапев… Кмитич опустил дымящиеся пистолеты… Ветер тихо уносил белые рваные куски порохового облачка… Постояв с минуту молча, Микола оттащил в придорожные кусты обоих солдат, положил их там бок о бок, встал перед ними на колени и, не будучи, правда, уверенным, что они оба христиане, прочитал молитву:
— Божа, Ойца Нябесны, аддаем Табе ў апеку гэтых жаўнераў. Ты ведаеш ix працу i цяжкасці ix жыцця. Праз муку i смерць Твайго Сына, у якога яны верылі, прабач iм усе гpaxi i прымі ix да неба. Дапамагай мне весці годнае жыцце, каб мы магліпп сустрэцца у шчаслівай вечнасці. Амэн.
Микола поднялся с сухой травы и вернул на голову треуголку, надвинув ее низко на глаза.
— Тата, а скольких врагов ты убил на войне? — спрашивал Микола отца в свои неполные тринадцать лет. Отец при этом хмурил брови, его лоб ломался длинной вертикальной морщиной.
— Многих, сынок, многих.
