Варнак - Алексей Притуляк

Пионеров жалко. Не позавидуешь пацанам, если эта шобла доберётся до вокзала… Или уже добралась? От кого они драпают-то?..

— Что там? — сзади завозилась Стрекоза, приподнялась, прислушиваясь к стрельбе, которая плеснула теперь в другой стороне — ближе к садам. Ох как всё нехорошо-то…

— Ничего хорошего, Оль, — отозвался Пастырь.

Мучила жажда. Губы покрылись липкой гадостью, усохли, а язык болтался во рту, как тёрка. Зря он так с водочкой, зря. Хоть спускайся теперь на улицу, к луже.

Она подошла, встала рядом, прислушиваясь, вглядываясь в наползающий с запада сумрак.

— Нехорошие ребята пожаловали в Михайловск, — сказал он. — Поэтому, Оленька, завтра я тебе раннюю побудку объявлю, очень раннюю. Хорошо бы прямо сегодня, в ночь, уйти, но фонарь мой, которым я тебе в голову запустил, на вокзале остался.

Стрекоза вспомнила, видать, его акробатический этюд — ухмыльнулась.

— В караулке лежит, — кивнула. — Я его потом нашла, подобрала.

— Угу. Ты вот что, девонька, ты ложись давай и чтобы до утра ни рукой, ни ногой не дрыгнула. Поесть у нас всё равно нечего, а кто спит — обедает. Лапшицу оставим на утро пожевать.

— Я уже не хочу спать, — покривилась она.

— А я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Я установку даю. Спать до утра. И всё. А я пойду к луже спущусь, пить хочу до невозможности.

Выдернув из балки топорик, он прихватил коробку из-под лапши и, кивнув Стрекозе, спустился в подъезд.

Если бы не посеял, дурень, свою фляжку, не пришлось бы сейчас красться на неприветливую улицу по притихшему подъезду, в котором каждый скрип, шаг и вздох отдаются в затылке выстрелом.

Постоял у выхода, прислушиваясь. Пальбы было не слыхать больше. Через распахнутую дверь тянуло в подъезд вечерней дождевой свежестью. По-осеннему стремительно темнело. Пастырь постоял несколько минут, вдыхая этот вкуснейший воздух, прислушиваясь. Потом вышел наружу. Постоял, озираясь, выискивая в темноте, где блеснёт в редком лунном свете зеркало лужи. Высмотрел и поскользил по грязи туда. Упал на колени и сначала выполоскал рот и напился, осторожно втягивая губами воду с поверхности. Потом наполнил коробку из-под лапши. И только тогда поплескал прохладной и пахучей воды в лицо, пофыркал, стараясь не слишком громко. Кое-как утёрся рукавом и уже хотел подняться с колен, когда в голову сзади упёрлось что-то твёрдое и холодное.

— Не дёргайся, мужик, — негромко произнёс голос. Мужской.

— Ладно, не буду, — отозвался Пастырь.

Если этот хлопец из той кодлы братьев-кроликов, то чего он разговаривает так тихо? А, ну да, боится, что Пастырь не один тут. Ну ладно, а почему сам-то один?

— Оружие? — спросил тот, за спиной.

— Нету, — ответил варнак.

— Где остальные?

— Это кто?

— А ну-ка, ложись, — велел голос. — Морду в землю, я сказал! Ноги врозь, руки за голову. И не вздумай оглянуться.

Пастырь аккуратно поставил коробку с водой рядом с лужей, вытянулся на мокрой траве, сложил на затылке руки. Вздохнул.

— Живу я тут, — сказал он. — Вот в этом доме. На чердаке. Не убивайте, хлопцы.

— Да нужен ты, — отозвался неизвестный, быстро и умело охлопывая Пастыря по карманам, проверяя руки, ноги. Выдернул из-за пояса топорик.

— Мясник, что ли?

— Не забирай топорик, брат, — попросил варнак плаксивым голосом. — Хоть от собак отмахнуться.

А сам соображал, как извернуться. В голову настырно лезла картина: мужик взвесив в руке топорик, резко хлопает им Пастыря в затылок. Трещит череп, раскалываясь, приоткрываясь как орех, как раковина устрицы, открывая небу сокровенное — розоватую белизну мозгов.

Фу, бля… Надо что-то делать… А что сделаешь, лёжа под стволом?

А тот, похоже, точно так же не знал, что делать дальше. Пораздумав, отбросил топорик шагов на несколько. Что ж, если своих не зовёт, значит, он здесь один. А может и нет у него тут своих?

— Ты с Кролами пришёл? — спросил Пастырь, чтобы не лежать бревном, чтобы хоть что-нибудь замутить.

— Ага, — усмехнулся тот. — И кролов тебе принёс и курицу-гриль, и картошечки.

Ясно, значит не из тех парень. Значит — из этих.

— Может, я встану? — поинтересовался варнак. — Мокро лежать-то.

— Ну встань, — отозвался незнакомец, делая пару шагов назад, к подъезду.

Варнак неторопливо, чтобы не нервировать бандюка, поднялся.

Перед ним, целясь в грудь «макаром» стоял парень лет двадцати. Худой, вихрастый, заросший редкой слабой бородкой. В поношенной и грязной брезентовой куртке, в ещё более грязных штанах. Что-то совсем не похож на крутого бандюка-то…

— Здорово, — сказал варнак.

— Угу, — отозвался тот.

— Так ты не из тех?

— Я из этих.

— Так я и думал, — кивнул Пастырь. — Чего делать будем?

Парень не отвечая сделал ещё пару шагов назад. Стрелять собрался, что ли?..

— Да ничего пока, — возразил он мыслям варнака. — Откуда?

— Местный я. Михайловский.

— Что-то мне твоя фотография незнакома.

— Так и мне твоя, — усмехнулся Пастырь.

— И давно ты здесь ош…

Парень не договорил. Дёрнулся вдруг и повалился головой вперёд. Мелькнул позади него невысокий смутный силуэт.

Пастырь не стал раздумывать и рассуждать. Он в два прыжка оказался возле тела, рванул из ослабевшей руки пистолет.

— Кто это, дя Петь? — спросил из темноты Олькин голос.

— Я тебе сказал спать! — зашипел на неё варнак, приседая над телом, быстро обыскивая и ничего не находя. — А ты шлындаешь.

— А чего тебя долго не было, — обиженно произнесла девчонка. — Ему жизнь спасают, а он ещё и недоволен.

— Спасибо, — буркнул Пастырь.

Лежащий застонал, приподнял голову, затряс ею. Кое-как сел, ощупывая затылок.

«Даже не взвёл, балбес!» — подумал Пастырь, дёргая затвор «макара». Присел на корточки перед парнем.

— Ты чьих будешь? — спросил, улыбаясь.

Парень, морщась, поглядел на Стрекозу, перевёл взгляд на варнака, на пистолет.

— Магазин пустой, — произнёс он.

Пастырь поднялся, отошёл, проверил.

Действительно — пустой пистолетик. На понт взял паренёк. Ну ладно. С тобой-то, хлюпиком, справиться не мудрено, если дёрнешься. Хотя вряд ли ты дёрнешься — Стрекоза, видать, хорошо тебя приложила. Как ещё не убила такой хреновиной. Пастырь поманил Стрекозу поближе, взял у неё из руки толстый металлический прут, подобранный, видать, где-то там же, на чердаке.

— Так ты чьих будешь-то? — повторил он свой вопрос.

— Да пошёл ты, — бросил парень, неуверенно поднимаясь. Нетрудно было представить, каково ему сейчас, как гудит царь-колоколом башка. И, однако, это не повод грубить.

Пастырь сделал шаг вперёд, несильно рубанул парню в поддых. Тот, гыкнув, сложился пополам, упал на колени.