Очерки секретной службы. Из истории разведки - Ричард Роуан

Полный текст все ещё хранимого втайне договора уже сходил с печатных машин «Таймс» в Лондоне, когда Бловиц, торжествуя, пересекал германскую границу. Бисмарк мог теперь сколько угодно рвать и метать, а агенты Штибера — нашептывать свои подозрения насчет предателя-делегата (которого, впрочем, так и не раскрыли). Анри де Бловиц блестяще выполнил свою задачу, эффектно разыграв последний эпизод своей разведывательной эпопеи.

Глава двадцать седьмая

Разжалование Альфреда Дрейфуса

Дело капитана Дрейфуса было своеобразным антисемитским походом, организованным французским генеральным штабом. Его участники были не столько заговорщиками, сколько людьми, лишенными стыда и чести.

Свою предательскую аферу они смогли осуществить только с помощью фальшивок.

В 9 часов утра 15 октября 1894 года, в роковой понедельник, сожалеть о котором имело все основания целое поколение французов, Дрейфус явился в управление генерального штаба в Париже, по улице Сен-Доминик, № 10–14. Согласно приказу, он был в штатском и думал, что его вызывают по служебному делу. К удивлению Дрейфуса, майор Жорж Пикар, бросив несколько маловразумительных слов, провел его в кабинет начальника генерального штаба.

Там не оказалось ни начальника штаба Буадефра, ни его заместителя, генерала Гонза; зато, к возрастающему изумлению Дрейфуса, там находилась группа чиновников, включавшая в себя директора французской охранки Кошфера и некоего майора генерального штаба маркиза дю Пати дю Клама. Этот весьма недалекий офицер и напыщенный аристократ ни в коем случае не мог быть причислен к лицам, украшающим собою генеральный штаб. Эстет, писавший неудачные романы, любитель оккультизма и друг иезуитов, он имел сомнительное счастье быть первым обвинителем злополучного капитана.

В то утро 15-го числа дю Пати дю Клам сказал Дрейфусу:

— Генерал Буадефр будет здесь через минуту. Тем временем окажите мне услугу. Мне нужно написать письмо, но у меня болит палец. Не напишите ли вы его за меня?

В соседней комнате находилось полдесятка военных писарей, но Дрейфус, как человек корректный и услужливый, взял перо. Продиктовав на память две фразы, касавшиеся как раз той самой измены, которую намеревались приписать капитану, дю Пати дю Клам воскликнул:

— Что с вами? Вы дрожите!

На этой «улике» в дальнейшем было построено многое. Дю Пати дю Клам показал как свидетель в военном суде, что Дрейфус вначале действительно задрожал, но больше беспокойства не проявлял. Военные судьи признали важными обе детали. Если обвиняемый задрожал — значит, совесть у него была нечиста; перестал же он дрожать потому, что понял, в чем дело, и как закоренелый предатель, лишь умело скрыл свое волнение.

Дю Пати дю Клам считал этот факт неотразимой «психологической уликой» против Дрейфуса. Он встал и торжественно произнес:

— Капитан Дрейфус, я арестую вас именем закона. Вы обвиняетесь в государственной измене!

Дрейфус удивленно взглянул на своего обвинителя и не произнес ни слова. Он не оказал сопротивления, когда Кошфер с помощником подошли, чтобы обыскать его. Ошеломленный всем происходящим, он, заикаясь, начал протестовать, уверяя в полной своей невиновности. Наконец, он крикнул:

— Вот мои ключи! Идите ко мне и обыщите все! Я невинен!

Дю Пати дю Клам держал под папкой наготове револьвер. Он показал его Дрейфусу, и тот возмущенно крикнул:

— Ну, что ж, стреляйте!

Маркиз отвернулся и многозначительно проговорил:

— Не наше дело убивать вас.

Тогда Дрейфус с минуту глядел на оружие и как будто начал приходить к страшному выводу. Рука его уже поползла к револьверу, но внезапно он отдернул её, словно его обожгло.

— Нет! Я буду жить и докажу свою невиновность!

Все это время некий майор Анри из разведки прятался за портьерой. Когда отказ капитана Дрейфуса покончить жизнь самоубийством стал окончательно ясен, он появился на сцену, чтобы взять обвиняемого под стражу. Дрейфуса отправили в военную тюрьму на улице Шерш-Миди.

Арест и заточение артиллерийского офицера произведены были во плану антисемитски настроенных членов генерального штаба и «обоснованы» были ничем не подтвержденной догадкой Альфонса Бертильона, уже прославившегося изобретателя антропометрического метода. Догадка эта заключалась в том, что некий документ из 700 слов, не имеющий ни подписи, ни адреса, был написан рукой Дрейфуса. Этот документ, впоследствии получивший широкую известность под наименованием «бордеро», был чем-то вроде энциклопедии измен: в нем были перечислены пять планов, имеющих важное стратегическое значение, которые автор письма предлагал продать за большую сумму.

Дрейфус сидел в одиночке до 5 декабря, когда ему, наконец, разрешили пригласить к себе защитника и написать жене. Офицеры генерального штаба предупредили её и других членов семьи Дрейфуса, что они лучше всего обеспечат интересы арестованного, если не будут предпринимать ничего и согласятся хранить полное молчание. Они в точности последовали этому совету, хотя им не сообщили даже, в чем обвиняют капитана Дрейфуса.

Дрейфуса подвергали все новым допросам. В его доме произвели тщательный обыск, но число весьма хрупких улик отнюдь не возросло. Он был настолько поражен и ошеломлен всем происшедшим, что почти не защищался. Он только отрицал свою вину, вновь и вновь утверждая, что никогда и в мыслях не имел торговать военными тайнами.

Однако все данные, говорившие в пользу обвиняемого, старательно игнорировали; с точки зрения инициаторов всего дела это было просто необходимо, поскольку никаких улик, действительно заслуживающих внимания, ни разу приведено не было и вообще не существовало. Согласно германской версии этого печальной памяти судебного фарса, способ, каким злополучное «бордеро» попало в руки французов, в течение последовавших дипломатических переговоров описывался двояко. В одном случае указывали, что документ был получен обычным путем, что означало: извлечен из корзинки для мусора германского военного атташе во Франции полковника Макса фон Щварцкоппена. Это было ложью. Хотя уборщицу атташе подкупили и заставили регулярно передавать французскому секретному агенту содержимое корзины, она не могла получить таким способом «бордеро» хотя бы уже потому, что этот документ никогда не находился в руках Шварцкоппена. Истине соответствовало, очевидно, другое объяснение: документ сначала украли, и лишь потом подкинули.

За германским атташе следили; слежку поручили эльзасскому агенту Брукеру. Он так усердно занимался этим делом, что сумел даже вступить в близкие отношения с женой консьержа того дома, где жил полковник Шварцкоппен. В результате слежки и адюльтера всю переписку полковника тщательно просматривали.

Однажды Брукер натолкнулся на роковое «бордеро» и сразу сообразил, чего стоит такая находка. Захватив её, он немедля направился к майору Анри и потребовал крупного вознаграждения. Анри, вероятно, предпочел бы вовсе избавиться от столь взрывчатого документа, но Брукер в этом случае почувствовал бы себя обманутым. Кроме того, Анри не решился уничтожить «бордеро», поскольку Брукеру было известно его содержание. Таково первое звено той цепи, которой впоследствии с такой невероятной злобностью был опутан невинный человек.

Действительным, но так и не разоблаченным автором «бордеро» был офицер генерального штаба майор Фердинанд Вальсин Эстергази. Этот авантюрист был доверчиво встречен высшим французским офицерством, ему давали важные поручения. В 1881 году, например, его послали за границу. Его миссия, как почти все с ним связанное, носила тайный характер; его подозревали в шпионаже. Несмотря на это, в 1894 году, тринадцать лет спустя, он считался «звездой» французской разведки.

Майор нередко утверждал, что он потомок младшей ветви известной венгерской фамилии Эстергази, но доказательств этому не представил. Его родство и прошлое могли быть лишь предметом догадок; в будущем его ждали позор и нужда. Но во времена принесения Дрейфуса в жертву он жил весьма недурно, ибо полковник Шварцкоппен частным образом выплачивал ему по 12 000 марок в месяц. До того момента как Ив Гюйо разоблачил его в своей газете «Сьекль», Эстергази сумел передать германскому хозяину в копиях 162 важных документа. Но понадобились годы, чтобы французские военные власти позволили обратить внимание на факты, бесспорно свидетельствующие о предательской деятельности предприимчивого негодяя.

«Бордеро», найденное Брукером, было написано на особой бумаге. Она была очень тонка и легка и в парижских лавках не продавалась. Только один офицер пользовался ею как почтовой бумагой, и это был Эстергази. И только один офицер знал об этом — его коллега по разведке майор Анри. Но Анри хранил молчание.

Эксперт-графолог генерального штаба и Французского банка Гобер исследовал «бордеро» и сравнил его с многочисленными образцами почерка Дрейфуса.