Я – Распутин. Сожженные мосты - Алексей Викторович Вязовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шарля Вуазена и Луи Сегена вообще от счастья распирало, того и гляди, лопнут, как хомячок от капли никотина. Понять можно – состоялись как конструкторы и производители, заказы обеспечены, деньги в руки сами идут. Не идут – водопадом падают.
* * *
На следующий день «Дредноут» забыт – я опять во всех газетах. И похоже надолго. Отель осаждают журналисты, власти даже вынуждены выставить полицейских у входа.
– Мне трижды предлагали взятку, чтобы я провела к тебе репортеров. – Елена прихорашивается у зеркала перед официальным приемом в Елисейском дворце.
Да, теперь президент Арман Фальер уже не может меня игнорировать – прислал приглашение на торжественную встречу. Моя эсерка как с ума сошла – вновь бросилась по магазинам, потащила меня с собой. Ну мужчине приодеться – плевое дело, костюм-тройка или черный фрак по размеру и всех делов. А вот женщине… Хочется выглядеть официально и торжественно, а еще вызывающе, интригующе… Как все это совместить в одном платье? А еще прическа, маникюр, выбор духов. Тут и здоровый рехнется головой…
– Бороду надо сбрить! – категорично заявляет Елена, наводя красоту.
– После того, как ты у себя там все сбреешь… – я провожу взглядом от пояса и ниже.
Подруга вспыхивает вся как красный мак.
– Боже, какая пошлость!
– Ну упоминай имя Бога всуе! – назидательно произношу я.
– Мы, суфражистки, отвергаем патриархат и поклонение мужчинам! – назидательно произносит Елена. Нахваталась по европам… – Женщины не должны угождать мужчинам! Мы за свободную, равноправную любовь!
– Тогда внеси в кассу «Небесной России» три тысячи франков, что были потрачены на твои тряпки, – раздраженно говорю я. – У нас в стране дети мрут от голода, видела, каких брали в трудовую колонию?! Прозрачных, синюшных… Знаешь, что делает Шацких первую неделю? Бульоном откармливает – у них с твердой пищи заворот кишок бывает.
Елена обиженно повернулась к зеркалу, я повертел в руках телеграмму от управляющего детских колоний. Вообще, поздравительных посланий пришел целый ворох. От Толстого, от Булгакова, от военного министра и Перцова. Целых пять телеграмм от царя с царицей. Они срочно требовали повторить полет в Питере. Ага, я уже даже придумал поставить второе кресло в самолет и прыгнуть с парашютом. Прямо на лужайку Царского Села. И парашют – в императорских цветах! Сила?
Поздравляли и восхищались Столыпин с женой и дочкой, фон Лауниц, Мантышев, прислал телеграмму Поляков и даже Феофан. Последний хоть и сквозь зубы, но напоминал про святое паломничество – сквозь строчки читалось «пропади ты пропадом» и «можешь совсем не появляться обратно».
Во второй телеграмме Никса пенял за посла, но очень осторожно, завуалированно.
Разумеется, восторгался Кованько. Его послание было аж на целый лист. Ему я первым и ответил – мол, готовь место, к тебе едет сам Вуазен. Завод Сегена я решил разместить под Москвой – дабы не складывать все яйца в одну корзину. Да и вообще конкуренция авиашкол – вещь полезная и бодрящая инженеров.
Царю ответил, что самолет уже разбирают на части и грузят на платформу – встречайте в Питере. Про свой же приезд отписался туманно – я по дороге обратно еще хотел заглянуть в Вену, посмотреть на наших главных недругов. Если с Германией нас больше сталкивали лбами англичане и прочие «антантовцы», то с Австро-Венгрией у нас были непримиримые противоречия, которые можно было разрешить только войной.
Были телеграммы и от европейских властителей – поздравлял кайзер и даже сам король Англии, Эдуард VII. Встретиться не соизволил, зато устами своего секретаря восхвалял «покорителя неба». Приглашал еще раз приехать на острова в ноябре на день рождения.
– Поедешь? – Елена заглянул мне через плечо.
– Выборы в Думу… – покачал я головой. – Не можно бросать такое дело. Не поеду.
– Обидится.
– На обиженных воду возят, – вздохнул я. – В политике нет места огорчениям. Вот увидишь, англичане нас еще раз позовут. Надо только силы подкопить, дабы не выглядеть «бедными родственниками».
* * *
На президентском приеме меня почти сразу поймал под руку сухопарый дедок с длинным лицом, украшенным таким неимоверным шнобелем, что для баланса ему пришлось носить усы с острыми кончиками вразлет.
Дед начал втирать мне на французском и был изрядно обескуражен тем, что я ни слова не понимал. Точнее, не понимал смысла – слова знакомые проскальзывали. Хорошо хоть Елену со мной пропустили, тут нравы жесткие, на официальное мероприятие – только с официальной женой. Ну так я и выдал, что она мой партийный секретарь и вообще лидер женской фракции, и если замшелые французские ретрограды отрицают женское равноправие, то плевал я на президентский прием с Эйфелевой башни.
Вот так вот под ручку с ней мы и вошли в зал. А через минуту уже общались втроем, и Лена представила мне наконец-то собеседника – Анатоль Франс. Вроде писатель, довольно известный, даже классик, но его творения в прошлой жизни прошли мимо меня, и потому я не мог разделить пиетета Лены, смотревшей на него с придыханием.
Мэтра очень интересовали ощущения человека от полета, страхи, волнения на высоте, и я понемногу втянулся в разговор. Описывая подробности, я даже, как совсем-совсем настоящий летчик, стал ладонями показывать эволюции аэроплана от ветра, чем привел в восторг Франса, а Ленку, наоборот, напугал. Ну да, Анатолю-то что, если я разобьюсь? Так, эпизод в покорении воздуха, а всем нашим моя гибель – кранты и конец всех начинаний. Так что, Гриша, надо бы себя поберечь. Как там мой шелковый бронежилет, кстати? Дома оставил. А зря. И Лохтина что-то не пишет. Эта мысль внезапно больно меня резанула. Все отписались, ворох телеграмм прислали, поздравляют. Но не «генеральша».
– Ты чего мрачный такой стал? Надулся? – Елена дернула меня за локоть.
– А, ерунда, – махнул я рукой. – Вон президент идет, пойдем знакомиться.
Ну и началась говорильня. Прорыв французского гения, все такое. Вуазены и Сеген, в арендованных фраках, волосы набриолинены, не иначе все утро у куафера провели. И сияют, сияют. Хотя как же иначе – сидели стартаперы в своих сарайчиках, ковыряли свои железки, строили дичь, которую серьезные люди в лучшем случае считали за баловство, в худшем – быстрым способом угробиться. И вдруг – н-на! Перелет, триумф, приглашение в президентский дворец, которого
