Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ) - Субботина Айя

— Антон работает в экономическом секторе, - из-за моего плеча «подносит патроны» Очкарик. - Отмывка денег, неуплата налогов и вот это вот все...

Умница.

Так бы и расцеловал.

— Очень тупые шутки, - кричит рот Тетушка.

— Совсем не шутки, - резко перестаю улыбаться и корчить Петрушку. - Советую подыскивать нового мужа, потому что этот обязательно узнает, кому обязан полной жопой и, возможно, потерей имущества и несколькими годами тюрьмы.

Обожаю смотреть, как с зажравшихся «хозяев жизни» сползают их маски.

— Йени, скажи ему! - Уже ни хрена не пафосно, а вполне сцикливо заикается Тетушка.

— Тёть Оль. - Чувствую, как моя замороченная писательница потихоньку трется носом об мое плечо, словно готовится к решительному удару. - Не пошли бы вы на хуй из нашего дома вместе со всеми своими щедрыми предложениями?

Когда через десять (!) минут тетка с муженьком сваливают никому ничего не сказав и ни с кем не попрощавшись, воздух здесь, в моей тихой деревеньке, сразу становится чище.

А когда мы с подполковником потихоньку распиваем еще по глотку «Хеннесси», я искренне благодарю его за моего Очкарика: мелкого, несчастного и худого, но с Характером.

Глава тридцать шестая: Антон

После визита к врачу Очкарика срочно кладут в стационар.

Когда мы ехали в чертову клинику, я надеялся, что моей замороченной писательнице сделают пару анализов, дадут чудо-таблетку, выпишут рецепт, рекомендации и отпустят домой. Но не успели переступить порог кабинета, как доктор сразу заявил: «Стационар и сохранение!»

И все праздники мы с кошаком живем одни.

И это тошно.

Тупо тошно - быть в тишине, в пустоте, в доме, где раньше не было ничего от моей малышки, а теперь она словно вселилась в каждую мелочь. Эти ее дурацкие подушки на стульях, одеяло для ребенка и шитье, заботливо сложенное в старенькую корзину из какой-то плотной веревки, которую привезла ее бабушка, смешная зубная щетка в розовый горох. Аромат белых колючих цветов на подушке.

Я пару раз ловлю себя на том, что просыпаюсь посреди ночи, забрасываю руку за спину и сквозь сон пытаюсь найти узкую теплую ладонь. И ничего. Встаю, брожу по дому, даже не включая свет. Пытаюсь уснуть. Хрен бы с ним - пусть бы даже лезла обниматься во сне, только бы лежала рядом.

Если бы не белая глиста - было бы совсем хуево.

Как-то спасает только то, что она все-таки не лежит в застенках, и мы видимся каждый день. И постоянно переписываемся, и созваниваемся. И теперь уже я начинаю дергаться на каждый сигнал входящего сообщения. И отвечаю почти сразу, потому что не расстаюсь с телефоном. Таскаю его то в ладони, то в кармане.

Восьмого числа - прошло почти неделя с тех пор, как Очкарика положили в больницу, а мне кажется, что целый год - я с горем пополам уговариваю врача разрешить нам выезд на пару часов.

Есть повод.

Я нашел участок под дом.

Хоть он стоит на порядок дороже, чем я рассчитывал, но, когда увидел - сразу, понял, что здесь мы и будем строиться. Уверен, когда Очкарик оценит эти виды, ее самочувствие сразу улучшится.

— Чувствую себя Кавказской пленницей, - говорит она, болезненно посмеиваясь, когда я, заворачивая ее в шубу, как маленькую веду и усаживаю в машину. Даже кошака взял по такому случаю, хоть эта мелкая зараза так орала в переноске, что я успел сто раз пожалеть о дурной, не понятно откуда взявшейся сентиментальности.

Но моя малышка рада и сияет, когда берет глисту на руки и начинает с ним разговаривать, словно он понимает и вот-вот ответит. А ведь правда что-то в тему мяучит и даже мурлычет.

Бля, ну чего меня так прет от этой идиллии? Может правду пишут, что когда женщина ждет ребенка, у ее мужа тоже что-то там происходит с гормонами?

Ехать нам почти час, так что все это время Очкарик потихоньку дремлет, сопя и обнимая уснувшего кота.

Надо думать о детском автокресле, кстати.

Я прячу эту мысль до более актуального времени, притормаживаю около огромной территории и нехотя бужу малышку. Она не сразу просыпается, а когда открывает глаза, выглядит такой сонной и теплой, что я с трудом давлю в себе желание просто тупо не возвращать ее в больницу. Хули там, неужели нельзя нанять медсестру, которая будет делать ей капельницы, следить за состоянием?

Я знаю, что нельзя. Потому что в больнице за моей малышкой присматривает целый штат врачей, и потому что - гоню от себя эти мысли, но они все время зудят над ухом - если вдруг что-то пойдет не так, лучше, когда рядом будут специалисты. Через пару секунд, а не через час, пока я довезу ее до проклятой больницы.

Нам нужно поговорить о многом. Например, когда ей станет лучше и ее отпустят, ей нельзя оставаться одной. И далеко за городом. Тем более, что почти два месяца я буду с разной периодичностью в разъездах.

— Антон... - Очкарик озирается по сторонам, и даже сквозь очки ее глаза сверкают такой яркой зеленью, что хочется прикрыться рукой, словно от слишком ярких кислотных прожекторов. - Ты... серьезно?! Мы можем жить здесь?!

Наверное, если бы до сих пор не была такой слабой, пританцовывала бы на месте от радости. Она вообще очень ярко радуется. Обычно меня раздражают все эти женские сопли и плюшевые восторги, но с Очкариком то и дело приходится прятать улыбку.

— Ну жить мы здесь будет, когда построим дом и подведем все комуникации.

— Антон! - Она снова в шутку капризно топает ногой и тут же шагает в сторону небольшой дорожки, которая тянется прямо к маленькому озеру.

Даже, бля, не верится, что вот это чудо с розовой ватой в голове так лихо послало на три буквы собственную тетку. Правду говорят, что творческие личности - тот еще мешок с сюрпризами. А у меня еще и мешок с двойным дном.

Когда мы все тут облагородим - дай бог, через пару лет - у нас будет большой дом, собственный выход к озеру, маленький лес с березами и огромное поле с иван-чаем.

Ну и хрен с ним, что дорого.

Что-нибудь придумаю.

Глава тридцать седьмая: Йен

«Спасибо вам, чудеса, за то, что вы в меня верите, даже когда я сама уже сдаюсь и опускаю руки».

Я могу представить себя на этом самом месте через несколько лет: когда выпадет снег, в январе или даже холодном морозном феврале. В белом снегу, с видом на выбеленный лес и с украшенной на заднем дворе нашей с Антоном подросшей елкой. И стеклянное, блестящее как новая монета озеро внизу, где можно будет кататься на коньках. И снеговика, которого слепим всей семьей. Антон возьмем на руки Фасолину - и наш мальчик или наша девочка, неуклюже и изо всех маленьких силенок воткнет в белую голову снеговика огромную морковку.

— Йени, когда тебя выпишут, будет лучше... - Я слышу, как Антон покашливает за моей спиной. - Если ты поживешь в городе. Я дома буду хрен знает, как и сколько. Хочу быть уверен, что с тобой будет все в порядке. Так что... если хочешь... Давай переберемся в мою квартиру? Там одна комната, конечно, но зато все удобства и в шаговой доступности хоть магазин, хоть аптека, хоть метро. И снегом не занесет -район хороший, там сейчас техника работает, не вылезая. Моя мать, если что, будет за тобой присматривать.

— Нет! - слишком резко, забывшись, отвечаю я, и инстинктивно прячу руки в рукава шубы.

Антон сначала вскидывает брови, потом начинает подозрительно щуриться.

— Что случилось, Очкарик?

— Ничего, - снова быстро отвечаю я и мысленно бью себя по губам. - Я просто... не хочу, чтобы рядом были родители - твои или мои, без разницы. И меня устроит твоя квартира.

— Очкарик. Ты. Обещала. Не врать. - По словам, как вколачивает сваи, напоминает Антон.

Я не хочу становится камнем преткновения между матерю и сыном.

Семья - это самое важное, что есть у человека. Единственное место, где его поймут и примут, согреют теплом и заботой.

— Антон, я просто хочу, чтобы наши родители не...