Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подруга! Твой брат этот сводный совсем ошалел, паразит такой!
– Не поняла?! – вот это заявление, думаю.
Но зная свою взбалмошную подругу, не спешу расстраиваться.
– Твой этот …как его… Эштон! Клеился ко мне только что, ты прикинь?! Девка на ночь ему нужна!
– Не ври.
– Зачем мне врать, подруга! Я спрашиваю: «На кой ты мне сдался?» А он: «Я таких интересненьких как ты ещё не пробовал! Ты такая цветная только снаружи или и внутри тоже?» Вот же козёл, а?!
– Почему сразу козёл, может ты ему действительно понравилась… – и у меня даже получилось произнести эту фразу равнодушно.
– Да потому что даже ребёнок знает, что клеить подругу своей бывшей категорически запрещено законом человеческого благоразумия!
– Ну, бывшей меня едва ли можно считать… – продолжаю держаться.
– Поцелуй был?
– Ну, был.
– Значит, бывшая! А он – гад редкостный, и ты радуйся, что не запуталась в его паутине «по самое не могу»!
А если запуталась? «По то самое не могу» и даже без его участия?
– Есть у меня тётка родная… Терпеть её не могу, хотя человек она ничего так… Но бесит до потери сознания своей вонью изо рта! И всё знаешь из-за чего?
– Из-за чего?
– Из-за нервов, моя дорогая. Видишь ли, муж её, кобель редкостный, шляется всё шляется, никак не нагуляется. А она всё переживает, всё ждёт его, и так уже двадцать пять лет! Году на пятнадцатом на нервной почве расстроился у неё желудок, и стала она вонять похуже фабричной свинюшки. Я ей говорю: тётка, ты так смердишь, будто в тебе слон издох! Выгони уже своего кобеля и живи нормально! «Не могу, говорит, люблю его не могу!». Вот такая история. И не желаю я тебе подруга такой же доли. Эштон-то твой гуляка, смотри, у него же на морде написано: «Хочу бабу! Бабу хочу!».
– Прекрати уже, – смеюсь. – Терпеть не могу, когда из режима философа ты переходишь в режим пошлячки! Не бабник он, я же вижу!
– Плохо видишь ты, Софья. Ой, плохо… – тянет, загадочно улыбаясь. – Вижу, по глазам понимаю, хочешь ты стать миссис Стинки!
Мы ржём, и мне становится легче.
– Конечно, ты права, и, конечно, никто ко мне не лез! Пытаюсь развеселить тебя просто и хоть малость «подрихтовать» идеальный образ мусье Эштона в твоей влюблённой голове, подруга! Смотреть на тебя больно: глаза щенячьи, моська кислая, словно горькую таблетку проглотила! Ты сюда на праздник пришла, а не на поминки! Хорош в себе вариться уже, давай, веселись!
– Буду, честно буду! Сейчас соберусь и буду!
Ближе к восьми названивает отец, спрашивает, как ведёт себя сестрёнка. Вру, что примерно. Правда ему не понравится – мои глаза уже успели увидеть сестру, целующуюся с каким-то парнем, старше её лет на 5. Пыталась промыть мозги:
– Лурдес, тебе только тринадцать, ты хоть понимаешь, что толкаешь его на преступление?
– Целоваться не преступление, сестра, не выдумывай! И да, никакого секса, я всё помню, всё понимаю!
– Лу, ну а как же с нравственной стороны? Ты же только сегодня с ним познакомилась, а уже к себе в рот запустила, разве так можно?
– Ещё как можно! Целоваться прикольно и приятно! А ты со своей нравственностью до сих пор не целованная сидишь, стенку весь вечер подпираешь!
Ну, вообще-то целованная… Один раз…
– Папа сказал, что Стэнтон за тобой в девять приедет.
– А ты?
– А я ещё не решила, с тобой ехать или побыть ещё. Папа разрешил мне на ночь остаться, но что-то не хочется.
– Не советую на ночь. У брата и так спален мало, а желающих «отдохнуть» много. Пожалей людей, не лишай их радости!
– Глупости не говори! Слышал бы тебя папа!
– А что папа?! Папа сам не без греха! Замучил уже нашу мамулечку!
– Так, всё: я ничего не слышу, ничего не слушаю!
– Страус!
– Пошлячка!
Через полчаса Кейси заявляет мне, что брат мой зануда, но её такие мелочи не огорчают. Действительно, не огорчают, ведь подруга уже нашла себе пару и удаляется искать приключений в ночном Сиэтле.
Мне грустно. Грустно и… не понятно: почему все помешаны на сексе? Ну вот прям все? Неужели это так… приятно?
Лурдес удаётся уговорить меня ехать домой вместе с ней, и самый главный её аргумент:
– Какой смысл тебе оставаться, если ты не веселишься, а только настроение людям портишь своей угрюмой физиономией?
Неужели так заметно? – думаю. На самом деле я весь вечер старалась улыбаться, общаться с друзьями брата, многих из которых знаю, и лишь изредка, украдкой, поглядывала на одного единственного интересующего меня человека в этой веселящейся массе.
И этот самый человек оказался в полном одиночестве на террасе как раз в тот момент, когда за сестрой приехал Стэнтон. Уйти было выше моих сил. Я поняла, что нам нужно поговорить. Вот просто один честный, искренний разговор должен поставить точку моим мучениям.
Какая ещё точка нужна тебе, наивная ты дура?! – вопил мой разум. Но сердце упёрто хотело разговора. Оно его и получило.
Flora Cash For Someone
Я просто подошла и встала рядом, не глядя ни в его лицо, ни в глаза. Он тоже на меня не взглянул, продолжал всё так же пялиться в темноту ночного озера.
– Как дела? – спросил, как ни в чём не бывало.
– Нормально. У тебя?
– Тоже.
И тишина. Неловкая, тягучая.
На террасе холодно: несмотря на мягкий и тёплый климат, март – не самый удачный месяц для ночных прогулок в тонком платье. Меня пробирает дрожь. Эштон не сразу, но замечает это, снимает свой модный пиджак и накидывает мне на плечи.
– Спасибо, – говорю.
– Да не за что.
– Сам-то не простудишься?
– Нет, – улыбается.
Улыбается! И всё, я пластилиновая масса. Мягкая, податливая, не имеющая ни воли, ни формы, ни устремлений… Нет! Устремления есть, и главное из них – прикоснуться. Хоть пальцами, хоть рукой, хоть с самого краешку, только бы потрогать его…
Тянусь к губам, не потому что я какой-то там грёбаный стратег, а потому что нет никаких сил сдерживать себя: до безумия, до дрожи, до умопомрачения скручивает желание целовать его лицо…
Я ещё не знаю, что вкус поцелуя моего возлюбленного так и останется волшебным Рождественским воспоминанием: Эштон мягко уворачивается, меня несёт волна эмоциональной инерции, припадаю к его гладко выбритой щеке, ощущая возбуждающую нежность кожи.
– Соня, Сонечка, Соняш,
