Звездные ночи - Шамиль Ракипов

— Что случилось, деточка?

— В резерв поставили! — сердито выкрикнула она.

Можно было подумать, что ее не взяли на какой-нибудь веселый праздник.

— Радоваться надо, не злиться, — упрекнула я ее. — Признаться, лететь в новогоднюю ночь на задание не очень-то приятно. И отдохнуть тебе не мешает.

— Не хочу отдыхать, — продолжала капризничать Хиваз. — Я и так от всех отстала по количеству вылетов.

— Я тоже отстала, но подушку свою не терзаю.

— Апа-джан, с кем ты сегодня летишь? Не знаешь? Может, сбегать узнать?

— Не надо.

— Тогда и тебе сегодня лететь не обязательно, тем более, нет настроения. У тебя же фурункулы. Иди в санчасть, возьми освобождение.

Действительно, уже неделю меня мучают фурункулы, но прекращать полеты из-за такого пустяка я не хочу. Правда, спала плохо, утром стукнулась головой о верхние нары… Может быть, в самом деле отдохнуть? Тем более праздник. Но я тут же устыдилась своих мыслей и твердо решила — полечу.

— Поможешь мне забраться в самолет, ладно?.. — попросила я Хиваз. Она кивнула.

Оказалось, на сегодня мой штурман — комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич. Летать она не обязана, на земле дел хватает, но иногда превращается в штурмана, чтобы, как она говорит, размяться. Мне с ней летать не приходилось, но я слышала, что справляется она со штурманскими обязанностями неплохо.

Пришла Лейла с новостью: организуется четвертая эскадрилья, меня собираются направить в нее командиром звена и парторгом. Не знаю, горевать или радоваться: не хочется расставаться с родной эскадрильей. А сама недавно посмеивалась над Катюшей Рябовой. Кстати, она после санатория выглядела посвежевшей, спокойной, просто счастливой.

На аэродроме обычное оживленье: подъехал укрытый ветками бензовоз, техники в последний раз осматривают самолет, оружейницы подносят бомбы. С помощью Хиваз я поднимаюсь на крыло, сажусь в кабину. Мотор заводится сразу. Рачкевич поздоровалась с девушками, проверила бомбовые замки, расписалась в журнале. Несмотря на свою полноту, мигом очутилась в кабине, словно на коня вскочила.

«Знает, что некоторым девушкам не хочется рисковать в праздничную ночь, — подумала я, — решила показать пример».

Полетели. Про свои фурункулы я сразу забыла. Задача у нас не простая — мы будем бомбить небольшую железнодорожную станцию Багерово, через которую в Керчь идут эшелоны с оружием, боеприпасами, пополнениями. Станцию окружают холмы, на них много зениток, прожекторов.

— Погода портится, — ворчит Рачкевич, ворочаясь в кабине. — Надо же, только что сияли звезды и вот… дождь со снегом. Пожалуй, полеты отменят. Может, вернемся?

Я молчу, продолжаю полет. Возвращаться или нет — решать мне, я командир экипажа. А погода ухудшается на глазах: порывистый ветер, мокрый снег. С приглушенным мотором я планирую над станцией, закрытой низкими тучами. Чтобы различить цель, надо опуститься ниже, чем разрешает инструкция. Что делать? Может быть, за моей спиной — строгий контролер?

— Спускайся, Магуба, я же знаю, как вы поступаете в подобных случаях.

Вот это по-нашему!

Немцы, видимо, не ждали нас в такую погоду, и Рачкевич точно сбросила бомбы на вагоны, стоящие на путях.

— Новогодний гостинец, — удовлетворенно сказала она и вышвырнула из кабины несколько термитных бомб.

Нас обстреляли. Самолет качнуло, я еле выровняла его и с ужасом увидела, что правое крыло горит. Немцы, увидев, что «рус-фанер» вспыхнул, прекратили огонь, лишь один прожектор провожал нас, пока мы не скрылись в тучах. Мне казалось, что я чувствую жар щекой, будто сижу у печки. Рачкевич смотрела на огонь широко раскрытыми глазами, как завороженная. Штурман мне ничем не могла помочь, лишь бы сидела, не суетясь, на своем месте.

— Ремни застегнуты? — спросила я.

— Да, Магуба.

— Держитесь. Ничего страшного…

Дав полный газ, резко накреняю самолет. Воздушная волна дробит пламя, рассыпая искры. Непогода, которую мы еще несколько минут назад проклинали, спасла нас — дождь и снег сделали свое дело, пламя погасло.

— А я уж думала, Новый год встретят без нас, — сказала Рачкевич, обтирая руками лицо. — Чуть не испортили праздник. Хорошо, что немцы прекратили огонь, снарядов пожалели.

— Снаряды они не жалеют, — заметила я. — Готовились встретить другие самолеты.

— Выходит, так…

Рачкевич поправила летный шлем.

— Первый раз летела в горящем самолете. Ощущение не из приятных. Душа ушла в пятки. А тебе страшно было, Магуба?

— Как никогда, — призналась я. — Особенно в первый момент. Сгореть заживо… Потом вдруг появилась уверенность, что мокрый снег нас выручит.

— А сказала — ничего страшного, — Рачкевич рассмеялась. — Я была потрясена.

— Это я переняла у Жени Рудневой. В самые жуткие моменты она произносит эти слова. Разница в том, что она, по-моему, в самом деле ничего не боится. Я слышала, есть такие люди, их очень мало, но есть.

— Что-то не верится. Просто огромное самообладание.

— Может быть…

Незадолго по полуночи в столовой появились гости: командующий армией генерал Вершинин с группой офицеров и командир соседнего полка майор Бочаров со своими орлами. Поздоровавшись с Бершанской, Бочаров, как всегда, начал подшучивать.

— Показывай, показывай своих невест… Так, так… На вид хороши, просто глаза разбегаются, а вот как с приданым, а?..

— Порядок, — успокоила его Евдокия Давыдовна, — есть очень богатые невесты — по пятьсот вылетов и больше…

Командующий зачитал новогоднее поздравление Военного совета фронта.

— С Новым годом, дорогие товарищи, с новыми победами!

Мы дружно выпили вино. Кружек на всех не хватило — пили из консервных банок. Мужчины в эту праздничную ночь превозносили нас до небес. Самый приятный комплимент нам сделали французские летчики из полка «Нормандия — Неман». Командующий передал их слова, обращенные к нам: «Даже если собрать все цветы мира и положить к вашим ногам, их будет мало, чтобы воздать должное вашей отваге».

Когда начались танцы, мы с Женей Рудневой устроились в уголке, вспомнили все хорошее и плохое, что было в старом году.

Большинство девушек были награждены орденами и медалями. Нам первым в дивизии вручили гвардейское знамя. Нашему полку присвоено наименование — Таманский. Враг отступает, победа стала ближе… А плохое — четырнадцать погибших подруг. Их мы никогда не сможем забыть: воевали бок о бок, делили последний сухарь. Гибель девушек — это наша тревожная память, которая не дает покоя, призывая мстить ненавистному врагу.

Однако праздник есть праздник. Предаваться унынию и грусти не хотелось.

Помолчав, Руднева спросила:

— А ты знаешь, Магуба, кто у нас в России была самая первая летчица?

— Нет, Женечка, не знаю.

— Лидия Зверева. Она стала пилотом в 1911 году. Летала на неуклюжих аэропланах, которые прокладывали тогда в небе первые трассы. А после революции первым военным летчиком Красной Армии, первой из женщин, стала в 1925 году Зинаида Кокорина. Ее муж был летчиком, погиб в одном из полетов, и она решила заменить его. Поступила в летную школу, там познакомилась с Чкаловым. Он очень помог ей на первых порах. В то время еще не было ясно, сможет ли женщина выдержать огромную физическую и психологическую нагрузку, которую испытывает пилот военного самолета. Кокорина доказала: женщине это по плечу. Позднее она окончила школу воздушной стрельбы и бомбометания. Первая женщина-ас!

Лейла веселилась вовсю, танцевала вальс с командующим, а потом кружилась со всеми гостями по очереди. Много было спето песен, прочитано стихов, наши плясуньи отвели душу, вволю постучали каблуками.

— На следующем новогоднем празднике, — грустно сказала Женя, прижимаясь щекой к моему плечу, — кого-то из нас не будет…

Я вся похолодела. Обняла Женю и неожиданно для самой себя сказала:

— Дай мне обещание, что не будешь летать на задания с неопытными пилотами.

— Даю тебе, дорогая Магуба, торжественное обещание, — не задумываясь, ответила Женя, — что никогда не буду летать на трудные задания с очень опытными пилотами. Разве уж задание будет очень, очень трудным. Обещаю летать, пока жива, с малоопытными пилотами на любые задания как можно чаще…

Ну что с ней поделаешь!

Ночь шестисотая

Непроглядная, сырая январская ночь. Ощущение такое, что время остановилось, что наш «По-2», схваченный мглой, неподвижно повис где-то в космическом пространстве и еще долго-долго вокруг ничего не изменится…

Неожиданный, как всегда, удар света, и мы попадаем из царства тьмы в ослепительно яркий полдень. По всему побережью Керченской бухты вспыхивают прожекторы, немцы открывают беспорядочный огонь по самолетам. Кажется, уцелеть в этом клокочущем море огня невозможно. Но тут по немецким позициям наносят удар «катюши»: по берегу словно пролетает огнедышащий змей, часть прожекторов гаснет, в том числе «наш», зенитки, подавившись пламенем, умолкают. Через несколько секунд они заговорят снова, но не все, а мы уже кое-что успеем сделать.