Командир Особого взвода - Вадим Шарапов

– Эх! Увидимся, Степан, – махнул рукой Панфилов и побежал вверх по ступеням, перепрыгивая сразу через две. Нефедов усмехнулся и пошел за ним, машинально приглаживая ладонью волосы.

Кремлевский зал был полон. Сплошь кители и гимнастерки – редко-редко мелькнет среди них обычный пиджак. В шуме и говоре слышался смех и радостные восклицания, когда встречались друзья и знакомые. В глазах у Степана зарябило от блеска медалей. Летчики, танкисты, моряки – все сидели и ждали, и Нефедов тоже пристроился с краю на один из стульев, вытянул шею, стараясь углядеть, что творится впереди.

Вдруг зал замолчал – затих кашель, разговоры, и в этой тишине на сцену неторопливо поднялся сухонький старичок с совсем белой бородкой. Сосед Степана – капитан второго ранга с черной перчаткой-протезом вместо одной руки, громко сказал:

– Это ж Калинин! Сам Михаил Иваныч!

Рядом кто-то захлопал в ладоши, потом аплодисменты подхватили и остальные. Калинин приветственно помахал рукой и подошел к микрофону. Овация все не стихала, и тогда он, улыбаясь, покачал головой и сказал:

– Товарищи… Товарищи!

И, во вновь возникшей тишине, стал зачитывать приветственную речь. Потом началось награждение, и Нефедов с волнением вглядывался в каждого, кто выходил на сцену, пытаясь узнать – не встречались ли, не с ним ли когда-то приходилось видеться на фронте? Но знакомых лиц не попадалось, и постепенно старшина перестал щуриться и принялся разглядывать уже награжденных. Почти у каждого дырочка для ордена была прокручена в сукне на груди заранее, и теперь, возвращаясь на места, они сразу же начинали привинчивать награды. У некоторых от волнения дрожали руки и сделать это сразу не получалось – тогда просили тех, кто сидел рядом. И Степан тоже помог соседу-кавторангу, получившему третий орден Красного Знамени.

– За что Знамя, товарищ капитан второго ранга? -шепотом, уважительно спросил он.

– За Балтику, старшина, – широко улыбаясь, отозвался тот, – эх и дали же мои катера там гадам прикурить! Только брызги летели!

Тут на них зашикали, и Нефедов снова замолчал, совсем погрузившись в воспоминания и уже не обращая внимания на то, что творится в зале. Кто-то пробирался мимо него к своему месту, кого-то вызывали, а он сидел и перед глазами проходил весь его взвод. Люди… альвы… живые и уже мертвые. Те, у кого права на награду было много больше, чем у него, безо всякого сомнения посылавшего их в самое пекло.

– …старшина Нефедов, Степан Матвеевич! – в сознание Степана пробилась его собственная фамилия, которую назвал со сцены уже не Калинин, а тот самый мужчина в штатском костюме, что на лестнице предупредил их не опаздывать. В зале снова стояла тишина, только теперь уже другая – странная, напряженно звенящая. Нефедов обернулся по сторонам и поспешно спросил у кавторанга:

– Что такое случилось?

– Охотников начали выкликать, – тихо отозвался тот, – самих Охотников.

Тогда Степан встал, неловко положил фуражку на стул и шагнул по проходу, ведущему к сцене. Он шел, глядя прямо перед собой, и ему казалось, что весь огромный зал состоит только из блестящих, распахнутых ему навстречу, глаз.

Майор Константин Панфилов смотрел на идущего Степана, не веря своим глазам. А рядом вдруг приглушенно ахнул полковник-танкист, все лицо которого розовело глянцевыми пятнами старых ожогов.

– Мать честная! Так это же он… меня из танка вытаскивал!

А в третьем ряду потрясенно поднялся комбат морской пехоты, громадный мужик, скомкав в руке фуражку. Его дергали за китель, но он отмахивался: "Да погоди ты! Я же его помню! Если бы не они, смели бы нас маги в море…Они же все там полегли!". И все новые и новые люди поднимались с кресел и неверяще переглядывались, видя, как поднимается на сцену невысокий старшина в застиранной гимнастерке.

– Спасибо, товарищ Нефедов, – пожал ему руку человек в штатском. – От всех нас спасибо.

Он протянул раскрытую коробочку, и Степан нетвердой рукой принял ее, мельком увидев свой орден – четвертый Георгиевский крест.

– Служу Советской России, – хрипло сказал он и тут же зачем-то добавил, – вы извините, что не в парадной форме я. Прямо с задания, не успел ничего…

Но тут старшина увидел, что из президиума к нему идет Калинин. Михаил Иванович взял Степана за плечи и долго смотрел ему в глаза. Потом расцеловал – троекратно, по-русски.

– Ты в зал посмотри, старшина, – сказал он негромко. – Там вся твоя парадная форма стоит. Все их награды – твои, можно сказать.

Нефедов повернулся, и у него перехватило дыхание. Сжимая коробочку с орденом, сквозь пелену, от волнения застилавшую глаза, он увидел, как тут и там по залу встают люди. Десятки людей. Разных званий и родов войск, офицеры и солдаты – все они смотрели на Степана и молча, стоя по стойке "смирно", отдавали ему честь.

Старшина беспомощно оглянулся на Калинина и тут же снова стал смотреть в зал. Теперь он увидел, что сбоку отдельной группой стоят Охотники.

Каждого из них он знал в лицо.

Последние солдаты особого взвода, раскиданного по всей стране и собранного в Кремле, смотрели на своего командира. А он, словно слепой, осторожно спускался со сцены, не отводя от них глаз.

Закон пишут люди

Людскому закону подчиняются все.

Грузовик скрипнул сцеплением и остановился на обочине.

Скользя по весенней грязи, Степан подбежал к нему и рванул на себя дверь. Шофер – молодой парень в сдвинутой на затылок замасленной кепке, весело глянул на него.

– Привет, – поздоровался Степан, – мне бы до Черновилова доехать. Возьмешь?

– А почему не взять-то? Давай, браток, садись.

Нефедов закинул тощий вещмешок, влез в кабину и захлопнул дверь. Скрежеща всеми своими железными частями, "полуторка" двинулась по разбитой дороге.

– Курить у тебя можно? – спросил Степан, кое-как умостившись на прорванном сиденье.

– Давай, – разрешил шофер и тут же просительно глянул на нечаянного пассажира. – Может и мне табачку отсыплешь? Уши пухнут, сутки не куривши уже.

Нефедов кивнул головой и достал из кармана потертый кожаный кисет. Сыпанув на ладонь щедрую горсть крепкого самосада, из того же кисета он извлек сложенную гармошкой газету и оторвал полоску. Шофер искоса глянул и тут же отвернулся – на пожелтевшей газете был виден портрет генерала Пермякова. Поймав взгляд паренька, Нефедов хмыкнул.

– Не боишься? – спросил шофер, изо всех сил давя на заедающий рычаг передач. – Все-таки, враг народа.

– А я его в кисете ношу, да? – коротко рассмеялся Степан. Потом посерьезнел. – Ты вот что… как тебя?

– Иван, – через плечо бросил шофер, крутя баранку.

– Вот что, Ваня. Тут, как говорится – меньше знаешь, крепче спишь. Это во-первых. А во-вторых – без разницы мне, кто на моей самокрутке изображен. Кроме Самого, конечно. Понял? Или все еще любопытствуешь?

Парень было хотел что-то возразить, но услышав холодный смешок старшины, промолчал. Немного подождав, Нефедов чиркнул спичкой и нещадно задымил, поглядывая в окно. Дорога петляла между холмами, поросшими молодым сосняком. Тут и там в траве виднелись желтые пятна маслят.

– Богатые места, – задумчиво сказал Степан, выдыхая горький дым в открытое окно, – даже интересно, почему так мало людей здесь живет. На карте всего две деревеньки. Черновилово – ну тут понятно, станция, склады. И Волково рядом.

Иван крутнул руль и нехотя отозвался:

– Какое там… Волково-то нынче совсем заброшено. Один погост остался. Жили там раньше, верно. Старая деревня, дед говорил – еще барская.

– Вон что…, – старшина коротко поглядел на шофера. – И что же? На войне всех выкосило или сами разбежались?

– Да… как сказать, – парень помусолил в зубах цигарку, потом сдвинул кепку на лоб и решительно закончил:

– Говорят, нечисто там, – и пристукнул ладонью по рулю.

Нефедов вроде и не отреагировал. Как смотрел в окно, так и продолжал смотреть, скользя взглядом по сосенкам и желтым песчаным проплешинам. Потом выщелкнул догоревший окурок в окно и кашлянул.

– Нечисто, говоришь… Бабки плетут или сам боишься?

– Ты, земляк, говори, да не…! – вскинулся было Иван, и тут же поймал глазами серебряный отблеск на груди старшины. И обмяк, прикусил язык. То была не обычная "звездочка" или "отвага", привычная для демобилизовавшегося солдата.

Волчий Знак, отличие Охотника.

Иван побледнел, нещадно выкручивая баранку на крутом повороте.

Об Охотниках говорили разное – кто называл их душегубами почище немцев, а кто, как Ванькин дед, каждое воскресенье выпивал за их здравие чарку водки, крестясь на образа в красном углу. Там, где в войну проходили их отряды, нежить оставалась лежать мелким пеплом, а живым бояться было нечего. Но живые все равно боялись.