Дом и корабль - Александр Крон

Следующий снаряд разорвался у самого носа «Онеги». С отвратительным визгом разлетелись осколки, кисловатый запах взрывчатки мгновенно впитался в сырой воздух. Это было самое близкое попадание за весь день.

Примерно в девятнадцать часов дали отбой. Ужин сильно задержался - коки были расписаны по аварийным партиям. За ужином доктор сказал Мите, что на плавбазе есть раненые - двое легко, а один сигнальщик серьезно, в голову, и Божко хочет отправить его в госпиталь - боится оперировать.

- Я бы и то взялся, - с презрением сказал Гриша, однако развивать эту тему не стал, чтобы не связываться с Каюровым.

Команде откуда-то стало известно, что лейтенант Туровцев знает, чем кончилась пьеса, и после ужина к нему началось самое настоящее паломничество. Первым подошел Туляков. В осторожных выражениях, застенчиво улыбаясь, он осведомился, не слыхал ли товарищ лейтенант о дальнейшей судьбе Ипполита и Агнии. Митя успокоил Тулякова насчет будущего влюбленных и в самых ярких красках расписал, как был посрамлен купец Ахов. К концу рассказа подошли Конобеев и Граница, за ними боцман. Пришлось начать сначала. Боцман слушал внимательно и изредка кивал головой с важным и загадочным видом. Затем спросил, откуда автор родом и не родственник ли он Николаю Островскому. Савин крутился около, но вопросов не задавал, делал вид, что ему все это неинтересно. В конце концов набежала вся команда, боцман догадался послать Границу за ключом от ленкаюты, и Митя прочел вслух четвертый акт. Читал он хорошо и имел такой успех, как будто сам его написал.

За разговорами он совсем позабыл о карте. Горбунов выждал, а затем позвонил и напомнил в такой изысканно-вежливой форме, что это стоило выговора. Митя сбегал на лодку и принес карту. Горбунов разложил карту на столе и нырнул в нее, как обычно - навалившись локтями и зажав уши ладонями. Через минуту он вынырнул очень довольный, скрутил карту в трубочку и, бросив на ходу: «Я у комдива», - исчез.

Перед отбоем Митя заглянул к нему с суточным расписанием. Горбунов даже не посмотрел:

- Отставить. Завтра с утра погрузка. Примете соляр, воду, продукты. Харчи берите с разбором, не все, что вам будут совать. Как стемнеет - перейдем.

Он был весел, значит, кого-то переупрямил.

- Есть, - сказал Митя без всякого энтузиазма. - А куда, товарищ командир?

- Именно этот вопрос я хотел бы с вами обсудить.

Митя метнул на Горбунова быстрый взгляд: шутить изволите? Но командир с серьезным видом потирал руки.

- Приступим? - Он включил верхний свет и подвел Митю к разложенной на столе карте. Легким прикосновением остро отточенного карандаша обозначил дислокацию дивизиона: эллипс побольше - «Онега», поменьше и поуже - лодки. - Прошу!

Митя взял карандаш и почесал им за ухом. Наступила пауза.

- Куда идти и где швартоваться - это не один, а два вопроса, - сказал Горбунов тоном опытного и терпеливого репетитора, - идти можно…

- Вверх или вниз по течению.

- Правильно. А швартоваться?

- У правого или левого берега.

- Превосходно. Действуйте…

- Хотел бы я знать, чем вы занимаетесь, - спросил Горбунов через минуту. Тон был шутливый, но уже с оттенком раздражения.

- Думаю, куда поставить лодку.

- Куда же?

- Еще не знаю. Думаю.

- А мне кажется - нет.

- Что же, по-вашему, я делаю?

- Гадаете. Убеждены, что у меня есть готовое, согласованное с комдивом решение, и пытаетесь его угадать. Но угадать результат, минуя весь ход рассуждения, можно только случайно. Скажите лучше, зачем вообще нужен этот переход?

- Как зачем?

- Вот так - зачем?

- Чтоб рассредоточить корабли.

- Справедливо. Зачем?

- Я не понимаю…

- Что тут не понимать. Зачем их нужно рассредоточивать?

- Чтоб нести меньше потерь от обстрела.

- Договорились. Значит, нет смысла отойти от «Онеги» и стать рядом с другим кораблем?

- Нет.

- Значит, надо идти туда, где кораблей меньше?

- Да.

- Следовательно?

- Вверх по течению.

- Великолепно. Итак, пошли вверх по течению. Где же мы будем искать стоянку?

Митя молчал.

- Я знаю, вы любите ходить в город, - сказал ехидно Горбунов. - Неужели вам никогда не попадалась надпись: «Эта сторона улицы наиболее опасна при обстреле»?

- Попадалась, конечно.

- Так вот представьте себе, что Нева - улица…

В конце концов Митя облюбовал недурную стоянку у того же берега, повыше Литейного. Старательно нарисовав на карте условный знак, он вытер пот с верхней губы и улыбнулся.

- Ну, а теперь скажите по совести, Виктор Иванович, где мы станем?

- Как где? - Горбунов был искренне удивлен. Помолчав, он с интересом взглянул на Митю: - Скажите, штурман, неужели, кроме меня, вам так-таки никто не говорил, что вы лентяй?

Митя обиделся. Работать с утра до поздней ночи, отказываться ради дела от всех жизненных радостей и чтоб тебе еще лепили лентяя - нет уж, слуга покорный! Лучше терпеть воркотню дяди Васи, чем это изощренное издевательство.

- Товарищ командир, - сказал Митя сипло. - Если я вам не подхожу, скажите прямо. Какое ваше приказание я не выполнил?

Горбунов вяло отмахнулся.

- Еще бы вы не выполняли приказаний. Вы лентяй потому, что ленитесь думать. А ведь вы неглупый парень, мыслительный аппарат у вас в исправности, но утруждать себя вы не любите, вращаетесь в сфере положенного и все вопросы потруднее предоставляете решать начальству. Вы твердо верите, что Кремль выиграет войну, Смольный отстоит Ленинград, а Горбунов отремонтирует лодку и весной выведет ее в Балтику. Такая вера делает вам честь, но, ей-же-ей, я был бы спокойнее за вас, если б знал, что вам свойственны сомнения. Не пугайтесь, - усмехнулся он, увидев Митины широко раскрытые глаза. - Сомнение - признак самостоятельной работы мысли и неизбежный этап при выработке убеждений. Взгляды, выработанные с некоторой затратой умственной энергии, наиболее устойчивы при крутом изменении обстановки. Задумайтесь-ка над следующим парадоксом. - Горбунов сел на койку и показал Мите на ковровый табурет. - Что может быть недемократичнее по своей организации, чем подводная лодка? Все слепы - вижу я один. Все глухи и немы - только я знаю код. Я веду, я атакую, я командую - остальные слушают и репетуют. Но я погубил бы лодку, если б монополизировал право думать. А вам не приходило в голову, - он понизил голос, - что корабль может оказаться в условиях, когда земные законы практически перестают воздействовать и лодка становится похожей на снаряд, летящий в звездном пространстве? Когда смертельная опасность близка, а трибунал далеко - где-то на другой планете? Что сдержит тогда людей, чтоб они не превратились в обезумевшее стадо? Только сознание, только мысль.

Митя молчал. Его внимание было поглощено двойным рядом заклепок над головой Горбунова. Глядя на них, он вдруг ясно представил: лодка, подбитая, смятая, лежит на грунте, заклепки слезятся, хлор разъедает глаза, в ушах стучит от повысившегося давления, дышать трудно, а наверху, всего в пятидесяти метрах, дует освежающий бриз, ходит небольшая волна, на волне покачиваются вражеские «охотники»; они выключили моторы и ждут, слушают. Спешить им некуда…

У Мити даже запершило в горле. Он тихонько покашлял и отвернулся.

- Нет ничего выше и могущественнее, чем человеческий коллектив, - услышал он голос Горбунова, - и нет ничего гнуснее, чем человеческое стадо. Коллектив умнее и нравственнее отдельного человека, стадо глупее и подлее. У коллектива есть прошлое и будущее, у стада - только настоящее. В коллективе даже умерший человек продолжает жить, стадо способно затоптать живого. Стадо может притвориться коллективом, но не надолго, в нем нет взаимного притяжения частиц, оно как бочка, стянутая обручами. Если сцепления нет, а есть только обручи - привычка к подчинению, страх перед трибуналом, вызубренные, но не ставшие плотью и кровью истины, в критический момент все это может полететь к дьяволу под хвост, и стадо покажет себя стадом. Вы знали Кузьминых?

- Каких Кузьминых? - встрепенулся Митя.

- Не каких, а какого. Командира Р-2.

- Это который погиб?

- С ним вместе погиб Володя Попов, штурманец из моего выпуска. Мы с Борисом Петровичем зашли к нему на лодку за сутки до выхода. Кузьминых нас встретил по-княжески, угощал и все такое. Я ушел с тяжелым чувством. Будь я комдивом - не выпустил бы лодку.

- А что вам тогда не понравилось?

- Теперь уж не могу объяснить. В том-то и дело, что все недоказуемо. Не понравилось нам, как люди ходят по лодке, как у них чай заваривают, как улыбаются. Больше всего - как улыбаются. Нет дружбы, нет уюта, нет уверенности в соседе, все смотрят в рот командиру, а это ведь не всегда признак авторитета. Кузьминых был не глуп и не трус, но чересчур самонадеян. Вы знаете, как погибла Р-2?

- Нет, - сказал Митя виновато.

- Ну как же вы не лентяй? Кузьминых подорвался на антенной мине, не выходя из залива. Дело было ночью, лодка шла в надводном положении. Командир стоял на мостике, взрывом его сбросило в воду. Повреждения были незначительны, лодка полностью сохранила плавучесть и ход. Но, потеряв командира, экипаж сразу рассыпался, на минуту возникла растерянность. Этого оказалось достаточно, чтоб нарваться на вторую мину. И представьте себе: после этого лодка - огромная, многоотсечная - еще жила. Только третья мина ее доконала.