Все леди делают это - Диля Еникеева

Сэр Персиваль путался под ногами и просился на руки. Чтобы не обижать любимца, она подхватила его здоровой рукой, немного подержала и отпустила, укорив:

— Персюха, имей совесть, ты уже тяжелый, и тебя, и гитару мне не унести.

Тот посмотрел на нее с немым упреком, мол, ты мне изменила…

— Да ладно, не жги меня осуждающим взглядом, — рассмеялась хозяйка. Иди с мышкой поиграй.

Она зашла в спальню, нашла приткнувшуюся в углу игрушку, завела ее и положила на пол. Сэр Персиваль тут же забыл о ревности и, задрав пышный серо-голубой хвост, весело помчался за ускользающей мышкой.

Вернувшись в гостиную, Алла подала гитару Сергею. Тот настроил инструмент и, глядя ей в глаза, запел:

Я однажды сойду на перроне, где осенью давнейВы прощались со мной, равнодушно глядя мне вслед…Помню серый вагон, свет, за окнами гаснущий плавно,И старушку в купе, что сидела, закутавшись в плед.Вы по жизни моей словно берег покинутый плыли.Я тянулся к нему, и манило сильней и сильней…Я приеду зимой. Я отвык уж от зноя и пыли,Словно гордый корабль — в суету городских пристаней.Будет ветер играть отворотом распахнутой шубыИ на шапке моей по-хозяйски уляжется снег.Незабытая женщина снова подставит мне губыВ полутемном дворе, и слезинки слизну с ее век.Прозвучит ее смех, как нездешних грехов отпущенье.И нелепая мысль застучит в воспаленном мозгуЧто приехал я зря — к этой женщине нет возвращенья.Что пора бы забыть.Но без прошлого я не могу.[25]

— Ты все такой же неисправимый романтик…

— Никто, кроме тебя, меня так не называл.

— «Незабытая женщина снова подставит мне губы…» — процитировала Алла строку из его песни. Больше уже ни о чем не нужно было говорить.

…Генерального директора издательства «Кондор» Валентина Вениаминовна побаивалась. Однажды она закатила истерику, не желая следовать советам имиджмейкеров, а Нечаев сказал спокойно и веско:

— В таком случае я отказываюсь с вами сотрудничать. Без имиджа, созданного настоящими профессионалами своего дела, вы ничто. Забирайте свои рукописи и ищите другого издателя.

— А мои деньги? — взвизгнула мадам Бобкова.

— А я у вас их не просил, — с чувством собственного достоинства ответил Эдуард Леонидович. — Вы сами ко мне пришли и предложили кредит. Теперь я вижу, что зря связался с вами — вы совершенно бесперспективны и ваши книги никто не будет покупать. Уже полгода коллектив редакторов пытается привести рукописи в приличный вид, но это невозможно: ваши опусы полная ахинея. Даже массивная рекламная кампания не спасет — купят некоторую часть первого тиража, а потом все осядет на складе. Я не могу подрывать реноме своего издательства. Кредит я вам верну на тех условиях, которые оговорены в соглашении. До свидания.

За эти полгода Нечаев уже поднабрался опыта и теперь сам проводил переговоры. У него появились средства, чтобы издавать новые книги, он привлек перспективных авторов и научился с ними разговаривать. Нужно пообещать начинающему писателю сладкий медовый пряник, но, если тот чересчур самоуверен, а тем более страдает манией величия, можно показать и кнут. Точнее — указать на дверь, мол, и без вас обойдемся, таких, как вы, пруд пруди, в очереди стоят.

В действительности именно так и обстояли дела, и когда издатель говорил эти слова несговорчивому автору, то ничуть не кривил душой. Не этот, так другой, потеря невелика. Решающее слово за тем, кто производит и продает. А если начинающий писатель капризничает — скатертью дорожка, пусть побегает по другим издательствам, по полгода ждет, когда его опус отрецензируют, а в итоге получит отказ и вновь пойдет по тому же кругу.

Такая тактика действовала безотказно — автор тут же ломался. Правда, Эдуард Леонидович не любил унижать людей и нечасто использовал политику кнута. С некоторыми писателями после отповеди он и в самом деле расставался — впредь с ними будет одна морока, после выхода первой книги они немедленно заболевают звездной болезнью.

Процесс книгоиздания доставлял Нечаеву огромное удовольствие, и он не собирался тратить время и нервы на общение с истеричными графоманами.

А опусы Бобковой и в самом деле совершенно безнадежны. Команда редакторов признала собственное бессилие, когда Татьяна Нечаева, прочитав то, что получилось, покачала головой и сказала:

— Мура, Эдик. Пусть и отредактированная, но мура. Сюжета нет, типажи плоские. Китайский театр теней, а не персонажи. Это не романы, это отстой.

— О чем ты думал, когда писал эти стихи? — спросила Алла спустя некоторое время.

— О тебе, конечно.

— Их не было в альбоме, который ты мне подарил.

— Я написал эту песню позже.

Она промолчала. Сергей подарил ей альбом со своими стихами, а она высмеяла поэта, вот он и не захотел больше ничего ей показывать. От альбома до этой песни у нее, наверное, был не один десяток одноразовых и более-менее постоянных любовников. Куда уж ему соваться со своей ностальгией.

— Сереж, а ведь я тогда тебя любила…

— Я тебя и сейчас люблю.

Он смотрел на нее, ожидая ответа, а она отвела взгляд и попросила, чтобы заполнить паузу:

— Дай мне гитару.

Встав, Сергей взял сиротливо лежащую на полу гитару и застыл возле дивана, не понимая, чего хочет Алла.

Любимая женщина улыбнулась и подмигнула ему, потом села, закинула ногу на ногу и пояснила:

— Попробую ответить тебе в том же ключе. Он все еще не понимал — даже помыслить не мог, что она сейчас споет. Взяв гитару, Алла усмехнулась, подметив еще большее удивление во взгляде новообретенного любовника, — тот уже понял, что она отнюдь не дилетант. Играть Алла не собиралась — одной рукой не получится, — просто хотелось прикоснуться к струнам, вспомнить, как пела для себя, и настроиться.

— Свое умение я покажу тебе, когда будут действовать обе мои руки. Пока просто спою, а ты постарайся мне подыграть.

Алла передала ему гитару, напела мотив без слов, Сергей тут же подобрал аккомпанемент, и она запела низким звучным голосом:

Я уходила, не жалея о том, что было,тех, кто был.Как парус гордо реяла…Я от сердец спаленных оставляла дым.Когда-то осенью вдруг что-то дрогнуло внутри…Но взгляд чужой сомненья заглушил.И кто-то вновь дарил мне поцелуи…И думалось,что продолжалась жизнь.[26]

Сказать, что Сергей был удивлен, — значит ничего не сказать. Он был сражен наповал.

— Это твои стихи?

— Мои, — кивнула она.

— Я… У меня нет слов.

— Ну и не говори. Я и так все вижу.

— Ты написала их тогда?..

— Спустя примерно полгода, как мы расстались.

— А музыка?

— Да какая ж это музыка? — Алла рассмеялась, чтобы сбить его с волны.

— Я не знал, что ты поешь.

— Ты первый, кто об этом узнал.

— Пела только для себя?

— Ага.

— У тебя отличный голос.

— Да брось ты…

Она ничуть не лукавила и не напрашивалась на комплимент. Может быть, потому и не пела для других, что не хотела снисходительных улыбок и вежливых хлопков, которыми обычно награждают доморощенных певцов. А петь в подвыпившей компании то, что написано для себя, свою душевную боль, изложенную белым стихом, — и подавно не хотела.

— Спой еще, — попросил Сергей. — Я сориентируюсь и подберу аккомпанемент., Алла не стала ломаться… Для других не пела, а для него споет, потому что ее стихи — о нем, о них:

Вспоминаю жизнь на вкус.Мои духи — горький мускус.И все года дымкой искусной увели к свету рамп,но победы все тусклы.Возрождаю я осень из памяти сердца.Корабли, что оставили гавань навечно…И не нужно было возвращений и встреч…Океаном страстей пугала я вечность.Позабыты слова,но вернулись вдруг сны.Чувства все смятены,и моря, что внутри,в океан вновь сошлись.[27]

— Ты жалела, что мы расстались?

— Теперь, по прошествии стольких лет, уже могу в этом признаться. Конечно, жалела.

— А тогда?..

— А ты сам не понял?

…Резкая отповедь издателя произвела впечатление на необоснованно загордившуюся мадам Бобкову-Меншикову, и она, еще немного покапризничав, смирилась.

А Эдуард Леонидович и в самом деле не боялся с ней расстаться. «Кондор» уже встал на ноги, обойдутся и без госпожи Бобковой, рассчитаются с кредитом, и до свидания.

Если начинающая писательница согласна играть по правилам, тогда сотрудничество возможно, а если нет — пусть ищет другого издателя, пожелающего терпеть ее истерики.