Музыкальная шкатулка Анны Монс - Екатерина Лесина

— Только ты же не поверишь. Никто мне не верил. А и плевать!

Не плевать: обида еще жила в ней, вот только на кого? На Стаса? Или же на людей, которые Акулину знали, но в этой войне приняли не ее сторону?

— Тебе ж Эллочка все рассказала…

— Мне хотелось бы и твою версию услышать. Если можно. — К парапету Ксюша подходила осторожно. Высоты она не боялась, но все равно чувствовала себя крайне неуютно. — Мне кажется, что Элла… несколько предвзята.

Акулина хрюкнула и расхохоталась:

— О боже, прости, но ты такое наивное чудо… «несколько предвзята»! Да она за-за Стаса умирала! Он для нее иконой был…

Вот только продержалась эта икона недолго. Или Элла опять зашла к Ксюше исключительно затем, чтобы подсунуть ей нового подозреваемого? И на самом деле ей плевать и на Ксюшу, и на Игната? Но нет, Ксюша сама ведь тему подняла… или ей так кажется?

— А было… было обыкновенно. Стас — бабник, только из тех, которые… сволочные. Знаешь, есть нормальные, ну, слабы они до женщин, ну, уж так ухаживают, цветы там, конфеты, стихи под окном. И отказы принимать умеют. У этих если не одна, так другая. Стас же…

— Ты ему отказала?

— Да, у меня жених… был, — Акулина дернула плечом. — Хороший парень. И я на него зла не держу… ну, я Стаське так и сказала, чтоб он другую себе нашел. А ему мой отказ — что серпом по яйцам. Как же, он же такой весь распрекрасный, а какая-то коза кочевряжится! Это он мне так сказал… потом… в частной беседе.

Ксюша осторожно присела на край парапета. Чем дальше, тем меньше она верила, что Акулина причинит ей вред.

— Сначала с цветочками бегал… конфеты… ласковый был, как мартовский кот. Только надолго у него терпения не хватило. Я с ним пыталась по-хорошему, а он… в общем, на той вечеринке сказал, что, мол, я ему сердце разбила, но раны заживают. И предложил выпить. Я согласилась. Дура!

Акулина поддела носком туфельки камень.

— Я и так почти не пью. А тогда… бокал шампанского — и как отрезало. Просыпаюсь у себя в комнате, в кровати со Стасом. Он и заявляет, что, типа, я напилась и сама его позвала. Идиотку нашел… хотя — да, нашел. Я попробовала судиться, но… у него и свидетели вдруг появились, которых я в первый раз видела, ну, кроме Эллочки, и фотографии он сделал, согласно которым все добровольно было… и вообще, выходит, я — шалава, каких поискать. Еще и лживая!

Кому верить?

Раньше Ксюша верила всем, а теперь вот…

— А потом выяснилось, что я еще и беременна… ну, и все вообще развалилось. И — да, я хотела бы, чтоб этот поганец сдох, желательно на моих глазах и мучительной смертью! Тебе не понять, каково это — каждый день видеть этого урода, понимая, что ничего ты с ним не сделаешь…

— Ты могла сменить работу.

— Я и хотела, но кому нужна беременная сотрудница? Или с маленьким ребенком? Все ж только проблемы в этом и видят… да и такого начальника, как Алексей Петрович, поискать надо было бы.

— Он знал?

Ксюша присела на край парапета и взглянула вниз. Земля — далеко. Видна парковка и кусок дороги, старые пятиэтажные дома. Магазин.

— Сначала нет… когда все случилось, его не было. А потом уже я и сама не особо говорить хотела об этом. Кому нравится старые раны расковыривать? Да и других проблем хватало…

Но Алексей Петрович все-таки узнал, незадолго до своей болезни, и поверил как раз Акулине, если в личном деле Стаса появилась та пометка про увольнение.

— А недавно случилось… сам подошел, стал расспрашивать. — Акулина вытащила из кармана серебряный портсигар, в котором обнаружились не сигареты, а мятные леденцы. — Я еще удивилась: откуда? Пара лет прошло… нет, я не забыла, такое не забывается, но вот землю рыть уже перестала.

— И на алименты не подавала?

Она фыркнула и протянула Ксюше коробку с леденцами.

— Хочешь? Нужны мне его алименты… я даже не уверена, что ребенок от Стаса, у меня ведь жених был. Был — да сплыл. Тоже не поверил мне. Ну его к лешему… их всех к лешему! И — нет, я не пыталась выяснить, кто папаша. Кто бы он ни был, мне плевать. Ребенок мой, и только мой. Пусть катятся в бездну!

— И ты не просила Стаса уволить?

— Я? — Акулина сунула конфету за щеку. — Нет. Я не настолько мелочна. Алексей Петрович сам там решил… кстати, потому, что Стасик к тебе подкатывать начал.

— Да?!

А Ксюша этого и не заметила. Нет, Акулине показалось… ну да, Стас был веселым. Шутил. Иногда приносил бумажные розочки. Или кофе из кофейного автомата, хотя Ксюша предпочитала сама варить. Но это же по-дружески сугубо…

— Ну, ты и наивная, Ксюха, — покачав головой, сказала Акулина. — И считай, что повезло тебе. Стасика бесило, если баба на него внимания не обращала. Он же весь из себя раскрасавец, из шкуры лезет, распинается, а ты и не видишь!

То есть Ксюше повезло, что это увидел еще кто-то и решил за нее вступиться.

— Алексей Петрович и пригрозил Стасику, что не просто уволит его, а выставит с волчьим билетом, если он вдруг за старое примется. Стас ко мне прилетел. Истерику закатил, я, мол, старика против него настраиваю, сволочь этакая! — Она хмыкнула: — Может, надо было сразу все рассказать, глядишь, и избавили бы меня от необходимости каждый день на эту харю пялиться… Нет, я не убивала его, Ксюха, но и печалиться по поводу смерти не стану. Влез он во что-то дрянное.

— А про невесту его ты ничего не слышала?

— Невесту… слышала, что невеста есть, только она как призрак — никто ее не видел.

Кроме Эллочки… хотя нет, Игнат еще про родителей Стаса упоминал, они с невестой его знакомы были, следовательно, она вполне реальный человек.

— Нет, — добавила Акулина, — невеста — это как-то не для Стаса… конечно, ей он всякое мог бы наплести, но чтобы он в самом деле жениться собрался… тут я не верю. Он привык бабами пользоваться, что Эллочкой, что мной, что остальными… так что я не удивлюсь, если его эта невеста и прибила. А за Игната ты держись, он хороший мужик.

Ну что они прицепились к ней со своим Игнатом?! Можно подумать, Ксюша и правда собирается за него замуж идти… ну, или не замуж, но просто отношения поддерживать. Еще бы роман ей приписали с начальством! А ведь припишут, обязательно припишут.

Вернувшись в кабинет, Ксюша с тоской поняла, что отсутствие ее не осталось незамеченным. В любимом Ксюшином кресле устроился Игнат. И был он мрачен.

— Я тебе что сказал? Сидеть и не высовываться. Куда тебя понесло?

— На крышу, — призналась Ксюша. — Я… разговаривала.

— Дура, — сказал беззлобно, но ей стало обидно, почти до слез. Дура, значит?! А он, получается, умный! И сам со всем справится, главное, чтобы никто вроде Ксюши под ногами не крутился, не мешал его великим делам!..

— Не злись, — Игнат поднялся и руку ей протянул: — Мир?

— Мир.

Руку его Ксюша пожала осторожно и почему-то покраснела, словно было в этом пожатии нечто крайне неприличное. Это все из-за Эллочки и ее домыслов…

Царице Евдокии было томно.

Она проснулась к заутрене и молилась скорее уж по старой привычке, почти не вникая в суть слов. И обычного облегчения, которое приносила ей молитва, не наступило. Должно быть, гневается на смертную Господь, да и Дева Пресвятая не спешит заступиться за грешную…

Кланялась царица, молила небеса о невозможном, а те молчали.

После, вернувшись в терем, Евдокия села на лавку и, обратив взор к окну, так и замерла в полудреме. Перед открытыми глазами ее проносилась вся недолгая и такая пустая жизнь. Отцовский дом… братья, сестры, дядья и тетки… славный великий род Лопухиных, у которого, помимо величия, ничего-то и не было.

Свадьба ее, на которую батюшка превеликие надежды возлагал, все приговаривал, дескать, быть его дочери царицею.

Стала… а счастье-то — где? Муж беспокойный, который сразу опосля свадьбы и бросил, укатил на озеро, забавляться с потешными войсками, будто не вырос из игр. Поговаривали, что он таким и остался, пренервным, дерганым.

Любила ли его Евдокия? Пыталась поначалу, заставляла себя, приговаривая, что жена за мужем во всем следовать должна, почитать его, слушать… глядела в узкое, неправильное какое-то лицо, которое то и дело застывало в очередной нелепой гримасе, словно мучили Петра неведомые боли. Если и появлялся он, то ненадолго, явно тяготясь женою. Она терпела… сына родила, наследника. И еще двоих, да только судьба забрала младших деток, и полугода они не прожили.

А свекровь, змеюка подколодная, знай шипела: мол, ошиблась, невестку выбирая. Понадеялась она, что справная девка удержит Петра от запретных удовольствий Немецкой слободы. Евдокия же не сумела. И с детьми неладная… была б здорова, то и младенчики живы остались бы. Ладно, хоть наследника принесла, все не пустоцвет.

Сколько она кровушки ее попила, сколько злобы поистратила на Евдокиюшку, сколько слез у нее вызвала пролитых… и как померла все ж, — вот радости-то было! — так разве ж дали ей вздохнуть свободно? Разозлился Петр безмерно, когда жена его горя не выказала, решила, что будет жить теперь, как истинной царице положено… ох и разозлился. Евдокию и сейчас передергивало, стоило вспомнить, как побледнело, закаменело его лицо, как отшатнулся он и ее оттолкнул…