Метель - Андрей Бондаренко

Теперь уже Петька наполнил ёмкости перцовкой, тихонько тронул загрустившего приятеля за плечо и провозгласил очередной тост:

– За разделённую любовь! За каким чёртом нам, взрослым и всё понимающим людям, сдалась любовь неразделённая? Маета одна и скука. Ерунда ерундовая…. Ну, чтобы на каждом одёжном шкафу сидело по дельному Амуру, умеющему метко стрелять из лука! Ура!

– Ура! За метких Амуров! – тут же повеселел Давыдов и, махнув чарку единым махом, добавил: – А ты, Пьер, мастак говорить словесные красивости! Прямо-таки, жжёшь. Подмётки режешь на ходу. Раньше за тобой не водилось такого. Постоянно мямлил себе под нос что-то мало-разборчивое, а в основном, и вовсе, молчал в тряпочку. Вот как она, то есть, любовь, меняет людей…

– Выехал я, значит, в Ненарадово. Как полагается, на тройке с бубенцами, в крепком зимнем возке. С таким расчётом, чтобы прибыть к пяти вечера, то бишь, к обеду, – продолжил заливаться майским курским соловьём Пётр, уже окончательно поймавший кураж. – А потом, каюсь, сомнения одолели…. Мол, может, отложить это важное мероприятие на сутки другие? Куда, спрашивается, спешить? Ведь спешка, как всем хороша известно, нужна только при ловле блох. Или там, всяких клопов-тараканов…. Верно?

– Ну, в общем, правильно.

– Развернул кучер – по моему приказу – тройку на Бурминовку, поехали…. А я опять впал в любовные сомнения. Мол, сегодня, или никогда…. Короче говоря, так и ездили – туда-сюда-обратно – как заведённые…

– Бывает, конечно, – понимающе вздохнул Денис. – Сердечные терзания, они такие, э-э-э…, непредсказуемые.

– А потом, уже когда стемнело, тройка подъехала к холму, где мы с тобой встретились давеча. Там я выбрался из возка, да и велел кучеру отбыть назад, в Бурминовку.

– Зачем? Странное решение, безумное и, извини, глупое…. Что ты позабыл на этом холме? Поздней ночью, в метель?

– Да, как тебе сказать. Захотелось подумать немного в одиночестве, прогуляться по свежему воздуху…. А, что ещё было делать? Ехать, на ночь глядя, в Ненарадово? Возвращаться домой и маяться бессонницей? Снова предаваться хмельным возлияниям? Нет, думаю, лучше пройдусь пешочком. Если замёрзну, то запалю костерок, отогреюсь. Нам ли, старым гусарам, бояться ветра-холода? А к полудню – в любом раскладе – доковыляю до Ненарадово, да и разрешу окончательно свой вопрос. Если, конечно, не передумаю по дороге…. Кучеру же я велел – через пять суток прибыть в Жадрино. Мол, там его буду дожидаться. А, коль, не будет меня в Жадрино, то ему надлежит следовать в Ненарадово – знать, сладилось дело свадебное…. Вот так оно всё и получилось…. И, представляешь, брат Денис, кошелёк с деньгами – за всеми эти душевными терзаниями – забыл в Бурминовке. А кисет с курительной трубкой оставил в возке…. Голова влюблённая, садовая, дырявая…

– Ерунда ерундовая! – горячо заверил Давыдов. – Денег у меня нынче много, хватит на нас двоих, да и ещё останется. Дельную курительную трубку мы завтра достанем…. А, вот, как помочь твоему горю горькому? То есть, раздраю сердечному? Тут надо крепко-крепко подумать. И, обязательно, составить подробную диспозицию совместных действий, направленных на осаду каменного сердечка упрямой красавицы…. Предлагаю – по такому серьёзному поводу – перейти на ямайский ромус! Он, конечно же, натуральная злая зараза: больно уж вонюч и заборист. Но мозги прочищает качественно…

Они ещё что-то пили, ели и горячо обсуждали, но Пётр этого уже не запоминал: хмельная коварная шторка начала – медленно и плавно – опускаться на не в меру разгорячённый разум.

«Какой же этот Давыдов – хороший!», – пьяно зашелестел усталый внутренний голос. – «Не, на самом деле, без всяких глупых и пошлых приколов…. Настоящий и верный товарищ! Братец, надо же как-то отблагодарить его! То есть, выразить искреннюю благодарность…. Во, гитара висит на стенке! Сбацай-ка что-нибудь гусарское! Что-нибудь эдакое, для широкой и чуть выпившей русской души…».

Петька, конечно же, был гитаристом аховым, но «блатные» аккорды знал чётко, и мог – пусть и с грехом пополам – наиграть практически любую мелодию. «Наиграть» – это сильно сказано. Более точно – сбацать, сбряцать, изобразить…

Он поднялся на ноги, слегка покачиваясь-пошатываясь, подошёл к дальней стене, бережно и аккуратно снял гитару, вернулся обратно, опустился на табурет, немного повозился с колками, настраивая инструмент, и важно объявил:

– Романс «Гусарский пир»! Слова Дениса Давыдова. Музыка, э-э-э…, – чуть помявшись, всё же – в очередной раз – соврал: – Музыка[16] Пьера Бурмина! (Еле удержался, чтобы не ляпнуть, мол, песенка из легендарного советского кинофильма «Эскадрон гусар летучих»).

Откашлявшись, запел:

Ради бога, трубку дай, Ставь бутылки – перед нами, Всех наездников сзывай С закрученными усами… Чтобы – хором здесь – гремел Эскадрон гусар летучих, Чтоб до неба возлетел Я на их руках могучих… Чтобы стены – от «ура» – И тряслись, и трепетали…

Ну, и так далее.

Надо ли говорить, что Давыдов – по завершению романса – был ужасно растроган? Был, да ещё как! Лез к Петру обниматься, стучал ладонями и кулаками по спине, клялся в вечной братской любви и дружбе…. Даже, не сдержав чувств, всплакнул слегка…

Утерев скупую слезинку, Денис душевно попросил:

– Брат Бурмин, спой ещё! Прошу! Только, ради Бога, что-нибудь наше, гусарское…

– Без вопросов! – пьяно усмехнулся Петька и пафосно объявил, на этот раз, говоря чистейшую правду: – «Гусарский романс»! Слова и музыка – подполковника Пьера Бурмина! Ну, очень – бодрая песенка….

И последняя его фраза была бесконечно правдива, песенка, действительно, была чрезвычайно бодрой, написанной по весёлой пьяной лавочке:

Среди сомнений и причуд,Одна на всех у нас – дорога.И помянув – пусть – всуе БогаМы покидаем – сей приют….Одна на всех у нас – дорога…

И всем сомненьям вопреки,Мы выступаем – на рассвете.И трогает вновь лица ветер,Его касания легки….Мы выступаем – на рассвете…

А что там будет – впередиУже совсем, да и неважно.И скачет эскадрон отважно,Сомненьям сомну вопреки….Что впереди – совсем неважно…

Те думы, отложив, о смерти,И о любви – совсем забыв.Лишь сабли – остро наточив,Мы выступаем – на рассвете….Любви загадки – отложив…

Пройдут века – в подлунной мгле.Сойдут снега – в подлунном мире.И в городской своей квартире,Под вечер вспомнишь обо мне,Что жил и я – в подлунном мире…

Всё это будет, а пока —Лишь конь храпит, и даль – туманна…Вот – огоньки мигают странно,Бежит стремительно река….А даль – по-прежнему – туманна…

Среди сомнений и причуд,Одна на всех у нас – дорога.И помянув – пусть – всуе Бога,Мы покидаем – сей приют….Одна на всех у нас – дорога…

«Всё, братец, заканчивай!», – взмолился внутренний голос. – «Я же тебя знаю, как облупленного. Ещё немного, и ты начнёшь наяривать отвязанный шансон. Мол: – «Зинка – как картинка. С фраером гребёт…». Или, еще того хуже: – «Как здорово, что все мы здесь – сегодня собрались…». Помни, недотёпа пьяная, об элементарной осторожности и конспирации!».