Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс

Затем Савинков перешел к обсуждению мер, направленных на предотвращение большевистского переворота. Он сообщил, что министр-председатель хотел бы взять на себя командование вооруженными силами Петрограда и прилегающих к нему районов. Корнилов был недоволен этим требованием, но уступил. Ввиду непредсказуемой реакции Совета на армейскую реформу и назревающего большевистского путча, продолжал Савинков, хотелось бы усилить Петроградский гарнизон надежными частями, поэтому Корнилову в течение двух дней следует передислоцировать Третий кавалерийский корпус из Великих Лук в пригород Петрограда и передать его в прямое подчинение правительству. Как только это будет сделано, он должен известить Петроград телеграммой. Савинков также сказал, что в случае необходимости правительство готово на «безжалостные» меры против большевиков, а если с ними выступит Петроградский Совет, — то и против Совета. Корнилов полностью одобрил такую решимость.

Верховный главнокомандующий согласился предложить Союзу офицеров перебазироваться из Ставки в Москву, но отказался упразднить политический отдел. Он обещал впредь искоренять в Ставке любые антиправительственные заговоры, о которых ему станет известно32.

Утром 24 августа, перед отъездом в Петроград, Савинков сообщил генералу два дополнительных требования. Хотя впоследствии Керенский ставил в вину Корнилову их неисполнение, из воспоминаний Савинкова известно, что он выдвинул их по собственной инициативе33. Первое заключалось в том, чтобы до перемещения Третьего корпуса в Петроград заменить его командующего генерала Крымова: по мнению Савинкова, репутация Крымова могла «привести к нежелательным осложнениям». Вторым было требование отделить от Третьего корпуса Дикую дивизию, поскольку негоже, чтобы российскую столицу «освобождали» кавказцы.

Понял ли Корнилов, что Керенский его обманывает? Его слова и действия свидетельствуют, что он не заподозрил подвоха в распоряжениях министра-председателя и не почувствовал, что Керенский опасается не столько большевиков, сколько его самого. Прощаясь с Савинковым, Корнилов заверил его, что будет поддерживать Керенского, так как тот нужен стране34. Керенский, несмотря на все его слабости, был настоящим патриотом, а для Корнилова патриотический социализм был вполне приемлемой позицией.

После отъезда Савинкова Корнилов отдал распоряжения генералу Крымову, которого он не отстранил от командования:

«1) В случае получения от меня или непосредственно на месте сведений о начале наступления большевиков — немедленно двигаться с корпусом на Петроград, занять город, обезоружить части Петроградского гарнизона, которые примкнут к движению большевиков, обезоружить население Петрограда и разогнать Совет...

2) По окончании исполнения этой задачи ген. Крымов должен выделить одну бригаду с артиллерией в Ораниенбаум и по прибытии туда потребовать от Кронштадтского гарнизона разоружения крепости и перехода на материк»35.

Эти два распоряжения были отданы Корниловым в соответствии с инструкциями Керенского. Первое — передислоцировать Кавалерийский корпус в Петроград — соответствовало устному распоряжению, переданному Савинковым. Второе — разоружить Кронштадт — было исполнением приказа Керенского от 8 августа36. То и другое имело целью защитить Временное правительство от большевиков. Можно упрекать Корнилова в неподчинении приказу, поскольку он все же оставил генерала Крымова командовать Третьим кавалерийским корпусом. Этот поступок Корнилов так объяснял Лукомскому: правительство опасается жестокостей Крымова во время подавления бунта, но, когда все закончится, оно будет ему благодарно37. Лукомский выразил опасение, не содержат ли переданные Савинковым инструкции какой-либо западни, но Корнилов отмел это предположение, назвал Лукомского «слишком мнительным»38.

В это время группа офицеров сообщила Корнилову, что в Петрограде у них есть 2000 человек, готовых принять участие в борьбе с большевиками. Они просили командующего выделить 100 офицеров для руководства этими людьми, и Корнилов обещал это сделать. Он объявил, что все должны быть готовы к 26 августа — самому раннему сроку начала большевистского переворота: добровольцам надлежало захватить Смольный, где располагался Совет, если большевики поднимутся раньше, чем в город войдет кавалерия Крымова39.

25 августа Савинков доложил Керенскому, что все его распоряжения будут выполнены.

В этот момент произошли события, в результате которых скрытое несогласие между министром-председателем и Верховным главнокомандующим переросло в открытый конфликт. Спровоцировал эти события некий самозванный «спаситель» России, своего рода буревестник, Владимир Николаевич Львов. Сорока пяти лет от роду, он происходил из богатой помещичьей семьи, отличался честолюбием, значительно превосходившим его таланты, и вел беспокойную жизнь. Он изучал философию в Московском университете, числился в Московской духовной семинарии, затем занимался беспорядочным самообразованием. Одно время он подумывал постричься в монахи, но в конце концов избрал политическое поприще, сделался октябристом и участвовал во Второй и Третьей думах. Во время войны принадлежал к Прогрессивному блоку. Благодаря своим широким связям получил в первом Временном правительстве должность обер-прокурора Святейшего синода, но в июле 1917 года был с нее смещен. Отставку воспринял болезненно и затаил злобу на Керенского. По некоторым отзывам, Львов обладал большим личным обаянием, но слыл человеком наивным и «невероятно легкомысленным». Г.М.Катков выражал сомнение в том, что он был психически здоров40.

В августе Львов примкнул к московской группе интеллектуалов-консерваторов, озабоченных спасением России от грядущего крушения. С июля, когда Керенский принял диктаторские полномочия, в стране не было настоящего кабинета. Как и Корнилов, Львов и его друзья считали, что Временное правительство необходимо укрепить представителями деловых кругов и армии. Ему было поручено сообщить об этой точке зрения Керенскому. Инициатором этого шага был, по всей видимости, А.Ф.Аладьин — одна из загадочных фигур в русской революции (вроде Н.В.Некрасова и В.С.Завойко), имевших огромное влияние, но умудрявшихся всегда оставаться в тени. Бывший в юности революционным социал-демократом, Аладьин затем возглавил фракцию трудовиков в Первой думе, а после ее роспуска уехал в Англию, где оставался до февраля 1917 года. Он был близок с Корниловым. В группу входили также чиновник Красного Креста И.А.Добрынский и старший брат Львова Николай, видный депутат думы, один из лидеров Прогрессивного блока.

Как пишет Львов в своих воспоминаниях (которые считаются, впрочем, весьма ненадежным источником), с 17-го по 22 августа, то есть в течение недели после Всероссийского совещания, до него доходили упорные слухи о заговоре в Ставке, имевшем целью провозгласить Корнилова диктатором, а его — министром внутренних дел. [Показания Львова, которые он дал 14 сентября 1917 г., приведены в кн.: Революционное движение в августе / Под ред. Чугаева. С. 425—428. Его воспоминания, впервые опубликованные в ПН в ноябре и декабре 1920 г., были также перепечатаны в кн.: The Russian Provisional Government, 1917 / Ed. by A.Kerensky and R.Browder. Vol. 3. Stanford, Calif, 1961. P. 1558-1568. После того как Владимир Набоков-отец опубликовал в ПН письмо, где назвал свой разговор с Львовым в изложении последнего «абсурдом» (1920. 15 дек. № 199. С. 3), печатать их перестали. Львов уехал в Париж, но в 1922 г. вернулся в Россию и принял участие в так называемой Живой церкви.]. По его словам, он счел своим долгом сообщить об этом Керенскому. Они встретились утром 22 августа. Керенский вспоминает, что среди его посетителей было немало спасителей отечества и он не обращал на них особого внимания, но сообщение Львова содержало в себе угрозу, которая заставила его насторожиться. [Керенский 8 октября 1917 г. дал показания о своих встречах с Львовым перед комиссией, которая рассматривала «дело Корнилова». Позднее он опубликовал их с комментариями в кн.: Дело Корнилова. С. 20—21]. Как утверждает Керенский, Львов сказал, что правительство теряет общественную поддержку и что в настоящий момент для ее усиления необходимо ввести в него лиц, имеющих хорошие отношения с военными. Он заявил, что говорит от имени этих лиц, но кто они, сообщить отказался. Керенский впоследствии утверждал, что не давал Львову полномочий вести от его имени переговоры с кем бы то ни было, заметив, что прежде, чем мог бы «сказать свое мнение» о суждениях Львова, должен был знать имена людей, которые за этим стояли. Особо он подчеркнул, что не обсуждал с Львовым возможности поездки того в Могилев для консультаций с Корниловым41. Керенский говорит, что едва Львов покинул его кабинет, он выбросил их разговор из головы. У нас нет оснований не верить Керенскому, но вполне вероятно, что, сознательно или неосознанно, он все же дал понять Львову, что хотел бы узнать больше, — используя Львова если и не как доверенное лицо, то как тайного агента, — о том, имеют ли под собой почву упорные слухи об антиправительственном заговоре в Могилеве». [Такого мнения придерживается Головин (Контрреволюция. Т. 1. Ч. 2. С. 25). Львов впоследствии утверждал, что потребовал от Керенского и получил полномочия вести переговоры со своими единомышленниками при условии, что будет действовать с высочайшей осторожностью и соблюдать абсолютную секретность (ПН. 1920. 4 дек. № 190. С. 2). Учитывая последующее поведение Керенского, это представляется вполне вероятным. Еще более вероятно, что Львов получил молчаливое согласие от Некрасова, ближайшего советчика Керенского, роль которого в обострении конфликта министра-председателя с Верховным главнокомандующим была весьма велика.].