О людях и нелюдях - С. Алесько

Вьюн сначала потешался над присмиревшим, зарастающим бородой приятелем, потом, когда тот перестал составлять компанию в развлечениях, начал ворчать. Дрозд не собирался рассказывать кошаку правду о себе, поэтому просто предложил тому отправляться восвояси. А он, мол, устал от городов и хочет забраться в глушь.

— Спровадить меня решил? — возмутился Вьюн. — Нет, я не хочу снова один бродить. Ты надежный попутчик. Хочешь в глушь — давай там пошатаемся, все какое-то разнообразие. Коровки-козочки, свежее молоко, сметана и сливки, румяные селяночки… М-м-мр-р… Валерьки, может, где найдем. Пошли прямо завтра, а?

Поначалу «глушь», то бишь удаленные от городов селения, где ни один из них раньше не бывал, сильно разочаровала. Селяне там оказались не такими темными, как надеялся Дрозд. По части подозрительности они могли дать фору любому горожанину. Утешало лишь то, что за пределами густонаселенных земель короны портреты и перечень примет младшего княжича перестали попадаться в каждом кабаке. Мечты Вьюна о селяночках и сливках тоже не сбылись. Деревенские девки чурались чужаков, да и парни всегда были настороже, и, чуть что, лезли в драку.

Оборотней в друзьях распознавали почти сразу, ночевать оставляли на улице, зато часто предлагали работу и не так уж плохо платили. Сперва парни даже радовались: крысы в «глуши» значительно превосходили городских размерами и вкусовыми качествами. Дрозд в песьем облике с удовольствием гонялся и за кроликами. Но селяне, заплатив за придушенных грызунов, не спешили еще и потчевать охотников. Один мужик заявил прямо:

— Я думал, вы крысами нажрались, пока ловили, так и не велел бабе на вас готовить.

Сунутый тогда сердобольной хозяйкой черствый хлеб и сухой сыр не сильно подняли настроение.

Жизнь несколько наладилась, когда они набрели на избушку ворожеи, но та оказалась женщиной очень непростой. С Вьюном она быстро нашла общий язык, а на Дрозда смотрела с большим подозрением, и не упускала возможности уколоть. Не то чтобы зло, а так, слегка, будто в шутку. Началось все с одного разговора наедине.

— Смотрю я на тебя и дивлюсь: откуда такой взялся? — задумчиво сказала тогда Осинка. — Псов-оборотней мне повидать пришлось, да только все они на дворняг смахивали. А в тебе порода видна, но среди знати детей Клыкастого нет. Благородные следят за чистотой крови. — Женщина помолчала, Дрозд, не ожидавший ничего подобного, покрылся холодным потом. — Признайся, ты ведь не псом родился?

— Псом.

— Псом так псом, — усмехнулась она. — Не забывай только, что породу не спрячешь. Она — как пырей или сныть-трава, пробьется, сколько огород не перекапывай. Где-нибудь да вылезет, не во внешности, так в поступках. Хотя… Некоторым удается спрятать, будто в могилу зарыть. Ни один росточек не покажется. Такие умельцы и становятся настоящими псами.

Последние слова Осинка произнесла будто плюнула, Дрозд промолчал.

Он не собирался ни с кем откровенничать, в особенности узнав, что его ищут. Изменившееся отношение ворожеи ничуть не задевало, ибо было привычно. Пусть Осинка воркует с Вьюном и называет мальчиком, а его — песиком. Кормит-поит по-прежнему, в ласке не отказывает, из дома не гонит — что еще нужно? Песик так песик, ведь так и есть?

Все снова изменилось с появлением девчушки с именем какой-то травки. Селяночка была хорошенькая и ласковая, и, что удивительно, не испытывала ни малейшего предубеждения против оборотней, столь свойственного большинству людей. Ей нравился звериный облик новых знакомых, особенно она нежила рыжего. Дрозд даже стал ревновать, чего раньше никогда не случалось. Виночка, как он называл ее сначала про себя, а потом и вслух, оказалась еще и доброй и всячески старалась делить свое внимание между котом и псом поровну.

Те несколько седмиц, проведенных в хижине Осинки с юной селяночкой, казались сказочным сном. У бродяги будто появился свой дом, надежный и безопасный, где его принимали таким как есть и даже, наверное, по-своему любили.

Его же человеческая девушка притягивала необычайно. Она даже пахла по-особому, не так, как женщины оборотней, гораздо приятнее. Дрозду было интересно, действительно ли людские женщины более привлекательны для племени Клыкастого, или это происходит только с ним, потому что он не прирожденный оборотень. Возможно, Вьюн знал ответ на вопрос, но спросить означало выдать себя. С Осинкой Дрозд ничего подобного не замечал, но та — ворожея, а, значит, уже не обычный человек. Он же, став нелюдем, с человеческими женщинами старался дел не иметь, поэтому сравнивать Виночку было не с кем.

А потом все опять рухнуло.

В гибели Осинки (он был уверен, что ее нет в живых, что ее сожгли заживо те, кто искал младшего княжича), он винил себя, и казнился, что не может снять тяжкое бремя с девчушки, навоображавшей на свою голову невесть что. Но не рассказывать же ей и рыжему прохвосту свою историю? Стыдно, да и награда за него обещана немалая. Виночка по простоте душевной, скорее всего, и не подумает воспользоваться, а вот Вьюн… И его снова глодало чувство вины, на сей раз уже из-за того, что он не доверяет единственному другу.

По приходе в Надреченск от чувства вины перед кошаком он избавился, но радости не испытал. Ведь заодно исчезли и иллюзии относительно их дружбы. Впереди же маячила встреча с отцом, которая не должна была состояться.

Оставался единственный выход, он был у него всегда. Луню в свое время удалось убедить щенка в ценности жизни и подарить тому несколько лет скитаний. Плохих ли? Хороших? Всяких. Главное, живых. Но теперь, похоже, отпущенный срок подошел к концу. Воспользоваться выходом проще простого: песья голова или даже только челюсти, разорванные запястья, и вытекающая темная кровь. Красная, ничем не отличимая от человеческой. Решимости хватит. И на то, чтобы выпустить кровь, и на то, чтобы не заживлять раны. "Почему ты не покончил с собой?" — спросил Орлик. Потому, ясный лорд, что время еще не пришло. Но оно уже на пороге. Скребется в дверь, царапает ключом в замке…

V

— Ну и замки у наместника! Насилу открыл, — пробормотал Вьюн, быстро проскальзывая в комнату с отмычкой в руке. Он тихо притворил за собой дверь, запер и привалился спиной. — Дрозд, это я. Поговорить забежал.

Арестованный медленно сползал по противоположной стене. Лицо его было белее свежевыкрашенной будки заставы, взгляд остановился.

— Ты умом тронулся в заточении? — шепотом поинтересовался кошак, подходя к приятелю и присаживаясь перед ним на корточки.

— Я… думал… Мне казалось… сейчас войдет…

Рыжий вопросительно поднял брови, ожидая продолжения.