Магистр ордена Святого Грааля - Дени Эжен

Барон только покачал головой.

— Заколоть, значит, борова… — задумчиво произнес Никита. — Не пойму, им-то, орденцам, это пошто?

Ответить пока было нечего… Однако тут фон Штраубе заметил, что при упоминании об ордене из другого конца лодки две пары глаз метнули взгляды в их сторону. Все вымокшие люди до сих пор казались ему одинаковыми, но тут он сразу узнал тех двоих. Это был комтур ордена граф Литта и его безмолвный слуга Антонио.

— Тише! — шепнул он. — Кажется, нас слушают…

Князь незаметно посмотрел в ту же сторону, что и он, и тихо проговорил:

— Ба! Знакомая персона. Комтура этого видел однажды… А с ним рядом кто?

— Антонио, слуга, — так же тихо сказал фон Штраубе. — Он немой: когда-то вырвали язык, но слышит хорошо.

— Вот про слугу безъязыкого ты мне ничего не говорил, — отозвался Бурмасов. — Между прочим, весьма напрасно. Кажись, в нашей комедии прибавляется действующих лиц… И очень удачно складывается, даже, смотри-ка, потоп нам в помощь. Сама фортуна занесла на этот ковчег тех, кто мне как раз и надобен…

Что имел в виду Никита, фон Штраубе не сумел понять.

Как раз в этот миг лодка заскрежетала днищем по мостовой и остановилась.

— Все! — весело крикнул со своего места Двоехоров. — Вот что значит мы духом не падали! Господь милостив, и наш ковчег прибило наконец к Арарату.

Воды за бортом было уже немногим выше, чем по колено, однако продрогшие люди не торопились переступать из лодки в ледяную муть. Воспользовавшись этим, Бурмасов перебрался в тот конец ковчега, где сидел комтур со своим слугой, и о чем-то заговорил с графом. Был настолько любезен, что поделился остатками рома из своей флажки и с Литтой, и даже с Антонио. Затем, видимо, что-то им предложил, поскольку оба в ответ обрадованно закивали.

— Карлуша, Христофор! — крикнул Никита. — Давайте-ка, друзья мои, ноги промочим еще разок, а там уж, обещаю, отогреемся.

Через полчаса они все впятером в одних халатах сидели перед растопленным камином на квартире у Бурмасова, которую так и не залило, и потягивали приготовленный самолично Никитой горячий ромовый грог. Фон Штраубе чувствовал, что его продрогшее тело уже отогрелось и снаружи, и изнутри, и теперь тепло отогревало самую душу.

Князь выглядел изрядно отяжелевшим от выпитого, но фон Штраубе догадывался, что за той видимостью пряталось притворство, он уже знал, сколь много хмельного может поглотить Никита, не теряя при том головы. Обман явно преследовал целью притупить бдительность комтура и его слуги. Явно что-то было при сем у Бурмасова на уме, а вот что — барон пока еще не догадывался.

— Вы, возможно, знаете, граф, — обратился он к Литте делано пьяным голосом, — что давеча на нашего общего друга Карлушу…

— На фон Штраубе? — уточнил комтур.

— А?.. Ну да… Так вот, что давеча на него не однажды покушались, желая жизни лишить?

— Как я могу не знать, — ответил граф, — если именно я должен быть ему тут, в чужой стране, вместо отца.

— Certtainement![60] — излишне громко для трезвого воскликнул Бурмасов. — Стало быть, не можете не знать и того, что какие-то его слова странным образом проникли наружу из кареты, в которой ехало лишь пятеро. Не кажется ли вам, что именно эти слова и послужили…

Комтур нахмурился:

— И вам, выходит, рассказал? Думаю, это было весьма неосторожно с его стороны…

— Ах, да бросьте вы, граф! — беззаботно отозвался Бурмасов. — Мы ж с Карлушей друзья, а от друзей у нас, в России, не принято скрывать…

— Боюсь, что это откровение может оказаться небезопасным и для вас, князь…

— Ну, семи смертям не бывать, а одной все равно не миновать… Так я спросил: не кажется ли вам?..

— Да, — перебил его Литта, — совершенно уверен, что причиной всех несчастий рыцаря послужили те его слова. Собственно, я и подсказал ему эту мысль.

Взгляд Никиты изображал полное непонимание.

— Но как же, граф?! — снова воскликнул он. — Ежели в карете вас было только пятеро, а если не считать друга Карлушу, так вовсе лишь четверо, — ясно же, что лишь кто-то из этих четверых и мог затем кому-нибудь сообщить. Только, ради бога, не надо мне говорить, что воздух тут, в России, наделен слухом, или рассказывать обо всяких там шпионах-карликах на запятках…

— Он и об этом нашем разговоре вам поведал… — еще более хмурясь, проговорил граф. — Но если знаете также и вы, и бог знает кто еще, то согласитесь, что круг подозреваемых лиц расширяется. О нет, вас я, разумеется, ни в чем таком не подозреваю, князь! Указываю лишь на некоторый изъян в ваших рассуждениях.

— Никакого изъяна, граф, — сказал Бурмасов, глядя на него совершенно вдруг трезвыми глазами. — Покушения начались тотчас по выходе барона из кареты. Причем самое первое было столь необычно по замыслу, что указывает на слишком хорошую осведомленность о всяких средневековых ловушках; полагаю, что и вам они также известны.

— Не кажется ли вам, князь, что это уж слишком? — сурово спросил граф.

— «Слишком» бывает только водка после шампанского, — отозвался Никита. — Ну да это так, присказка. Нет-нет, граф, вы тут вне подозрений, ибо сидели в карете, когда та ловушка сработала… Над ловушкой, впрочем, голову еще предстоит поломать… А вот следующее покушение было (вы, должно быть, знаете) совсем иным…

— Это когда восемь офицеров со шпагами на него напало по пути во дворец?

— Оно самое. И случилось оно уже к вечеру. Кто-то же сообщил сим офицерам о неосторожных Карлушиных словах. Только то могло быть причиной — личным врагами, я уверен, он еще не успел обзавестись… Однако же кто, кроме вас, престолонаследника да Карлушиного спасителя Христофора, знал о его вызове во дворец? Престолонаследник в качестве доносчика вроде бы отпадает, Христофор — тем более; кто ж у нас в таком случае остается?

— Ваши намеки, князь!.. — от гнева комтур вскочил.

— Спокойнее, спокойнее, граф. Я вовсе не высказываю подозрения против вас, а просто хочу вам показать еще один изъян в вашей логике. Тем более что даже и при желании не могли бы заговорщикам донести. Ваша персона слишком заметна, пешком вы по городу не перемещаетесь; если бы пожелали кому-нибудь донести, то вызвали бы к дому экипаж, а это потребовало бы времени, за которое Карлуша успел бы доехать до дворца.

Успокоенный, что его не подозревают в предательстве, комтур снова уселся в кресло.

— Что ж, — сказал он, — признаю, князь, логика у вас есть. Однако вы, кажется, хотели поведать о каком-то изъяне в моей логике. Слушаю вас.

— Извольте, — кивнул Бурмасов. — Только что мы обрисовали круг лиц, знавших об этом вызове во дворец. Повторим — сколько ж их?

— Ну… — начал считать граф. — Я — это раз. Далее престолонаследник. Затем этот офицер, — он кивнул на Двоехорова, только лишь начинавшего прислушиваться к их разговору. — Наконец, сам барон, коему доносить на себя нет никаких резонов. Итого выходит четверо. Да, никого не забыл! Меня вы, я так понимаю, уже исключили; так на кого же вам указывает ваша логика?

— Скажу… Только сперва позвольте, граф, предложить вам небольшое умственное упражнение. Посмотрите повнимательнее на этот столик и перечислите все до единого предметы, кои наблюдаете на нем.

Комтур посмотрен на лафитный столик с резными ножками, стоявший возле окна.

— Чую какой-то подвох, — сказал он. — Может, на нем какие-нибудь мелкие, невидимые предметы?..

— Ах, опять мнятся вам какие-то карлики-невидимки, — улыбнулся Бурмасов. — Заверяю вас, никакого в этом роде подвоха нет, все вполне зримо. Ну-с, граф, перечисляйте смело, я жду…

— Во-первых, хрустальный графин для ликера… — начал граф. — Надеюсь, описывать его нет нужды?

— Нет, — сказал Никита, — вы просто перечисляйте. Итак, бутылка. Далее?

— Далее… Блюдце, на коем графин стоит… Рядом — две хрустальные рюмки. — Он покосился на Никиту, пытаясь понять, не допустил ли какой оплошности.

— Не смею оспорить, — подбодрил его тот. — Продолжайте, граф, продолжайте…