В тени граната - Виктория Холт

— Генрих,— сказала она ему с сияющими от счастья глазами,— без сомнения, я беременна.

Он обнял ее тогда и сказал, что сожалеет только об одном: что он должен оставить ее, чтобы отправиться на эту священную войну с Францией.

— Ты должна беречь себя, Кейт,— сказал он.— Помни — в этом прекрасном теле наследник Англии.

Она поклялась, что будет крайне осторожна.

Тогда он попросил ее прийти на заседание Совета и там объявил, что поскольку должен уехать, он назначит регента, который будет управлять страной в его отсутствие.

— Я много думал над этим. Я молился о том, чтобы Бог меня направил. И я оставляю вам лучшего и единственно возможного регента.— Последовала пауза для усиления драматического эффекта, затем сияющие маленькие глазки обратились на Катарину.

— Господа члены Совета, на время моего отсутствия вашим регентом будет Ее Величество королева.

Ее охватила радость и, как всегда в таких случаях, она подумала: «Если бы сейчас рядом была моя мать!»

Итак, на время его отсутствия ей предстояло быть регентом.

Ей должен был помогать Совет, если она будет нуждаться в их помощи. Король выбрал архиепископа Кентерберийского Томаса Ловелла и графа Сюррея. Графу было позволено вернуться ко двору, ибо Генрих был в добродушном настроении. Многие из его наиболее знающих министров сопровождали его во Францию, и Сюррей, человек с большим опытом несмотря на свое высокомерие, мог принести больше пользы при дворе, а не прятаться в поместье, может быть, замышляя недоброе. Итак, граф опять появился при дворе, хотя Томас Уолси осторожно пытался отсоветовать это королю. Генрих не принял совет Уолси, а тот был слишком умен, чтобы настаивать.

Итак, они приехали в Дувр и поднялись по крутому холму в замок, чтобы отдохнуть перед отплытием.

Теперь король был готов к отплытию. Рядом с ним были его самые храбрые рыцари, такие люди как Брэндон, Комптон, сэр Джон Сеймур, сэр Томас Пар и сэр Томас Болейн. Там был и неустанный Томас Уолси, который был намерен зорко следить за провиантом и оснащением, не забывая при этом поглядывать с едва заметным торжеством на графа Серрея, стоящего с теми, кто оставался.

Король решил, что здесь, на берегу Дувра, должна состояться церемония. Он хотел, чтобы все его подданные знали, как он привязан к королеве; и когда перед ними всеми он обнял ее и громко расцеловал в обе щеки, народ разразился приветственными возгласами, ибо никогда не любил своего короля так сильно, как в те минуты, когда тот, сверкающий в своем королевском великолепии, показывал им, что в глубине души он обыкновенный семейный человек.

Затем Генрих взял руку Катарины и обратился к присутствующим.

— Мои подданные, друзья мои, вы видите меня в момент отправления на священную войну. Меня печалит покидать мою страну, но на то Божья воля, чтобы я пересек море и вернул вам то, что отняли у нас французы. В этот ясный день можно видеть побережье Франции; на том берегу мой город Кале, в этот город и лежит мой путь. Оттуда я начну борьбу за мои права и ваши права. Но пока я буду этим занят, я не забуду мой народ дома, поэтому я оставляю вам ту, что, я надеюсь, так же дорога вам, как и мне — мою супругу, вашу королеву. Друзья мои, когда я взойду на борт корабля, когда я отплыву, королева Катарина станет правителем этого королевства и генерал-капитаном сил внутренней обороны.

Он взял руку Катарины и поцеловал ее, опять раздались радостные возгласы.

Генрих посмотрел ей в лицо и глаза у него сияли от нежности и удовольствия, которое он испытывал при таких сценах.

— Прощай, моя Кейт. Я вернусь с победой. Береги себя... и того другого.

— Да, мой король,— ответила она.

Последнее объятие, и под звуки фанфар Генрих взошел на борт корабля.

Катарина стояла на берегу Дувра с теми, кто оставался дома, наблюдая, как пышно украшенный флот отплывал во Францию.

Она молилась о том, чтобы Генрих остался невредимым, чтобы Бог направил ее и она смогла достойно выполнить свои обязанности, как это подобает дочери Изабеллы Кастильской.

Она намеревалась удивить короля тем, как может управлять, собиралась показать ему, что если когда-то и стремилась помогать Испании, то теперь не станет больше этого делать, ибо сейчас только одну страну она называет своей и это Англия.

Однако, главная ее радость была в ней самой. Ребенок! Этот ребенок должен появиться из ее чрева сильным и здоровым, и когда он появится, ему нельзя дать умереть.

Нельзя допустить еще одной неудачи. Если ее постигнет такая беда, все нежные проявления последних недель, вся та любовь и преданность, в которых ей поклялся король, будут сметены так же легко, как бумажные украшения после маскарада.

ГЕНРИХ НА ВОЙНЕ

К тому времени, когда королевский флот достиг Кале, начал идти дождь. Это вызвало разочарование, поскольку в таком ливне попоны и украшения из богатой парчи потеряли свой ослепительный блеск.

Генрих, тем не менее, оставался в веселом расположении духа, решив показать своим солдатам, что готов к любым превратностям и так уверен в успехе, что не собирается расстраиваться из-за небольшого дождичка.

Натянули палатки, армия разбила лагерь, и в эту первую ночь король, в мокрой одежде, совершил обход лагеря как опытный командир. Он смеялся над дождем, пусть и солдаты поступают так же.

— Мы не из тех, кого беспокоит сырость. Нам плевать на погоду и на этого старого мошенника короля Франции.

Солдат ободрял его вид — розовощекий, рыжеволосый, полный здоровья и бодрости.

На этом его старания не закончились, так как, вернувшись в свою палатку, Генрих не стал снимать одежду.

— Если дождь будет продолжаться,— сказал он своим спутникам,— у солдат в ночном дозоре под утро будет подавленное настроение. Я слышал, как Генрих Пятый перед битвой при Азенкуре ходил меж солдат, подбадривая их. Я покажу своим солдатам, что у них предводитель не хуже, чем тот другой Генрих у победителей Азенкура.

Было три часа ночи, когда король, все еще в мокрой одежде, совершил обход лагеря.

Он увидел, что солдаты в ночном дозоре недовольны. В темноте они ни разу не узнали фигуру верхом на лошади, и Генрих услышал, как они проклинают погоду и вспоминают о теплых постелях в Англии, где сейчас могли бы быть.

— Да, теплые английские постели кажутся еще соблазнительнее, чем они есть на самом деле,— сказал король,— особенно, если о них вспоминать под дождем в чужой стране.

— Ваше Величество!

— Не бойтесь,— сказал Генрих.— Я сам думал о своей собственной постели и о том, как мне там было бы приятно. Все мы одинаковы, друзья мои. Все мы люди. Вполне понятно, что мыслями мы дома, у родного очага. Но не унывайте. Видите, я, как и вы, промок на дожде. Я страдаю так же, как и вы. Вот так и будет. Мои солдаты и их король будут в этой войне вместе. Он никогда об этом не будет забывать, не забывайте и вы. И если вначале нам выпали мучения, то потом, с Божьего соизволения, фортуна принесет нам кое-что получше.