Клеймо Дьявола - Ольга Михайлова

До вас мне, конечно, далеко, Эммануэль, но я вам подражаю. — Хамал скромно опустил глаза.

— "Вернейшая порука мастерства — не признавать своё же совершенство", — с улыбкой процитировал Эммануэль в ответ Шекспира.

Ригель расслабился и как-то отогрелся. За окном тихо падал снег. В камине трещали дрова, тёмное вино золотилось в искрах пламени. Рантье, огромный лохматый пес Риммона, с аппетитом грыз у дивана баранью кость. Откуда-то пришло ощущение, что он дома. Риммон разлил оставшийся херес по стаканам и недоумённо заметил:

— Почему это кругом одни гении да поэты, а я один — бездарь? Впрочем, это не главное, — успокоил он себя. — Вот что, господа, — он извлёк из кармана помятый листок, исчёрканный чернилами, — помогите-ка мне.

— Это, я полагаю, мадригал в честь прекрасных глаз Эстель? — невинно поинтересовался Хамал.

Эммануэль снова удивился. Слова Хамала предполагали весьма короткое знакомство — сам он никогда бы не осмелился заговорить с Сиррахом о его увлечении. Риммон же нисколько не удивился и ничуть не обиделся на реплику Гиллеля, но насмешливо заметил:

— Не угнетайте меня своей чрезмерной ментальностью, Гиллель. У неё день рождения в январе. Подарю ей бриллианты и стихи. В общем, посмотрите, исправьте, а ещё того лучше, сочините заново за меня.

Эммануэлю стало немного грустно. Он не мог подарить Симоне ничего, кроме стихов. Между тем Хамал подтянул к себе листок и начал разбирать риммоновы записи. Ригель вслушался в анализируемый текст. Стихотворение хоть и носило отпечаток истинного чувства, свидетельствовало о весьма слабом знакомстве автора с правилами стихосложения.

— Надо всего-навсего немного поправить размер и добавить рифмы, — невозмутимо сказал Гиллель, и на чистом листе за несколько минут создал новый вариант. Эммануэль внимательно прочитал его, вычеркнул несколько слов, другие — заменил. Хамал кивнул, соглашаясь с исправлениями. Стих переписали начисто. Риммон внимательно прочитал написанное.

— Вы что, издеваетесь, господа? Считаете мою избранницу дурой? Да она с третьей же строчки поймет, что это писал не я! Что такое "Анадиомена", Бога ради?!

Хотя это слово употребил в мадригале Хамал, Риммону ответил Эммануэль, пояснив, что это один из эпитетов Афродиты — "выходящая из пены". Риммон пожал плечами и снова уверил своих сокурсников, что ему никогда не удастся убедить Эстель в авторстве подобных строк. Неужели нельзя написать попроще?

— Перепишите своим почерком, сделайте пару орфографических ошибок, сбоку посадите кляксу… — хладнокровно посоветовал Хамал.

Риммон возмущённо блеснул глазами.

— Я, вообще-то, по чистописанию и грамотности у отцов-иезуитов всегда был первым!

Эммануэль, слушая их перепалку, с изумлением снова отметил явное взаимное доверие и теплоту отношений, хотя ему самому Риммон всегда казался человеком резким и жестоким. Было также очевидно, что Гиллель Хамал в глазах Риммона имеет высокий авторитет, и его суждения весьма уважаются собеседником.

Тут раздался тихий стук в дверь, Риммон вышел и спустя минуту вернулся с небольшим конвертом в руках. Он неторопливо надавил на сургуч и развернул несколько листов, исписанных бисерным почерком.

— Простите, господа. Это ответ на моё письмо поверенному.

Пока он читал, Ригель и Хамал обменивались мнениями о хересе. Эммануэлю не нравились креплёные вина, но старый херес Сирраха, пахнущий дубовой корой и какими-то странными смолами, пришёлся ему по вкусу. Хамал же оказался знатоком вин и начал было рассказывать Эммануэлю историю изготовления хереса, но неожиданно осёкся.

Риммон застыл в кресле с письмом в руках как изваяние. Гиллель окликнул его.

— Риммон! Дурные новости?

— А? — Сиррах вздрогнул словно спросонья. — Да. Новости. Это всё вы с вашими утверждениями, что лучший способ уверить девицу в серьезности намерений — подарить ей бриллианты. Вы сказали, они красноречивее любых слов. — Хамал кивнул головой, даже не думая опираться от сказанного. Риммон же продолжил: — Я просил поверенного подобрать ювелирные украшения для Эстель Он сообщает, что старик Моозес, вы должны знать его, Хамал, это вас касается, предлагает на продажу редчайшие камни.

Хамал пожал плечами.

— Да, Моозеса я знаю, он ювелир и был другом моего покойного деда, и часто бывал в доме. Я работал у него некоторое время, дед настоял, чтобы я прошёл у него выучку. Но почему это меня касается?

— Он продает колье и серьги, сделанные вашим дедом, Хамал.

Гиллель улыбнулся и развёл руками.

— Мой дед работал почти полвека, Сиррах, и сделал немало дамских украшений — даже для королевы Евгении. Если там его клеймо, смело можете покупать. Не сочтите это снобизмом или фамильной гордостью, но он действительно был мастером. Все его вещи уникальны, отличаются изысканностью и весьма утончённым вкусом. — Он умолк, заметив выражение лица Риммона, и обеспокоенно поинтересовался. — Что с вами?

— Моозес продает украшение в виде виноградной лозы, — Риммон уткнулся в строки письма, — где это?.. а вот… с листочками из золота и виноградными кистями из бледно-зелёных бриллиантов. Он много делал таких? — Хамал побелел. — Эстель и Симона говорят, что такое было у Лили.

Хамал неестественно побледнел, почти до синевы.

— Вы хотите сказать, что это оно?

— Не знаю. Вы его видели? На Лили?

Хамал кивнул. Риммон соображал быстро, действовал ещё быстрее.

— Надо ехать к Моозесу. Нам вдвоём. Я, признаюсь вам, вообще не помню камней Лили, я-то и глядеть на неё не мог без отвращения, а вы опознаете их безошибочно. Не говоря уже о том, что мы сможем расспросить Моозеса о том, кто ему их продал или заложил. Вернее, — вы. Вам он скажет, мне — нет. Заодно я выберу подарок для Эстель. Вы же знаете цены? — Хамал потерянно кивнул. — Не дайте мне переплатить или купить дешёвку. Я прикажу заложить карету. К ночи будем в городе. Переночуем в гостинице, а утром — к ювелиру, — Риммон быстро вышел.

Хамал с трудом выбрался из кресла, опираясь на подлокотники. Эммануэль подошёл к нему.

— Будьте осторожны, Гилберт. Мне почему-то страшно, — Ригель со дня смерти Виллигута упорно называл Хамала Гилбертом, чего тот обычно старался не замечать. Но сейчас ему было не до того.

— Мне почему-то тоже, — сдержанно отозвался он, тщетно пытаясь унять дрожь пальцев.

Через полчаса они с Риммоном уехали. Ригель проводил их глазами до самого поворота. Отъезжающая карета показалась ему странно призрачной в белом лунном сиянии.

Глава 16. "Из бездны взываю к тебе, Господи…"