МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

– Нет. Я не гангстер. Хотя не скрою, что мои методы работы далеки от гуманизма. Твоя работа – помогать прятать ворованные деньги. Моя – находить их и возвращать законному, ну или не совсем законному, владельцу. По сути, мы с тобой похожи даже в этом.

– Нет. Я никого не убиваю. Не сравнивай себя и меня.

– Ты помогаешь людям не платить налоги. Налоги, которые идут на социальные нужды, на бесплатный суп для бродяг, на лекарства для бедняков в какой-нибудь Буркина-Фасо, таких маленьких пигмеев с раздутыми от голода животами. Ни разу не видела по CNN? Или ты, мать твою, стараешься не смотреть такие передачи, у тебя от них начинается депрессия? Стараешься не думать об этом? Твой Струкофф ограбил своего работодателя на восемнадцать миллионов долларов, бросил в России жену с детьми, прикатил сюда в полной уверенности, что его здесь не достанут, потому что он здесь под защитой закона! Нанял тебя, чтобы и здесь, на своей новой родине, паразитировать за счет других, трахать местных красоток и жечь ноздри колумбийским кокаином! И ты называешь меня наемным убийцей? Полагаешь, что я преступник? Какого черта? В твоей стране не было революций, а в моей стране это называлось «грабь награбленное». Жестоко, но справедливо.

Клаудия поджала под себя ноги, положила голову на колени и обхватила их руками. Видно было, что она принимала решение, и давалось ей это нелегко:

– Ты хочешь добиться от него перевода всей этой суммы на указанный счет? И как ты собираешься это сделать? Отрубить ему палец? Загнать иголки под ногти? Или как?

– Я думаю, что этого не понадобится. У меня в стране есть поговорка: «На воре горит шапка». Он знает, чьи деньги он тратит, на что он живет. Он не будет сопротивляться долго. Я просто приставлю ему пистолет к голове и пообещаю вышибить мозги, если он не согласится. Аргумент убийственный, уверяю тебя. Против него мало кто устоит.

– Ты мальчишка. Наивный дурачок. Такие дела так не делаются.

Я увидел вдруг, что она приняла решение, и блеск в ее глазах был блеском жажды и алчности. И мне это понравилось. Я приготовился слушать.

– Я, уже спустя несколько часов после того, как начну вникать в дела, буду знать все о его финансовом состоянии, вплоть до количества наличных в его бумажнике. Сделать перевод, думаю, у меня получится. Ты дашь мне номер счета, и деньги уплывут от него раз и навсегда. Я сделаю это при том условии, что ты выплатишь мне половину от своего гонорара и меня никто и никогда не станет искать. То, что я предлагаю – это единственный шанс выполнить то, зачем ты прилетел в такую даль. И поверь мне, что я нужна тебе в этом деле больше, чем пистолет или любая другая дрянь, с помощью которой ты обычно отправляешь людей на тот свет.

– Ты большая умница и обладатель железного характера. Водка здорово прочистила тебе мозги. Половина – это колоссальные деньги. Это почти миллион долларов. Клаудия, при всей моей любви к тебе я…

– Марк, прекрати. Нет половины, нет договора, нет ничего, и я ухожу прямо сейчас.

С этими словами смелая и гордая испанская женщина встала с кровати и принялась собирать предметы своего туалета, раскиданные в порыве страсти по полу, принимая крайне неприличные позы, хотя, похоже, ее это совершенно не заботило. Я не видел выражения ее лица, но готов поклясться, что на нем застыла маска тревожного ожидания, а в ее сердце теплилась надежда на то, что я передумаю и соглашусь на ее предложение.

Я видел миллион долларов только в Молдавии. Этакая гора банковских пачек. По десять тысяч в каждой. В реальность обладания этой горой я никогда не мог поверить. Возможно, поэтому я рассудил, что не будет ничего страшного, если она получит то, что хочет. Ведь возможно, что она права, и скорее всего путь, который она предложила, – самый верный. Ее работа тогда основная. Ее риск огромен. И расплатой за провал будет смерть, я почти не сомневался в том, что Струков не станет особенно церемониться с ней, если поймет, какой именно оптимизацией налогов она занимается у него дома. Она права, надо пообещать ей то, что она хочет. А мне заняться поиском безопасных путей для отхода. Поговорить с этим мужиком из посольства. Понять, что с ним делать. И раздобыть пистолет. Почему-то в необходимости заиметь последний и в том, что в конце концов тот обязательно пригодится и все закончится пальбой, я не сомневался. Я был настроен на это с самого начала и решил заключить с Клаудией боевой союз:

– Я согласен на твои условия. Но как я смогу выплатить тебе деньги? Ведь я получу наличные в России, а перевести такую сумму за рубеж мне, как физическому лицу, никто не позволит.

– Ну уж нет. В Россию за чемоданом наличных я точно не поеду. У меня есть устойчивое мнение, что вместо денег я сама в разделанном виде буду помещена в этот чемодан и его утопят в какой-нибудь Неве.

– Нева тут вовсе ни при чем. Что ты предлагаешь?

– Мы должны подстраховаться. Я обеспечу перевод нашего гонорара на именной счет и сделаю получателем себя и тебя. Ты сможешь все забрать прямо из банка. Правда, для этого тебе надо будет прокатиться на Каймановы острова. Вот так.

– Да, ты права. Я не уверен, что мой наниматель вообще собирается что-нибудь платить. Это не в его интересах. Я бы рассказал тебе, что я имею в виду, но время уже поджимает, так что как-нибудь в другой раз. Мне не остается ничего, кроме как согласиться со всеми твоими доводами и предложениями. Тогда ни к чему, чтобы нас видели вместе. Ничего, кроме подозрений, это не вызовет и все сорвет. Действуй по своему усмотрению, а я буду выполнять свою часть работы. Сегодня двенадцатое октября, понедельник. Обратный билет у меня на шестнадцатое, а оно через четыре дня. Мы должны успеть за это время.

– Успеем, дорогой. Жди меня завтра вечером с докладом, заодно еще раз освидетельствуешь мой лотос. Мне это очень нравится.

– Я не видел ни одной женщины, кому не нравилось бы оральное удовлетворение.

– О да, это не может не нравиться. Все, мне пора. До завтра, поэт.

– До завтра, напарница. Тебе помочь с чемоданом?

– Сиди, копи силы, я позову швейцара.

Она позвонила, взяла чемодан за выдвижную ручку, улыбнулась и одобряюще кивнула. Слегка пошатываясь, вышла в коридор и хлопнула дверью. Я слышал, как подъехал лифт, затем приветствие швейцара, потом все стихло. И я впервые после Москвы перевел дух.

Город, мясо и черти

Я не лентяй. Вовсе нет. Просто иногда мне необходимо принять горизонтальное положение и отключиться хотя бы на полчаса. И я вновь готов спасать этот говенный мир. Приятно просто лежать, смотреть в потолок и ни о чем не думать. Не чувствовать тела. Я позволил себе подремать около часа. Затем поднялся с чистой головой. Остатки водки вылил в раковину. Все, хватит. Я на работе. При исполнении, так сказать. Волна стыда захлестнула меня при воспоминании о замечании, сделанном мне старым чекистом. Надо бы узнать, как его зовут. Почему всегда после попойки так стыдно? Стыдно перед окружающими, стыдно перед самим собой. Стыдно за то, что недавно, под винными парами, ты готов был перевернуть мир, а похмелье грубо сунуло тебя носом в кал, словно указывая тебе место. Впоследствии этот стыд трансформируется в куда как более неприятные вещи: похмельные депрессии, манию преследования, белую горячку и, наконец, шизофрению. Я, словно проститутка, пропущенная через строй солдат, стоял под душем и с остервенением тер себя мочалкой, словно хотел оттереть въевшийся в тело похмельный синдром. Четыре раза намылился, выскоблил бритвой лицо до скрипа, дважды почистил зубы. Мимолетом подумал о возможности наличия у моей прекрасной испанки разнообразных венерических штучек, но махнул рукой: не похоже, чтобы она могла быть с чем-то подобным. От этой девочки сейчас зависело все. Я не сомневался, что она играет именно ту игру, которую играла передо мной, и никакого кардинально противоположного плана у нее нет. Всю работу она фактически взяла на себя и согласилась подставиться не меньше моего. Значит, она в меня верит. Верит в то, что я не оставлю в живых основного свидетеля ее финансовых этюдов, нотными знаками которых являются цифры номера того или иного счета. Того или иного. Иного. Вот это самое важное. Итак, она заберет половину денег. Половину моего гонорара, которого могло и вообще не быть. Ведь я до сих пор так и не удосужился побывать возле этой виллы, мать ее. Пора браться за дело. Открыл чемодан, вытащил спортивную форму. Нацепил шорты, майку, кроссовки, бейсболку козырьком назад, в уши вставил наушники от IPod, на руки надел велосипедные перчатки без пальцев, за плечи закинул рюкзак. Поехали…

Сверился с картой. Так и есть – это совсем рядом. Три километра, не больше. Поехал по тротуару вдоль Avenida Liber-tador. Аргентинцы ездят плохо и опасно. Автобусы, которые во множестве бороздят широкие улицы Буэноса, проносятся в такой близи от бордюров, что вот-вот наскочат на них. Выжить в таком движении скромному велосипедисту из Москвы представляется маловероятным. Поэтому проезжая часть отпала сразу. Позже, после того, как я стал окончательным приверженцем велосипеда и часто использовал его во время операций в Европе, я с трудом привык к тому, что там велосипедист – если и не священная корова, то уж точно привилегированный участник движения со своим, выделенным ему крайним рядом и многочисленными оборудованными местами парковок. В обедневшей же и оттого озлобленной аргентинской столице велосипедист явно прогулочного вида воспринимался довольно раздражительно и этим негативом меня буквально обдавали проезжающие мимо автобусы.