Дикое поле - Андрей Посняков

— Славно, славно… Только сейчас мы никуда не поедем. Малость погодим.

Ох, как это было здорово! Знать, что Темка теперь знает… Знает, что не один, что за ним явились, что скоро отсюда выберется. Здорово. И еще хорошо, что теперь примерно известно место, где парня держат. В ханских кочевьях. Ой, не простой человек этот йисут, не простой… впрочем, это было заметно еще во время встречи.

Утром, ни свет, ни заря, явились артельщики — доделывать свою работу. На этот раз пришли без Евстафия — подрядчик уже обговаривал новый заказ, стараясь выторговать для себя и своих людей наиболее выгодные условия. Что же касается владетельной госпожи Ак-ханум со своей свитой, то та, похоже, не собиралась возвращаться так рано, да и куда ей было спешить? Зимний день, он только для солнышка короток, а для степняка так очень даже долог.

Савва Корягин встретился с Михаилом все на том же месте — у старого карагача. Прислал позвать мальчишку, тот и стоял у ворот, хлопал глазами, мол — зовут, а кого — пока бежал, запамятовал. Хорошо хоть кондотьера сумел описать — «такой осанистый, с усиками» — да ни Рахмана, ни Кузьмы поблизости во дворе не было: пользуясь отсутствием госпожи, дрыхнули, сволочи, до обеда.

— Насчет приказчика Иштыма, ты, Мисаил, прав, — не тратя времени даром, сразу же сообщил Корягин. — Окунь держит полоняников у него в загоне. То есть загон-то — Эльчи-бея, но приказчик, похоже, там верховодит — что захочет, то и творит. Хотя… не думаю, чтоб Эльчи-бей вообще не при делах был… Ты это и прояснишь, узнаешь. Окунь ведь хмельное пьет?

— Еще как!

— Ну, вот и славно.

— Ладно, — Ратников поплевал на ладони. — Прямо сейчас и отправлюсь, пока госпожа не вернулась.

— Она и не вернется, можешь не ждать, — гулко расхохотался Савва.

— Как не вернется?

— У них там, в кочевьях, праздник какой-то… Дня на три, а то и больше. Сыроядцы ведь, сам знаешь, зимой почти каждый день что-то празднуют — был бы повод выпить.

— Они и без повода выпьют.

— Оно так, конечно.

— Так где, говоришь, загон-то?

Загоном тут называли рубленое или сложенное из кирпича помещение, в котором обычно держали приготовленных для продажи невольников либо скот. Иногда узилище отапливалось, но чаще — нет, впрочем, судя по вьющемуся в волоковые оконца дымку, Эльчибеев приказчик вовсе не склонен был отдавать на растерзание холодам хозяйскую собственность. Расположенный несколько на отшибе от обширной усадьбы работорговца, этот загон, скорее всего, был уже собственностью приказчика, а не купца. Или приказчик просто его арендовал — что вернее.

И расхаживал, расхаживал по двору, распоряжался — сидевшему напротив, в корчме, Ратникову все хорошо было видно через распахнутые настежь ворота. Только вот сидеть было холодно — на открытой террасе, да еще в мусульманской харчевне ничего хмельно не подавали, только щербет, и Михаил, морщась, выпивал уже третью кружку.

Ворота были распахнуты, потому как со двора, верхом на кауром коньке, только что выехал Окунь Рыбаков. Даже обернулся в седле, помахал приказчику да крикнул… что-то типа, чтоб приказчик помнил. А что помнил? Бог его знает.

Приказчик — сутулый и худой человек непонятной национальности лет тридцати на вид — также помахал в ответ и, поплотнее запахнув кафтан, зашагал к дому…

Створка ворот со скрипом дернулась…

— Стой, стой, — поспешно обернулся приказчик. — Не закрывай, не надо. Сейчас придут.

— Кто придет, господин?

Да-а… для этого слабосильного парнишки-раба и приказчик был господином.

— Кто надо, тот и придет. Не твое дело, пес… Вот тебе!

Вытащив из-за пояса плеть, Иштым несколько раз хлестнул незадачливого невольника по спине. Хлестнул, впрочем, без злобы, а просто так, для порядка — поучить слегка.

Ага…

Ратников вытянул шею — вот, кажется, и тот, кого тут ждали. Какой-то сивобородый дед. Ясное дело — верхом, но лошаденка убогая, тощая. Ишь ты… какой важный клиент.

— Эй, бача, Иштым-джан здесь ли?

— Здесь, здесь, господин. Идем в дом.

— Не надо в дом, — приказчик тут же спустился с крыльца.

И о чем там они болтали дальше, Мише слышно не было — слишком уж тихо говорили. Да и зачем им кричать на всю улицу?

О чем они там сговаривались, неизвестно, однако вскоре сивобородый старик выехал за ворота, да не один: рядом с лошаденкой, привязанный за руки, бежал босой парень. Что же получается — Окунь Рыбаков привел к своему подельнику или компаньону рабов — подержать… а тот их распродает потихоньку? Так получается?

Получается — так. Если особо не думать, а все принимать, как видится.

Но Ратников-то давно на веру ничего не принимал… вот и здесь — незамедлительно вскочил на коня да поехал за стариком.

Жутко интересно было — что эта за босой парень? Может, знает чего?

— Помочь чем? — Корягин, как и всегда, не пускал дело на самотек и появился вовремя.

— Переговорить бы с тем парнем.

— Сделаю… В Корытовой корчме жди.

Кондотьер привел туда босоногого невольника минут через двадцать после того, как Михаил, с удобством расположившись в гостевой зале, выпил кружечку бражки.

— Вот он. Разговаривай, а у меня еще дела, — усадив парня на лавку, хмуро бросил Корягин. — Потом прогони, а лучше — убей. Мне он ничего не сказал и почему-то подумал, что я буду пить его кровь!

— Пить кровь? — Ратников сразу насторожился и, едва кондотьер ушел, велел парню заголить руку до локтя.

Ага… есть!

— Что это у тебя за дырочка на вене? Откуда?

Белый, как полотно, невольник испуганно хлопнул ресницами.

Глава 13

Зима 1246 года. Сарай

ДЯДЯ МИША И СКАЗОЧНИЦА

Ночью подлый народДо креста пропивался в кружалах…

Парень ничего толком не рассказал, все дрожал да испуганно оглядывался вокруг, даже, есть не смог, и Ратников, подумав, решил оставить его на некоторое время здесь, в корчме Африкана Корыто, под бдительным присмотром хозяина.

Трактирщик согласно кивнул и ухмыльнулся — мол, присмотрим, ништо.

— Ну, так я завтра зайду, — поднявшись, Михаил ободряюще похлопал раба по плечу. — Ты пока здесь побудешь. Имя-то твое как? Как зовут, спрашиваю? А, ладно… Завтра поговорим, может, разговорчивей будешь.

Парень так и сидел, забитый и согбенный… лишь только начал мелко-мелко креститься.

Покачав головой, Миша направился к выходу, да на пороге обернулся:

— Африкан, друже, вы ему обувку какую-нибудь справьте, а!

— Сделаем, — с готовностью кивнул хозяин корчмы. — Ты, Мисаиле, не сомневайся, все, как надо, сладим.

Взобравшись на своего конька — подарок Ак-ханум, между прочим, молодой человек неспешно поехал на усадьбу, по пути завернув на рынок — посмотреть изразцы для «атриума». Ничего подходящего не нашел, хотя и времени потратил изрядно, да еще зацепился языком с пирожником — обсуждали, какая рыба вкуснее. И когда вернулся домой, уже стемнело.

Ак-ханум так и не вернулась ни в этот день, ни на следующий, видать, Корягин оказался прав — в Орде что-то праздновали, о чем и поведал приехавший за новым кафтанцем госпожи Джама.

— Старый-то того, в вине да мясной подливке испачкался, — пояснил мальчишка Рахману. — А ты ж нашу госпожу знаешь — не любит в грязном.

— Там как вообще? — тут же справился Ратников. Он все же начинал волноваться за степную красавицу и сейчас почувствовал облегчение — ничего плохого с госпожой не случилось.

— Как? — Джама похлопал глазами и улыбнулся. — Да как всегда — весело и пьяно.

— Ну и слава Господу — пускай веселится хозяйка!

С заднего двора донеслась протяжная песня — пели девчонки-рабыни — Анфиска и прочие. Хорошо пели, заливисто, звонко и — как показалось Ратникову — без особенной грусти. А чего грустить-то? Непосильной работой их тут не загружали, ни в чем не неволили, кормили сносно. Радоваться надо, что к такой госпоже попали!

Даже вредная старуха надсмотрщица — и та к песням привыкла, слушала с удовольствием, только что не подпевала — видать, слуха не было.

Ой, камыш, камыш, камышина,Что шумишь на брегу, что качаешься-а-а-а…

Хорошая песня, Мише тоже нравилась.

Под эти-то песни он и уснул — умаялся за день, а утром, едва забрезжило, уже вскочил на коня.

— Это куды ж в рань-то такую? — зевая, поинтересовался привратник.

— В Хевронии церковь, к заутрене.

— А-а-а, вон куда… Далече!

— Зато образа там зело красивые.

Хлестнув коня, Михаил поскакал в город.

Утро выдалось славным — морозным, солнечным, наконец-то под копытами, под ногами ничего больше не хлюпало. Растаявшие было лужи затянулись крепеньким, хрустящим, словно душистая хлебная корочка, льдом, осунувшиеся в оттепель сугробы смерзлись и с нетерпением ждали снежка.