Я, Потрошитель - Хантер Стивен

Глава 24

Воспоминания Джеба

Первым делом мне нужно было убедить мистера О’Коннора в том, что я должен отдохнуть несколько дней, чтобы поработать над кое-какими «мыслями».

– Мыслями? – насторожился тот. – Упаси Господи от того, чтобы журналистам в головы приходили мысли!

– Сэр, я познакомился с одним блистательным ученым. На мой взгляд, у него есть несколько толковых идей. С моей стороны было бы непростительно не узнать, к чему все это приведет. А если он окажется хотя бы наполовину прав, газете это пойдет на пользу.

– Господи, теперь профессора́! Проследи, чтобы он не засунул свой клюв тебе в задницу, хотя даже законченный гомосексуалист пожалеет два пенса на такую тощую крысу, как ты. И все же у них бывают разные вкусы.

– Сэр, уверяю вас, это абсолютно исключено.

– И кто же этот гений?

Я сказал.

– Он? Тогда я тревожился бы за попку твоей сестры, он этим славится.

– Вы знаете профессора Дэйра?

– Несколько лет назад я обрабатывал лондонский свет, стремясь найти инвесторов для своего предприятия. И тогда часто видел его под ручку с одной милашкой. Красивая была парочка, довольно загадочная, но также получающая наслаждение от своей загадки. Я хорошо помню один прием в посольстве, их там здорово развеселил профессор-венгр; он гонялся за девушкой, так он в нее втюрился. Я видел, что они оба упивались этой игрой, а коротышка мадьяр был безнадежен в своей романтичной глупости. Это было все равно что наблюдать за тем, как терьер тужится забраться на здоровенного дога. Так что можешь быть спокоен, он действительно блестящий ученый и очень обаятельный человек. Просто с таким человеком я бы не выпускал бумажник из рук.

Получив такое не слишком теплое благословение, я покинул редакцию с условием, что в том случае, если услышу о новой выходке Джека, я тотчас же найду телефон, выясню подробности и срочно отправлюсь на место.

Однако впереди меня ждало разочарование. Довольно быстро выяснилось, что я никакой не сыщик. Сестра Люси выводила трели в гостиной, мать следила за мной, словно коршун, готовый наброситься на мышку, и я никак не мог сосредоточиться на работе. Мне пришлось ретироваться в свои давешние охотничьи угодья, в читальный зал Британской библиотеки, где, как я надеялся, строгая интеллектуальная тишина вдохновит и подтолкнет меня.

Увы, даже в окружении призраков великих английских писателей и мыслителей я чувствовал себя полностью высушенным. Я был соленым огурцом, извлеченным из рассола, сморщенной изюминкой. Ни фермента, ни пузырьков – любые сравнения, которые только могли прийти на ум, были верны по отношению ко мне. Мой мозг был отключен от электричества. Я перепробовал всё: написал на большом листе «Джек», а затем быстро перечислил скорописью все версии, какие только слышал в «верхах» и в «низах», от полицейских и журналистов, от уличных женщин и интеллектуалов, – и все это оказалось чепухой. Я рассчитывал обрести вдохновение, однако этого не произошло. Как Джек двигался, как он исчезал, каковы его характерные черты? Что бы я ни пробовал, мой скудный умишко не мог обрести свою гениальность, если таковая у него и была; в конце концов лишь выяснилось, что я тщетно тешил себя надеждами. Мне не хватало ни энергии, ни побудительных сил.

Я видел области, которые следовало бы проверить, направления поисков, обойденные вниманием полицейских, в том числе и якобы великого инспектора Эбберлайна, звезды Скотланд-Ярда, недавно возглавившего расследование. Однако во мне не было энергии, как не было ее и во всех остальных – полицейских, простых гражданах, комитетах безопасности, министрах внутренних дел и прочих. Казалось, мы заперты в ящике и не можем выбраться за границы очевидного. Нам нравился образ Джека в виде угрюмого типа в цилиндре, крадущегося сквозь несуществующий туман по пустынным улицам, освещенным тусклыми газовыми фонарями, в пелерине, защищающей от сырости, маниакально хохочущего подобно злодею из мелодрамы Вест-Энда. Определенно, это был не он, и вести расследование, оставаясь прикованным к этому образу, было бессмысленно. Однако было в нас что-то трогательное, что не давало нам расстаться с предыдущими предположениями: матрос, еврей, врач, высокопоставленная особа. И пусть ни одна из мельчайших крупиц не подтверждала эти гипотезы; тем с большей жадностью мы за них цеплялись. Казалось, они образовывали линию горизонта, а мы, моряки, бороздящие море Джека, боялись заглянуть за этот горизонт, считая, что нам не удастся найти дорогу обратно.

Поэтому когда через три дня в назначенный срок я пришел к профессору Дэйру, я испытывал возбуждение, к которому примешивался трепет. Я рассчитывал, что ему повезло больше, чем мне. Только сейчас до меня дошло, что я возложил на этого человека слишком большие надежды, внушив себе, что он станет нашим спасителем. Я был молод и очень впечатлителен.

Томас Дэйр жил рядом с университетом, в доме 26 по Уимпол-стрит, в большом особняке, более респектабельном, чем я себе представлял. Этот особняк говорил о приличных доходах, хотя сам Дэйр ни словом не упомянул об этом, не желая, как я только теперь понял, ничего раскрывать о себе. Я постучал в дверь, кутаясь в коричневое шерстяное пальто, чтобы защититься от холода поздней осени, поскольку ноябрь был уже не за горами. Отворившая дверь служанка-шотландка в годах окинула меня взглядом, привыкшим определять отбросы общества, и наконец нехотя промолвила:

– Сэр, профессор ждет вас.

Кивнув, я протянул ей свое пальто и прошел следом за ней в кабинет.

Профессор Дэйр был в красном бархатном халате с галстуком, лиловых брюках и бархатных тапках с вышитыми драконами, очень милых. Казалось, он только что возвратился домой с охоты. Вересковая трубка яростно торчала из поджатого рта, испуская терпкий аромат. Растрепанные светлые волосы были закинуты назад, благородные виски сияли, сильный нос прореза́л облако дыма подобно ятагану, каковым он и являлся, а голубые глаза внимательно смотрели на меня из-за круглых очков.

– Мне нравится ваш дом, – заметил я. – Красивый.

– По-видимому, мой отец совершил нечто такое, что принесло щедрое вознаграждение. Я все собирался спросить его об этом, но так и не сподобился. Мне не очень-то нравилось его общество. Жуткий тип. Однако я получаю удовольствие от денег, которых сам не заработал. Это упрощает жизнь, дает свободу жить в свое удовольствие и платить за все это.

Я осмотрелся вокруг. Гостиная походила на многие профессорские кабинеты, которые мне довелось посмотреть за лондонскими кирпичом и плющом: сплошные книги и кожа, с бронзовыми газовыми рожками для ночного освещения, такого важного для непременных званых вечеров, массивная мебель, способная проломить слоновий череп, и восточные ковры, готовые поведать все интимные подробности взаимоотношений халифа и Шехерезады тем, кто знаком с языком узоров. От всех прочих разновидностей жилищ в престижном Блумсбери ее отличал некий стиль, который можно было назвать «Горлом». Гостиная была весьма экстравагантно украшена всем, что имело отношение к Горлу. Неужели профессор Дэйр был Шерлоком Холмсом голоса?

То есть здесь все было посвящено тому, что связано с голосовыми связками и их элементами, от подробного изображения соответствующего органа в разрезе до подписей на латыни под всеми крошечными, похожими на цветки листьями и усиками; таблиц на стене, которые я сначала принял за те, что можно увидеть в кабинете окулиста, однако затем сообразил, что это буквы, именуемые гласными; а еще непонятные устройства на большом лабораторном столе, с виду похожие на орудия пыток, но на самом деле предназначенные для измерения дыхания, как интенсивности, так и постоянства, в том числе крошечная штуковина, напоминающая факел, в пламя которой, как я предположил, нужно говорить, и этот метод даст наглядное доказательство отсутствия или присутствия звука «х», чье существование ставит в тупик половину населения города[44].