Рассвет в декабре - Федор Кнорре

Я ей рассказывал раз за разом, как у меня там получилось с капитаном, когда после лагеря меня подобрали наши солдаты… Я ведь ко всему вдобавок тогда было оглох, в самый последний день. Солдаты меня с ложки кормили понемногу кашей, чтоб я с голодухи не объелся. Радовались, когда слух вернулся и я стал им за переводчика… Тогда переводчики позарез были нужны, и я при штабе работал, и все было хорошо, как вдруг их погрузили в эшелон и отправили, не знаю — на расформирование или на Дальний Восток. Я даже не понял. И вдруг опять остался один… в такой местности, где я никого не знал и меня не знали. Это понятно. Начальник штаба мне выдал удостоверение или справку, где, при каких обстоятельствах и в каком положении они меня подобрали, и благодарность за работу переводчика, все точно, четко, убедительно, и подписи с печатью.

И вскоре по пути домой, война-то с Германией уж кончилась, попадаю я, нормальным образом, на контрольный пункт и предъявляю свой документ и выкладываю капитану историю моей жизни, рассекаю грудь и выставляю обнаженное сердце, капитан покачивает головой и ухмыляется, и я подыгрываю, позволяю себе кое-какие слегка ироничные замечания по поводу нескладности и неудачливости моей личности, даже пускаюсь в подробности психологического порядка. Нелестные для себя. Лицо у капитана русское, простое и такое мне симпатичное, что, хотя он мне два уже раза сказал: «покороче…», «короче», я, в моем восторженном состоянии, не могу остановиться и про все ему описываю, чувствую — слезы на глазах, и при этом в глубине души я уже понимаю: тут что-то не так, не то я говорю — и начинаю путаться, повторяться, а он вглядывается в лицо, в мои постыдно мокрые глаза и говорит:

— Это еще что!.. Вчерашний день у нас тут одни давал слезу, хоть пол за ним подтирай, до того свои несчастья и страдания за Родину расписывал. Оказался особого отряда полицай с тремя наградами за карательные операции. Так что, ты, значит, в лагере переводчиком у фашистов работал?.. Что ж ты замолчал? Тут же в справке написано: переводчиком, или как?

И бегло так снова проглядывает мою справку из воинской части, будто не разобрался еще. В этой справке вся моя судьба, и мне, дураку, это понимать надо было, а я вместо этого взбунтовался, нагрубил и наговорил черт знает чего. Он меня и отправил обратно к другим непроверенным в барак, в себя прийти и проветриться, а мою судьбу он сложил вчетверо, вложил в папку и задвинул в ящик письменного стола.

Однако не успокоился я, а возненавидел этого капитана, и более всего именно за то, что я ему душу открывал и сам растрогался ему на посмешище. Он это, конечно, чувствовал и, как бы сказать, стал мне отвечать взаимностью, просто так, по-человечески… такая у нас обратная связь установилась. Сейчас я это свободно и безобидно вспоминаю, а тогда меня за горло душило: ничего мне не надо, ни документов, ни разрешения следовать на место прежнего жительства, мне — одна только немедленная и полная справедливость требовалась… Легко сказать, справедливость! Простая обыкновенная правота в каком-нибудь деле и та часто на виду не стоит, как столб, до нее доискиваться надо…

Алексейсеич запнулся, хотел было улыбнуться, но только покривил губы. Нина догадливо поднесла ему в поильнике душистое прохладное лекарство, и он отпил несколько глотков.

— Потом я часто замечал, что вовсе не редкость: завяжется спор, конфликт — даже совсем не личный, а между двумя учреждениями… заводами. И оба руководителя друг друга в глаза никогда не видали, они бумажки только подписывают, и им ни убытка, ни выгоды личной ни крошки от их спора не будет, а бумажки делаются все язвительней, все их становится больше, и хотя, если б сразу разобраться, все дело-то потушить можно было очень легко, оно все больше разгорается, и вовсе тут не «честь мундира», как принято называть, а возникла и растет обыкновенная личная, упрямая ненависть, борьба двух людей… Вот так и у нас с капитаном. Поединок слона с моськой.

Я решился генерала требовать. Генерала никакого нет, есть подполковник. Желаю лично изложить обстоятельства подполковнику, и по ночам я сочиняю и воображаю свой разговор с подполковником, и он то все понимает с первого слова, то наоборот — оказывается моим врагом и тому подобное. А наяву: приходит старшина со списком на фанерке и показывает ногтем, где надо расписаться в получении пайка, посадочного талона на поезд, в эшелон. Я ничего не желаю знать, нигде не согласен подписываться, пока не увижу подполковника. Меня толкают товарищи, в загривок сзади тычут: расписывайся скорей, дурак, ведь в Россию едем…

А тут, оказывается, вдруг подполковник приехал, и можно к нему пойти. Я расписался и бегом в канцелярию. Подполковник там, только надо обождать, я его голос за дверью слышу. Время идет, подполковник все занят, а во дворе уже с мешками собираются, кому в эшелон назначено. Я жду, а у меня, как у электромотора, уже обмотка горит, опять срабатываются во мне какие-то клетки, которые, говорят, не восстанавливаются, и вот я — тихий человек, который отроду не то что без очереди никуда не влезал, а даже того, кто лезет, остановить не умел, — взял и вломился к подполковнику. Дверь приоткрылась, когда кто-то входил, и я за ним. Без памяти, что ли, не знаю, в общем, выкладываю один какой-то вариант из своих заготовленных разговоров. И подполковник оказывается именно из того же варианта, он очень дружелюбно меня дослушивает, а сам уже снимает с телефона трубку и требует капитана, называет мою фамилию и спрашивает, потом долго слушает его ответ.

— Действительно сложное дело. У вас теперь есть ясность? Если не полная, есть смысл подождать, разобраться, пока он еще у нас…

Я изо всех сил киваю ему, что я очень желаю, чтоб до конца разобрались.

— Он уже все получил на отправку?.. Все у него в порядке? Ну раз так, конечно, не будем задерживать. Все…

Кладет трубку и объясняет, что мне готов пропуск и документ, где все подтверждается, что мне нужно, и «счастливого пути». И видно, что он за меня доволен, что все так ладно кончилось.

Мы благополучно уже половину Польши проехали, когда я почему-то опять вытащил перечитать свою новую справку-удостоверение, напечатанную на новом бланке, читаю, читаю и начинаю понимать: все там вроде, как мне в полку начштаба подписал, все в точности упомянуто, но только в одном месте вставлено: «со слов», то есть удостоверяется, что ничего не удостоверяется. Большая, самая важная часть — «со слов»…

Следовательно, Москву и большие города я объехал не останавливаясь, и вот я благополучно здесь, на пригорочке, гуляю, пластинки слушаю, под березками комаров шлепаю…

Она в каждое мое слово каждый раз вслушивается, хмурится, кивает, кое-где переспрашивает.

— Все пока ясно. Теперь постой. Ты названия местностей точно помнишь? Так. А фамилии? Кого-нибудь еще из штаба? Лагерных своих товарищей? Кого-нибудь еще вспомнил? А того немца-электрика? По буквам говори, вспоминай еще!

Она тут же останавливает какого-то гуляющего, отбирает у него ручку и записную книжку и записывает точно, по буквам, имена, названия и так далее. А тот дядька стоит, ждет свою ручку. Она вырывает без церемонии из его книжки листок, он только усмехается: «Ничего, пожалуйста» — и топает дальше.

А я рассказывал ей уже не в первый раз и все как будто не про себя. Мне это все как-то равнодушно было и даже вспоминать не хотелось. Кажется, я больше на ее руку смотрел, как она записывает, ждал, когда она опять ко мне обернется и я увижу ее лицо, вполоборота, как когда-то видел, сто лет назад в лодочном сарае.

Так лето как-то впустую прошло и кончилось, по утрам ветер откуда-то издалека доносил запах сена.

Давно всякие гулянья прекратились, на горке желтые березки гнутся, облетают, народу кругом — никого. Один я зачем-то нет-нет да и зайду, поброжу. До отхода последнего катера.

Там в темноте однажды меня и окликнула Ада, тоже официантка из «Байкала»:

— Пошли к нам, сегодня мы девишник справляем.

— Мне-то что за дело.

— Решился быть идиотом своей жизни?

— Вот-вот, — говорю, — как раз по мне должность.

— Совсем чокнутый! Его на вечернику приглашают, как порядочного, а он еще и нос воротит. Выдающийся ишак. Не желаешь? Ладно, так и передам. Рыданий не ожидай! — И пошла.

Я понимаю, кому это «передам», и иду за ней.

— Это я посмеялась, а ты и поверил. Кому ты нужен, пугало болотное. Разыграла, понял?

Теперь уж я не отстаю. Прошли мы с черного хода по темной лесенке, на второй этаж поднялись, там над столовой общежитие официанток. В комнате, посредине, стол парадно накрытый, с салфетками, приборами, даже с цветами в вазе, а вокруг стола все девушки сидят на кроватях, и шеф-повар старичок Филатов рассказывает, как он поваренком при дворе царя Николая служил.

Она на меня еле взглянула, только сунула передо мной на стол тарелку: