Темный карнавал (сборник) - Рэй Брэдбери

– Мы и научим.

– А до тех пор – останемся уязвимы?

– Уязвимы? Перед кем – перед младенцем? – Дэвид слегка отстранил Элис от себя и от души рассмеялся.

– Разве младенцу известно, что правильно, а что нет? – спросила Элис.

– И что из того? Узнает.

– Но ведь младенец только-только явился на свет: как ему разобраться, что хорошо, что плохо – о совести он и понятия не имеет, – заспорила Элис, но тут же осеклась. Она оторвалась от Дэвида и резко повернулась: – Что там такое – какой-то шум?

Лейбер огляделся:

– Я ничего не слышал…

Элис впилась глазами в дверь библиотеки.

– Там, – выговорила она еле слышно.

Лейбер пересек комнату, распахнул дверь библиотеки, включил там свет и снова выключил.

– Пусто. – Он подошел к Элис: – Ты устала. Давай-ка ляжем в постельку, прямо сейчас.

Повернув выключатель, оба не спеша и молча поднялись по безмолвным ступенькам наверх. На площадке Элис извиняющимся тоном сказала:

– Прости, дорогой, я невесть что наговорила. Я и вправду вся вымоталась.

Дэвид охотно ей поддакнул.

Перед дверью детской Элис помедлила в нерешительности. Потом дернула за ручку, вошла. Дэвид следил, как она на цыпочках приблизилась к кроватке, заглянула в нее – и вмиг одеревенела, будто ее хлестнули по лицу:

– Дэвид!

Лейбер шагнул к Элис, заглянул в кроватку.

Пунцовое лицо ребенка покрывала испарина. Розовый ротик беспрерывно кривился. Ярко-голубые глаза таращились, словно на них давили изнутри. Красными ручонками он мотал в воздухе перед собой.

– Ого! Да он, видать, заходился от плача, – проговорил Дэвид.

– Да неужто? – Элис Лейбер ухватилась за перила кровати, чтобы выпрямиться. – Я не слышала, чтобы он плакал.

– Дверь была закрыта.

– И потому он так запыхался и раскраснелся?

– Ну да. Вот бедняжка. Плакал и плакал – один, в темноте. Давай сегодня положим его у нас в спальне – вдруг он снова разревется.

– Ты его испортишь, – заметила Элис.

Лейбер чувствовал на себе ее взгляд, пока катил кроватку в спальню. Он молча разделся и сел на край постели. Вдруг он вскинул голову, щелкнул пальцами и тихонько ругнулся:

– Черт. Совсем забыл тебе сказать. В пятницу мне нужно лететь в Чикаго.

– Ох, Дэвид! – растерянно, будто маленькая девочка, выдохнула Элис. – Так скоро?

– Я откладывал эту поездку целых два месяца, а теперь уж никуда не денешься – хочешь не хочешь, а придется.

– Мне страшно оставаться одной.

– К пятнице наймем новую кухарку. Она будет при тебе неотлучно. Тебе достаточно будет только ее окликнуть. Я надолго не задержусь.

– Но мне страшно. Не знаю отчего. Ты мне не поверишь, но мне кажется, я психопатка.

Дэвид забрался в постель. Элис погасила свет; он слышал, как она обошла вокруг кровати, откинула твердую от крахмала простыню и скользнула под нее. Дэвид вдыхал теплый запах, исходивший от женщины рядом с ним.

– Если хочешь, я могу несколько дней подождать – наверное, это удастся… – сказал он.

– Нет, не надо, – неуверенно протянула Элис. – Поезжай – это важно, я понимаю. Просто у меня в голове вертится то, о чем я с тобой толковала. Законы, любовь, защита. Любовь защищает тебя от меня. Но вот ребенок… – Она перевела дух. – Что защищает тебя от него, Дэвид?

Прежде чем он успел ответить и объяснить, насколько глупо говорить так о младенцах, Элис внезапно зажгла ночник.

– Взгляни! – ткнула она пальцем.

Ребенок в кроватке не спал – и в упор глядел на Дэвида серьезными голубыми глазками. Веки у него сомкнулись.

Свет снова был потушен. Элис, дрожа, прижалась к Дэвиду:

– Это нехорошо – бояться того, кто рожден тобою. – Она понизила голос до шепота – горячего, сумбурного, исступленного. – Он пытался меня убить! Лежа там, он подслушивает наши разговоры и ждет твоего отъезда, чтобы повторить попытку! Клянусь, это чистая правда!

Элис разразилась рыданиями; Дэвид ее обнимал, но они не утихали.

– Успокойся, – повторял он, гладя ее по волосам. – Ну хватит, хватит. Успокойся.

Элис долго еще плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда она замолкла и, не переставая дрожать, тесно прижалась к мужу. Ее учащенное жаркое дыхание выровнялось, но, прежде чем она уснула, по ее телу еще несколько раз пробегала застарелая судорога.

Задремал и Дэвид.

Но перед тем как глаза у него окончательно сомкнулись и сонные волны накрыли его с головой, до его слуха из дальнего угла комнаты донеслось странное, еле различимое чмоканье.

Чмоканье влажных, розовых, подвижных губок.

Младенец.

И тут же он провалился в сон.

Утро выдалось ослепительное. Элис улыбалась.

Дэвид раскачивал свои часы над кроваткой:

– Видишь, малыш? Блестящее. Красивое. Ну-ка. Ну-ка. Блестящее. Красивое.

Элис улыбалась. Она велела ему спокойно лететь в Чикаго: она будет держаться молодцом, беспокоиться не о чем. О малютке она позаботится. Да-да, позаботится, все будет хорошо. Последние слова Элис произнесла с особенным нажимом, но Дэвид Лейбер значения этому не придал.

Самолет взял курс на восток. Необъятное небо, море солнца, скопища облаков – и вот на горизонте возник Чикаго. Лейбер с головой окунулся в деловую суматоху: надо было размещать заказы, разрабатывать планы, участвовать в банкетах, обходить знакомых, звонить по телефону, выступать на конференциях, в перерывах торопливо глотать обжигающий кофе. Однако он каждый день посылал Элис и малышу письма и телеграммы – писал коротко, четко, сердечно.

На шестой день, вечером, раздался длинный междугородный звонок. Лос-Анджелес.

– Элис?

– Нет, Дейв. Это Джефферс.

– Доктор?

– Соберись с духом, сынок. Элис больна. Вылетай-ка домой – ближайшим рейсом. У нее пневмония. Чем смогу, дружище, тем помогу. Вот если бы побольше времени прошло после родов. Она очень слаба.

Лейбер опустил трубку на рычаг. Выпрямился: ноги у него сделались как ватные, руки отнялись, тело стало чужим. Гостиничный номер поплыл перед глазами и распался на куски.

– Элис, – тупо пробормотал он, шагнув к выходу.

Самолет летел на запад, впереди показалась Калифорния. Волнообразное металлическое кружение пропеллеров внезапно сменилось подрагивающим кадром: Элис лежит в постели, доктор Джефферс стоит у залитого солнцем окна, а сам Лейбер, постепенно осознавая себя реально существующим, медленно переставляет ноги по направлению к кровати, и тогда наконец все подробности воссоединяются в цельную и завершенную картину действительности.

Все трое молчали. По лицу Элис скользнула слабая улыбка. Джефферс заговорил, но до Дэвида из его речи доходило немногое:

– Твоя жена – слишком хорошая мать, сынок. Она куда больше заботилась о ребенке, чем о себе…