Хроники ветров. Книга цены - Екатерина Лесина

— Ты ведь не хочешь, чтобы тебя обвинили в непочтении к Закону?

— Не хочу.

— Тогда, черт бы тебя побрал, делай, что говорю. Для начала заткнись! Никаких больше рассказов, даже если кто-то о чем-то начнет спрашивать, ты ничего не знаешь, ничего не помнишь. Да, был удостоен высочайшей чести лицезреть Великую Мать Ааньи, но говорить об этом не имеешь права. Ясно?

— Но я же правду сказал! Только правду. Ты ведь мне веришь, и те, которые в лаборатории были, они тоже все понимали, как на самом деле. Она — чудовище, мерзкое жадное чудовище!

— Заткнись. — Ильяс подкрепил приказ пощечиной. — Никогда больше. В моем присутствии. В любом присутствии. Не смей. Называть Ее чудовищем!

От боли и обиды, скорее даже от обиды, Фома готов был расплакаться.

— Но я же говорю правду.

Ильяс вздохнул и, чуть успокоившись, произнес.

— Здесь только одна правда. Та, что одобрена Департаментом Идеологии и Пропаганды. Твои же истории с точки зрения честных граждан — грязная клевета. В лучшем случае, тебя сочтут сумасшедшим, а сумасшедшие подлежат выбраковке. В худшем — шпионом и провокатором, этими занимается Департамент Внутренних Дел.

— Замолчи! Я не могу слушать это!

— Можешь и будешь, — жестко оборвал Ильяс. — Да пойми же ты, олух царя небесного, что иначе здесь не выжить, что правда твоя никому не нужна, что единственный реальный результат твоих проповедей — излишне пристальное внимание Департамента. Нет, лично тебя они не тронут, ты же у нас — частная собственность Великой Матери, о чем и справка соответствующая имеется — но только тебя. А не хочешь ли подумать, что будет с остальными, теми, кто наслушавшись твоей правды, начнет испытывать сомнения относительно величия Империи? Или в том, что Повелители по праву руководят Кандагаром? Что будет с этими людьми, которые вдруг задумаются над жизнью и станут замечать то, чего раньше не замечали? Они начнут задавать вопросы и искать ответы, а потом? У них ведь нет защиты в виде особого положения, зато есть семьи, жены и дети, к которым на всю оставшуюся жизнь приклеится ярлык "сомневающихся". А это прямой путь к ликвидаторам.

— Ты просто боишься!

— Да, боюсь. — Ильяс схватил Фому за плечи и крепко тряхнул. — Я боюсь! Ты даже представить себе не можешь, насколько я боюсь! — Повторил он, глядя прямо в глаза, и увернуться от этого жесткого, колючего и вместе с тем отчаянного взгляда не представлялось возможным.

— Я не смерти боюсь, а того, что меня сожрут, как какого-нибудь барана, и при этом я буду совершенно счастлив. Помнишь Коннован? Светлая, хрупкая, похожая на ребенка, еще постоянно улыбалась, даже когда совсем хреново было.

— При чем здесь она?

— При том, что я охранником был, ну и палачом заодно. Володар-то знал, что без крови его игрушка недолго протянет, ну и раз в неделю выбирал кого-нибудь из рабов, такого, чтоб не сильно жалко было. Князю просто, пальцем ткнул и все, а мне сначала отвести человека, потом тело убрать… что смотришь, неприятно слушать? А мне, думаешь, приятно было? Все ведь знали, куда идут, плакали, умоляли, предлагали чего-то… один даже зарезать попытался. Ну да речь не об этом, а о том, что в самой камере не кричал никто. И знаешь, что я заметил?

— Что? — Фоме было жутко, настолько жутко, что даже голоса в голове заткнулись со страху.

— Они все, как один, умирали счастливыми. Волочешь его вверх по лестнице… за ноги обычно, так удобнее, голова по ступенькам тук-тук-тук, а на лице улыбка радостная-радостная. Я вот не хочу, чтобы меня тоже… по лестнице, за ноги и с такой вот улыбкой на роже… чтобы с жизнью еще и душу забрали, понимаешь?

— Понимаю. — Теперь Фома действительно понимал, и пожалуй, понимал лучше чем кто бы то ни было в Империи. — А если уже?

— Что уже?

— Если уже душе забрали, тогда что?

— Не знаю. — Отвечает Ильяс. — Тогда, наверное, бояться нечего. Только ты все равно помалкивай, ладно?

Фома кивает. Он помолчит, тем более что Ильяс прав, кому нужна эта правда?

— Совершенно никому, — печально соглашается Голос.

Рубеус.

Завод поражал. На бумаге все эти производственные линии, цеха, склады, жилые помещения были чем-то абстрактным, равно как и люди, здесь работающие. Пять тысяч — вроде бы и понимаешь, что много, и в то же время, не осознаешь, насколько много.

— Прошу прощения, здесь довольно грязно, — молодой да-ори не пытается скрыть своего отвращения к происходящему. — И все эти звуки… раздражает, правда?

Скорее уж убивает, Рубеус не представлял, как здесь можно существовать. Если и существовал ад для да-ори, то он был здесь. Вонь краски, растворителя, пота, жженой резины, раздражающе резкие, навязчивые, но звуки хуже всего…

— Поневоле начинаешь завидовать глухим.

С этим нельзя было не согласиться.

— Позволено ли будет узнать о причинах… инспекции? Сколько здесь работаю, до сих пор не случалось. Поговаривают, будто вице-диктатор — личность оригинальная.

— Весьма оригинальная, — это Рубеус мог подтвердить с чистой совестью.

— Я — Лют Вар, старший менеджер завода, — да-ори протянул руку. Ладонь сухая, пожатие крепкое, на лице улыбка и ни следа беспокойства. А судя по докладам вежливый и улыбчивый Лют истреблял от трех до пяти человек в неделю, причем именно рабочих из одиннадцатого цеха, в результате этой маниакальной привычки старшего менеджера в последнюю неделю цех стоял, люди наотрез отказывались работать там.

— Хотелось бы узнать ваше имя, инспектор, — напомнил Лют.

— Рубеус.

— Что ж, кратко и внушительно. Честно говоря, слышать о вас не приходилось, но это ведь не о чем еще не говорит. И что именно здесь вы желали бы… проинспектировать? — Вот теперь Лют откровенно издевался. Самоуверенный, с документацией-то у него наверняка полный порядок, а если и есть недочеты, то незначительные. Но на бумаги Рубеусу плевать, он еще не настолько разобрался в теории, чтобы разбираться в бумагах.

— Вы не против, если я просто похожу?

— Здесь? — удивился Лют. — Зачем?

— Просто так… интересно, знаете ли. Никогда не бывал. А вы можете быть свободны. Полагаю, у главного менеджера полно дел, не хотелось бы, чтобы мой визит нарушил привычный ритм работы.

Лют все понял правильно и, вежливо улыбнувшись, пожелал:

— Смотрите, не заблудитесь… и будьте осторожнее, все-таки производство… всякое случиться может.

— Постараюсь.

Что ж, кто предупрежден, тот вооружен. А вооружился Рубеус неплохо.

Часа через два он почти привык и к шуму, и к запахам, и к постоянной суете вокруг. Люди делали вид, что не замечают Рубеуса, но при этом старательно обходили его стороной. Разговоры… разговоров было много, только слушай. Рубеус слушал и делал выводы.