89.Группа Тревиля - Владимир Березин

Главное теперь, чтобы мозг мой, несчастная глупая моя голова не взорвалась бы.

И если я правильно понимаю, у меня в голове начал работать тот самый акселератор.

Хорошо было супергероям — для того, чтобы им включить свои замечательные суперсилы, им достаточно было забежать за угол и переодеться. У меня это происходило через головную боль и страшные неприятности — теперь я понимаю, отчего у меня так болела голова на Зоне во время одиночного путешествия.

Только тогда прямого воздействия на головной мозг не происходило — всё же артефакт лежал внутри герметичного экранирующего излучения, контейнера.

А теперь я был похож на обезьяну с гранатой, которая выдернула кольцо. Что-то у неё получилось. Но пока обезьяна, то есть я, ещё не вполне понимала, что у неё получилось.

Как говорил в своё время один из моих научных руководителей, «стремясь куда-то войти, сперва подумай, как оттуда выйти». Но это были американцы — маракинская школа была совсем иная: нужно было ввязаться в бой и лишь потом посмотреть, что будет. Никакой рекогносцировки, только разведка боем, плевать на тылы и растянутые коммуникации — руби, коли, и пусть победа будет за нами!

Но я успел подумать, что изменённое сознание сейчас я включу, а вот как его выключить?

Однако остановить что-то уже было невозможно.

Я чувствовал себя как человек, что готовится чихнуть, и отработать назад уже нельзя — я действительно увидел вдруг все предметы и о каждом из них мог сказать вещи, которые раньше не пришли бы мне в голову. Например, я видел серийный номер газоанализатора, и понимал, что не сколько вижу его, сколько помню. Я мельком бросил когда-то взгляд на табличку, а теперь пробуждённая память подсказывала мне восьмизначное число.

Переводя взгляд на стопку бумаг на столе, я понимал, сколько в ней листов — девяносто восемь. Причём я знал, что если снять с неё, как с колоды карт, сорок два листика, то я увижу заголовок: «Часть вторая».

Как аквариумная рыбка, двигаясь будто в воде, плавно и медленно, я предпринял этот эксперимент и действительно увидел перед собой страницу сорок шесть, где сверху было набрано: «Часть вторая. Некоторые результаты практического применения измельчённой пыльцы слабомутировавших растений».

Теперь хорошо бы увериться, что все эти наблюдения существуют не только в моём сознании.

Потому как я очень хорошо помнил, что есть такая история, которую рассказывают то про Хаксли, то про Вуда, или про одного английского наркомана, про которого написал Оруэлл.

Так вот этому наркоману открылись во время трипа удивительные тайны мироздания.

Это был непростой наркоман, и понимая, что тайны мироздания на дороге не валяются, он всё записал.

Проснувшись наутро, он обнаружил каракули следующего содержания: «Банан большой, но кожура еще больше».

Не важно, кто это был, но попасть в положение этого учёного (или простого наркомана) я не хотел. Такой ход дела казался мне унизительным — лучше совершать свои ошибки, чем повторять чужие.

И я начал разглядывать предметы, прислушиваясь к своим ощущениям.

Ничего необычного — я понял, что это наглядная реализация того, о чём говорил своему неизменному спутнику Шерлок Холмс: «Этот человек по типу — врач, но выправка у него военная. Значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков — лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное — очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку — держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач-англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане. Весь ход мыслей не занял и секунды. И вот я сказал, что вы приехали из Афганистана, а вы удивились».

То есть я просто реализовал жизнь Шерлока Холмса, но хотелось бы надеяться, что не стал при этом наркоманом.

А то будешь лежать, весь в следах от уколов, а когда зайдёт ко мне на огонёк Атос, то предложишь ему если не морфия, то кокаина:

— Семипроцентный. Хочешь попробовать, дорогой Атос?

Но по крайне мере на этой стадии от наркомана в этом состоянии было мало — я чувствовал, что это тяжёлый труд, такая мучительная работа. Конечно, библиофилы, занятые перелистываем пыльных страниц в поисках нужной миниатюры, тоже своего рода наркоманы, но не так уж чтобы очень распространённый тип.

Да, управляться с этим новым умением мне предстояло ещё долго.

Но я решил снова нырнуть и опять погрузился в это странное состояние.

Теперь я как бы видел всю Зону, она была странно изогнута, словно я наблюдал её в объектив «рыбий глаз», края местности были искажены, но я видел все детали. Так показывали Зону беспилотные самолёты, пока все не попадали в аномалии и не были сбиты праздношатающимися по Зоне сталкерами.

Я понимал, что на самом деле не лечу над пространством удивления и неожиданностей, а это моё сознание, собрав по крохам информацию в памяти, выстраивает эту картину.

И вот теперь я видел, как через Тёмную Долину проходит отряд наёмников, который готовит новую засаду. Они совершают странные эволюции внутри Зоны, и если постараться, то можно понять, что им нужно.

Им нужен я… Нет, не только я — и с удивлением я понимал, что им нужен Атос. Причём эти четверо, что шли сейчас устраивать засаду, были частью какой-то большой, сторонней силы, что вела с моим другом игру, как кошка с мышью.

Его, видимо, пытались купить, а теперь просто хотели убрать с шахматной доски, как ненужную фигуру. Иногда убивать даже не надо, а лучше погрузить врага в суетные заботы. Ну, или, на худой конец, убить близких ему людей.

Мне рассказывали, как перспективные научные исследования в СССР были свёрнуты с помощью мелких и смешных действий — одному разработчику подкинули фальшивую родственницу, а когда он с ней даже не переспал, то его жена, внезапно вернувшись, всё равно нашла тюбик помады под кроватью. На одного бабника наслали ораву молодых матерей с младенцами на руках, к третьему прислали ящик коньяка и он развязал с пьянкой.

И что? Один из ведущих конструкторов оборонных систем застрелился, советский разработчик М-теории бросил науку и углубился в семейные дела, а один из фигурантов сломал себе шею, катаясь на Эльбрусе.

Всё это, разумеется, наука наверстала, но открытия были сделаны чуть позже, чем в других странах.

Иногда малые возмущения приводят к большим колебаниям системы, как об том говорила нам теория и практика задач с неустойчивостью.

Что-то схожее происходило и сейчас.

И вот четверо наёмников шли по тропе, и возможно, именно с ними мне предстояло столкнуться через пару дней. Но что-то им помешало, и они вдруг залегли.

Сверху я видел, как за холмом их выцеливают два сталкера в рваном обмундировании. Потом к ним присоединился третий, таща за собой антикварный немецкий миномёт. Видимо, этот пятидесятимиллиметровый миномёт был найден сталкерами где-то в болоте.

Они медленно готовят антикварную трубу на прямоугольной подставке к бою, а потом беззвучно кладут пристрелочную мину прямо перед наёмниками. Вторая взрывается прямо в том месте, где залегли эти четверо. Девятьсот граммов стали и тротила сразу убивают двоих и ранят третьего. Третья мина с неисправным взрывателем, и она ухает прежде времени, прямо над четвёркой, в которой уже осталось только двое дееспособных бойцов.

Я вижу этот бой на вогнутом экране моего сознания, и у меня даже появляется желание кликнуть мышкой где-то с краю, чтобы вызвать меню.

Приходя в себя, я думаю о том, откуда во мне знание о скоротечном бое с применением 5cm leichterGranatenwerfer 36[24] — и тут же вижу свой ПДА, на котором одна за другой тухнут яркие точки.

Что ж, и тут я нашёл объяснение, но всё же понимал, что нахожусь только в начале долгой дороги.

Главное не надорваться.

Я посмотрел на стол, где, кроме всего прочего, лежала кучка рассыпавшихся спичек, которые я использовал для тренировки быстроты счёта.

С ними можно было тоже что-то придумать, но я одёрнул себя. Я помнил историю заведующего лабораторией Андрея Андреевича Комлина, который сошёл с ума именно от экспериментов со спичками.

Спички мы оставим на будущее.

Глава четырнадцатая

— Штандартенфюрер, — сказал ему Шелленберг через две недели, — видимо, вопрос технического превосходства будет определяющим моментом в истории мира, особенно после того, как ученые проникнут в секрет атомного ядра. Я думаю, что это поняли физики, но до этого не дотащились политики. Мы будем свидетелями деградации профессии политика в том значении, к которому мы привыкли за девятнадцать веков истории. Политике наука станет диктовать будущее. Понять изначальные мотивы тех людей науки, которые вышли на передовые рубежи будущего, увидеть, кто вдохновляет этих людей в их поиске, — задача не сегодняшнего дня, вернее, не столь сегодняшнего дня, сколько далекой перспективы. Поэтому вам придется поработать с арестованным физиком. Я запамятовал его имя…