Королевская канарейка (СИ) - Кокарева Анна

Ни слова неправды. Если уж от одного его взгляда коленки подламываются и чувство, как будто воздушная стена ударила, то каково же при более близком контакте! Это не считая… ещё кое-чего.

— Блодьювидд, зачем повторяться, — лица в темноте не вижу, но голос исполнен снисходительной насмешки и укора, — от восхищения ты уже отказала моему сыну. Если правда так уж восхищаешься, напрягись и придумай другую причину)

Э… ну, не то чтобы прям вот отказала…

— Ну да. Кое-что он успел. Целоваться научил, — цедит сквозь зубы.

При упоминании Леголаса почувствовала болезненный укол в сердце. Уж не влюбилась ли всё-таки?

— Не влюбилась.

Мда, владыка хорошо покопался в моей голове. Может, он меня теперь лучше чем я сама понимает. И всё же, и всё же… Творец укоризна человеков. Больно, не хочу больше. И тут до меня начало доходить.

— Государственная тайна. Дела королевского дома. Что было в том письме?

— Приказ немедленно уезжать. Догнать посольство, отправляющееся в Линдон, и представлять там Эрин Ласгален — до той поры, пока не будет заключён союзнический договор. Сколько я знаю Линдон, это дело небыстрое. Лет пять точно протянут, — голос владыки был спокоен и холоден, — да, вы более не увидитесь. И да, ослушаться он не мог. У нас такое не принято.

Понятно. Я смотрю, небесное пламя интересует эльфов не только платонически. А ведь принц совершенно не ждал подлянки. Говорил же, что сам привезёт в пущу, и что отец рад будет. Ну что ж, никто не говорит, что он не рад… Но без принца. Выперли сокола на дальние рубежи, чтобы не отсвечивал. А всё-таки не попрощался и не сказал ничего. Пренебрёг. Стряхнул, как листик, опустившийся на рукав.

— В этом деле каждый за себя, богиня. Я вижу, старая ведьма не много тебе рассказала, преследуя свои цели… что ж, пусть между нами не будет недопонимания: богиня проявляет себя, когда человек или гномка (да, предыдущее воплощение, четыреста лет назад, было гномкой) из ребёнка становится девушкой. Обычно она влюбляется насмерть в первого эльфа, которого увидит. Любовь богини делает его неприкосновенным. То есть, тот, кто нашёл Блодьювидд, становится её… мне сложно найти слово на синдарине, обычно эти вещи рассказываются на квенья… скажем, принцем-консортом. Если по каким-то причинам этого не произошло, и она никого не любит, то возможно всё. Богиня может выбирать, кого хочет, но избранник не имеет статуса неприкосновенности, и его может вызвать на поединок всякий желающий. Желающих хватает, и она достаётся сильнейшему. Последний раз такое случилось три тысячи лет назад. Она никого не любила. Этот цветочек хотел, чтобы за него сражались. Такова была воля небес, и побоище было страшное. Я не успевал убивать её избранников, но она была моей!

Сквозь шок мелькнула глумливая мысль, что рога-то у владыки на короне выросли, видно, как бы в задаток… ну или он потом себе такие заказал. На добрую память.

— Не делай такое лицо, Блодьювидд, богиня вне этики. Это живое пламя, любовь в чистом виде! Любой, кто умирает из-за тебя, считает, что оно того стоило. И да, каждое твоё появление сопровождается вспышкой рождаемости, с которой у эльфов плохо, и это бывают прекрасные дети. Тогда погибли многие, но родилось на порядок больше. И она родила мне сына, что тоже дело почти невозможное, больше такого не бывало, — голос короля смягчился, стал нежным и печальным, — и покинула меня меньше, чем через год после его рождения. Её огненный дух не мог больше оставаться на земле.

И тут я поняла, что владыка тоже может не только воспринимать мысли, но и транслировать, и даже не мысли, а мыслеобразы — увидев как бы со стороны, непонятно чьими глазами завораживающее зрелище: высокая призрачная пирамида наподобие ацтекской, окружённая толпой эльфов, и по лестнице наверх, к бледному, почти не видному на воздухе пламени, восходит женщина в белом. У подножия Трандуил — явно моложе, чем сейчас. Он смотрит ей вслед так, как будто сейчас умрёт, и только потянувшийся к его лицу светловолосый младенец у него на руках заставляет его оторваться и с нежностью взглянуть на ребёнка.

— Мать Леголаса была богиней?

— Да.

— Почему она не осталась с сыном⁈

— Потому что богиня. Ты поймёшь. Потом, — голос короля звучит глухо и печально, — ты права, эльфы могут любить не однажды. Я видел твои воспоминания и то, что ты читала о нас. Талантливые сказочники, знаешь ли, всё равно видят через призму своего человеческого воспитания. И да, в восприятии человека мы любим всю жизнь. Всю его жизнь.

Ах, ну да: «Сто лет — миг в жизни эльфа»… Я для него, как для меня бабочка-однодневка. Мотылёк.

— Да. И я печалюсь об этом, — король помолчал, — ты думаешь, что я плохо поступил с сыном. Всё так. Но это ничего не меняет. Ты не кровожадна, Блодьювидд, твоё пламя не требует смертей — иначе я бы уже начал убивать, хотя, как владыке, мне огорчительно терять воинов, даже если это окупится сторицей. Ты свободна в выборе, и при этом твоим консортом буду я или никто. Помни и не удивляйся: любого, кто тебе понравится, я вызову и убью. Если ты не влюбишься — а ты не влюбишься. Ты очень осторожна в этом плане, и я понимаю. Очень… больно. В отсутствие любви твоим выбором правит королева чужих, так? Что ж, самая оранжевая бутылка в этом лесу — я.

Ого, как он глубоко залез в голову! Все ассоциации выудил… Интересно, он меня иногда немного запугивает потому, что где-то в глубине мне это нравится?

— Да) Но мне тоже это нравится. Кстати, о запугивании: познакомься поближе с моим змеем.

Тут меня сплющило от понимания, что шутки за триста любят даже боги, и от того, что аспид, оказывается, всю дорогу сидел на груди у Трандуила, обвивая его шею, а сейчас, повинуясь невидимой команде, сполз на стол и раздул все семь капюшонов, глядя на меня. В полутьме мертвенно поблескивали его холодные глазки и слышался грозный свист, издаваемый семью головами. Боже, пошли мне лопату!

— Не нужна тебе лопата, — с оттенком нетерпения, — подставь руку, как будто веточку, и он переползёт на неё. На столе холодно, а твоё пламя наверняка ему понравится. Ну же!

И я протянула руку, всё ближе и ближе. Почти неслышное касание его языков, момент, когда он замер, и я ждала, что таки тяпнет, — и вдруг он сдул капюшоны наполовину и заинтересованно заполз на руку, обвив её, и тут же перебрался из широкого рукава на шею, скользнув под воротник. Обмирая, ждала, ощущая, как он тыкается мордами мне в шею, за ухом, как ворошит волосы. Змей повозился ещё и успокоился, почти перестав двигаться. На ощупь он оказался сухим и тёплым, немного шершавым. Сбылся для меня кошмар многих и многих: у меня на шее сидит кобра. Сглотнула и продолжила беседу:

— Владыка, позвольте полюбопытствовать, — стресс и понимание, что терять почти что и нечего, можно не стесняться, — каким образом та богиня, три тысячи лет тому как, доставляла вам такое количество поединков? За меня вы, вроде бы, ни разу ещё не схватились, и я не замечала, чтобы кто-нибудь смотрел на меня с вожделением)

— Я ждал, что закричишь и попросишь убрать. Ты сильна духом, — с насмешливым восхищением произнёс Трандуил. — Ты просто ненаблюдательна, наивна, и, я бы сказал, невинна. Умереть просто так никто не хочет, зная, что шансы победить исчезающе малы. Тут надо вести себя иначе, наподобие гномской лавочницы: улыбаться, как будто аванс выдаёшь, и глазками поводить, как будто кредит открываешь. И действительно… гм… давать. Тогда я буду занят с утра до вечера, убивая обезумевших претендентов. Но ты же этого не хочешь?

— Знаете же, что нет, — змей на шее согрелся до температуры тела и ощущался уже чуть ли не как часть одежды, но когда Трандуил, заставивший расцвести цветок жимолости, протянул руку, чтобы вставить его в мои волосы, встревоженно и недовольно приподнялся с шипением навстречу его руке, и снова улёгся, когда тот, вставив цветок, руку убрал.

Интересно, это такой садизм изысканный: посадить женщине на шею кобру, а потом дарить ей цветочки и вести куртуазные разговоры? Не, ну форма лёгкая, конечно. Читала где-то тошнотное описание, как один индийский раджа, медленно сажая врага на кол, вёл с ним разговоры об искусстве. За ответы невпопад рядом на кол сажали одного из детей казнимого.