Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

— Потому что вон там, — отвечал капитан, показывая рукой на морс, — подходит подозрительное судно, которое преследует меня уже четвертые сутки. У этого корабля, как мы говорим, недобрый вид. Я хочу понаблюдать за тем, что он будет делать.

Удовлетворившись этим объяснением, Филипп сел в последнюю шлюпку.

Дамы, многие другие пассажиры столпились в носовой части корабля и на корме, не отваживаясь спуститься или ожидая своей очереди.

Они видели, как две шлюпки стали удаляться, увозя радостных матросов и еще более счастливых пассажиров.

На прощание капитан предупредил:

— В восемь часов, господа, за вами прибудет последняя шлюпка, имейте это в виду! Опоздавшие останутся на острове.

Когда все, и любители природы, и охотники, высадились на берег, матросы тут же отправились в пещеру, расположенную в сотне шагов от берега и уходившую в глубь земли, куда не достигали солнечные лучи.

Свежая, голубая, изумительно вкусная вода била из источника среди поросших мхом камней и, не выходя из грота, исчезала в низине среди мелкого зыбучего песка.

Матросы наполняли бочки и катили их к берегу.

Филипп не сводил с них глаз. Он любовался голубоватым полумраком пещеры, ее прохладой, мелодичным журчанием воды, падающей каскадами. Вначале ему показалось, что в пещере очень темно и довольно свежо, однако через несколько минут потеплело, а в темноте стали вспыхивать и тут же гаснуть таинственные огоньки. Когда Филипп входил в пещеру, он вслепую следовал за матросами, вытянув руки и натыкаясь на выступы в скалах. Потом мало-помалу он стал различать лица и очертания фигур и решил, что в гроте все видно яснее, чем при дневном свете, резком и слепящем в этих широтах.

Он слышал, как постепенно вдали теряются голоса его спутников. В горах раздались выстрелы, потом все стихло, и Филипп остался один.

Матросы сделали свое дело, и им не нужно было возвращаться в грот.

Филипп был очарован тишиной и одиночеством; его подхватил вихрь мыслей. Он сел на теплый мягкий песок, привалился спиной к поросшей душистой травой скале и предался мечтам.

Время шло, а он забыл обо всем на свете. Рядом на камнях лежало незаряженное ружье. Чтобы ничто не мешало ему устроиться, он вытащил из карманов пистолеты, с которыми никогда не расставался.

Вся его прошлая жизнь неторопливо прошла перед его мысленным взором, словно поучая или упрекая его в чем-то. А будущее упрямо ускользало, подобно диким птицам, которых можно иногда догнать взглядом, но достать рукою — никогда.

Пока Филипп был погружен в раздумье, в сотне шагов от него были еще люди: они несомненно мечтали, смеялись, надеялись на будущее. Несколько раз ему почудился шум весел: то ли шлюпки увозили на корабль насладившихся прогулкой пассажиров, то ли привозили на берег новых пассажиров, жаждавших удовольствий.

Однако никто пока не нарушал его одиночества: то ли потому, что одни не замечали входа в пещеру, то ли потому, что другие, уже видавшие грот, не хотели еще раз туда входить.

Вдруг чья-то робкая, неясная тень загородила свет, встав у входа… Филипп увидел, как человек, вытянув руки и наклонив голову, пошел к журчащей воде. Поскользнувшись на траве, человек споткнулся и чуть не упал.

Филипп поднялся и протянул руку, чтобы помочь ему выбраться на твердую почву. Он учтиво коснулся в темноте пальцев незнакомца.

— Сюда пожалуйте, сударь, — приветливо пригласил он. — Вода здесь.

При звуке его голоса незнакомец резким движением поднял голову и приготовился ответить. Его лицо стало видно в голубоватых сумерках грота.

Вдруг Филипп в ужасе вскрикнул и отпрянул.

Незнакомец тоже вскрикнул и отступил.

— Жильбер!

— Филипп!

Эти слова прозвучали одновременно, взорвав тишину пещеры.

Потом послышались звуки борьбы. Филипп обеими руками вцепился своему врагу в горло и поволок его в глубь пещеры.

Жильбер не сопротивлялся. Он понял, что отступать некуда.

— Негодяй! Наконец-то ты у меня в руках!.. — проревел Филипп. — Бог тебя отдает мне в руки… Бог справедлив…

Жильбер смертельно побледнел и стоял не шевелясь. Руки его безвольно повисли вдоль тела.

— Трус! Ничтожество! — воскликнул Филипп. — Даже дикие животные инстинктивно защищаются!

— Защищаться? Зачем? — едва слышно возразил Жильбер.

— Ты прав! Ты отлично знаешь, что находишься в моей власти, что заслужил страшное наказание. Все твои преступления открылись. Тебе мало было осквернить девственницу — ты погубил мать.

Жильбер молчал. Филипп распалялся все больше, упиваясь своей ненавистью. Он снова в гневе схватил Жильбера. Тот не оказывал ни малейшего сопротивления.

— Ты разве не мужчина? — со злостью тряхнув его, спросил Филипп. — Нет! Ты мужчина лишь с виду! Он даже не сопротивляется!.. Ты же видишь: я тебя душу. Так сопротивляйся! Защищайся же… Трус! Трус! Убийца!..

Жильбер почувствовал, как пальцы его врага впиваются ему в горло. Он выпрямился, напрягся и, сильный как лев, одним движением плеча отбросил Филиппа далеко в сторону.

— Вы сами видите, — скрестив руки на груди, сказал он, — что я мог бы защищаться, если бы хотел. Да зачем мне это? Вот вы бежите к своему ружью. Ну что ж! Я, пожалуй, предпочел бы пулю, чем быть растерзанным в клочья и растоптанным.

Филипп и в самом деле схватил ружье, но при этих словах выпустил его из рук.

— Нет… — пробормотал он. — Куда ты направляешься?.. — продолжал он совсем тихо. — Как ты сюда попал?

— Я сел на «Адонис»…

— Так ты прятался? Ты, значит, меня видел?

— Я даже не знал, что вы были на борту.

— Лжешь!

— Нет.

— Как могло статься, что я тебя не видел?

— Потому что я выходил из каюты только по ночам.

— Вот видишь: значит, ты прятался!

— Разумеется…

— От меня?

— Нет. Вы не поняли! Я ехал в Америку с секретным поручением и не должен был никому попадаться на глаза. Поэтому капитан… поместил меня отдельно от других.

— А я тебе говорю, что ты прячешься, чтобы укрыться от меня… а еще для того, чтобы скрыть ребенка.

— Ребенка? — переспросил Жильбер.

— Да. Ты украл и спрятал ребенка; это станет твоим оружием, и ты извлечешь из этого выгоду! Негодяй!

Жильбер отрицательно покачал головой.

— Я забрал ребенка, — сказал он, — чтобы никто не научил его презирать родного отца или отрекаться от него.

Филипп с минуту переводил дух.

— Если бы это было правдой, — заметил он наконец, — если бы я мог этому поверить, ты был бы не таким негодяем, каким я тебя считал. Но раз ты мог украсть, значит, можешь и солгать.