Богатые тоже скачут, или Где спит совесть - Юлия Славачевская

Я только весело подхихикивала. Злость почти ушла, меня рвала ввысь огненная мощь, принося чистейшую радость и освобождение.

В один прекрасный миг я создала вокруг себя ореол, яйцо огня, чтобы тут же рассыпать его брызгами сложных эллипсоидных конструкций. Вокруг меня поочередно кружили светлячки, факелы и крупные огненные шары.

Любимая стихия ластилась к моим плечам, играла с волосами, прыгала резвым щенком по верху платья. Тело, способное выполнять акробатические кульбиты любой сложности, дарило чисто физическое удовольствие.

Зрители повскакали и следили за снарядами огня стоя, на грани ужаса и бешеного восторга, глаза их постепенно зажигались диким, безумным обожанием, что, как вы понимаете, меня не особо вдохновляло.

Не хватало мне еще разборок с соседним департаментом за нецелевое использование технических средств!

Хотя, думаю, освещенный изнутри пламенем шатер в сумерках действительно должен впечатлять… во всяком случае, я заметила сбежавшуюся к нам в нарушение всех норм этикета и рабочего распорядка Никову обслугу. Я обнаружила трех поваров, пять горничных, дворника и садовника, прячущихся за кустами у входа. Тоже мне партизаны!

Про официантов и охранников, на «законных» основаниях застрявших между столами и пялящихся на мое выступление, я вообще не упоминаю. Само собой.

И вот, когда я уже почти закончила, выписывая последний, самый головокружительный и технически сложный вензель, причем вовсю наслаждаясь эстетикой процесса, в шатер ворвался Никос. Мой не то жених, не то муж не раздумывая рванул ко мне, чтобы спасти горящую жену, срывая на бегу свой белый пиджак. Он брал на ходу головокружительные барьеры, летел как снаряд, чтобы обернуть меня тканью пиджака, чтобы спасти. Не думая про собственные руки, ни на секунду не останавливаясь, с глазами, полными невыразимого ужаса и боли. И я поняла — ревность ушла, а вместе с ней схлынул поражающий плоть гнев.

В жарких лучах силы остались я и Ник. Глядя на его шары навыкате, невольно рассмеялась, и пламя ярости… окончательно погасло.

Гости взорвались аплодисментами.

— Ты сумасшедшая! — заявил мне муж, ощупывая с ног до головы. В прямом смысле. Было щекотно и приятно.

Гости завороженно взирали на коленопреклоненного мужчину у моих ног. Смотрела в его глубокие темные глаза и отчетливо понимала: все, я приплыла! И никуда мне уже не деться, и я не хочу, не собираюсь я никуда от него уходить…

Пиджак тем временем вернулся на плечи владельца, а к нам опять ломилась толпа поздравляющих.

Видимо, мое душевное состояние каким-то чудом выплеснулось, промелькнуло во взгляде…

— Пойдем. — Никос легко вскочил на ноги и подал мне руку.

В кои-то веки я молча согласилась, и мы пошли.

Против ожидания, Никос привел меня не в душную спальню, синтетическое подобие каменных пещер нынешней цивилизации, которые я ненавижу всеми фибрами своей души, а в легкую беседку, построенную на берегу моря. Большую часть украшенного цветами и лентами помещения занимала кровать, усыпанная лепестками роз. Горели свечи. Дул легкий бриз…

— Любимая… — Никос ткнулся носом мне за ухо, щекоча нежную кожу своим дыханием. Шепнул: — Я хочу раздеть тебя.

Паника коснулась моего живота, переползая вверх и пытаясь ужом угнездиться на сердце.

— А вдруг кто-то сюда придет? — испуганно предположила я. — Там гуляют пьяные толпы.

Казидис обошел меня, встал спереди и ободряюще улыбнулся:

— Никто не побеспокоит нас. Я предупредил охрану, сюда никто не сунется. Их не пустят. — Седая лунная дорожка пролегла через морскую гладь и обозначила его склоненный профиль, гордый и красивый. — Ты как? Не побоишься? Не передумаешь?

Я захотела ему возразить, что не понимаю странной мужской логики: зачем дважды воровать девушку, шантажировать, затем пройти с ней полный обряд венчания в православной церкви, чтобы задавать такие вопросы. А раньше с этим было нельзя?..

Ну да, ну да… идти коротким путем мужчинам обычно неинтересно. Как же охотничий инстинкт, сопротивление жертвы?

И только я расправила плечи и задрала голову, чтобы разразиться гневной филиппикой в чей-то адрес, как змей Никос, хитроумный и предусмотрительный, ловкий и коварный, сделал по-своему. Прозвучало приглушенное ругательство, и опять он взялся за старое — я имею в виду крышесносительные поцелуи.

Мой разум завопил в безмолвном протесте, и я с радостью ему последовала бы… может быть… Но губам и сердцу было так хорошо, так тепло… Впервые мне дарили столько человеческого сердечного тепла, согревающего и дарящего умиротворение и покой. Оно было таким непривычным, таким нежным… таким светлым… Впервые за долгие годы я перестала быть объектом чужого страха или снисходительной жалости близких.

Тепло, что шло из груди Ника, могло обогреть на всю жизнь. За него я была готова драться и страдать. Да, это болезнь, наваждение. «Грехопадение»… тяжелое, опасное слово помигало красными бликующими фонарями предупреждающих стоп-сигналов и… бесследно растаяло в ореоле негасимого сердечного тепла.

И не говорите мне, что в сиянии романтического ослепления внезапно позабыла, с кем имею дело. Я о том твердо помнила, увы.

Ранее Никос заработал среди женщин определенную (не знаю, как сказать — высокую или низкую?) репутацию. Все бывшие пассии признавали, что у него есть достоинства он умел нашептывать сладкие, подходящие случаю комплименты, не скупился на щедрые подарки и считался тонким знатоком женской психологии среди светских дур, мозги которых сопоставимы с куриными. То есть помнил, что для женщин главное — внимание, умело этим пользовался и еще более умело эксплуатировал это качество.

Второе преимущество — опять-таки по признанию все тех же куриноголовых дур — умение брать нахрапом, буйным натиском и жаркой страстью. Стиль безбашенного ковбоя, горячего мачо. При таком атакующем стиле поведения в конце военной кампании дамы падали к его ногам, как переспелые груши. Буквально укладывались штабелями.

А кто к этому не стремился (в силу лени, девической наивности или максимализма), но привлек жгучий интерес — те бывали похищены и отпущены на свободу не ранее нежели сумеют «договориться» с похитителем. Вы понимаете, каким образом. То есть наш красавец — подлец и манипулятор тот еще. Впитал, можно сказать, с молоком матери.

В итоге: каждая, можно сказать — каждая из его бывших! — почему-то считала, что богач Казидис пал исключительно к ее ногам. Первый и последний раз. И дамы очень удивлялись, когда выяснялось, что это не так. Особенно когда Никос Казидис их не менее быстро вышвыривал из своей жизни, из культа Прекрасной Дамы на лютый мороз. Проделывал он это часто и весьма жестоко.