Год бродячей собаки - Николай Дежнев

Это был прекрасный, редкий вечер, один из немногих, который им удалось провести вместе. К ночи в первый раз повалил густой снег. Ветер стих, и мохнатые снежинки, медленно кружась в тихом воздухе, покрывали истомившуюся землю. Они долго стояли обнявшись, у окна и молча смотрели на волшебную картину преображения природы. Снег шел над Москвой, снег шел по всей Европе, и на душе становилось легче, и уже чувствовалась близость праздника — близость Нового Года и Рождества.

Именно на Рождество, но не наше, православное, а на католическое, они и улетели в Париж. Эти несколько дней в великом городе вернули Дорохова и Машу ко времени их первой встречи, обнажили ту яркость и остроту чувства, что, казалось, были уже навсегда затерты пылью однообразных будней. С удивительной, какой-то первобытной силой им хотелось жить. В белом убранстве стоял над Парижем Сакре-Кёр, снег ваял резную легкость Нотр-Дама, в его пелене парили мосты над Сеной. Художники на Монмартре попрятались под крыши маленьких кафешек, сидели в ожидании клиентов, потягивая плохонький кофе. Туристов было на удивление мало, да и тех согнал с вершины холма обильный снегопад. Один из служителей муз с папкой под мышкой, подошел к Дорохову, обратился на жутком английском.

— Сэр, — сказал художник, не утруждая себя соблюдением правил грамматики, — я рисовать мадам десять долларов.

Однако, вместо того, чтобы смотреть на свою будущую модель или хотя бы на ее спутника, мужчина внимательно разглядывал стоявшие перед ними дымящиеся чашки.

— Хотите кофе? — предложил ему Андрей.

— Да, то есть, ес! — художник сглотнул слюну, потянул с седой головы берет.

— Гарсон! — позвал Дорохов и продолжил по-русски, обращаясь к мужчине. — Может быть, круассон или пирожное?

— Да, если можно! А я принял вас за американцев. — Он пододвинул кресло к столику, прислонил папку к стеклянной, смотревшей на улицу стене. Снегопад все не прекращался. — Вы давно из России? Как я вам завидую! — продолжал художник, прихлебывая горячий кофе.

— Ну так приезжайте! — Дорохов протянул ему сигареты.

— Нет… не смогу. Я всегда хотел жить в Париже, здесь и умру. Это только на первый взгляд кажется нелепицей, а на самом деле все очень логично. — Он вытряхнул из пачки сигарету, с удовольствием закурил. — Хорошо!.. — художник открыл глаза. — Да, здесь одиноко, здесь между людьми, даже близкими, существует полоса отчуждения, здесь мне приходится продумывать, на что потратить каждый франк, но!.. — он загадочно улыбнулся, как если бы обладал каким-то тайным, скрытым от других знанием. — Здесь у меня есть великая любовь: я засыпаю и вижу Россию. Я живу мечтою о ней, а без мечты, без большой любви художник мертв. Мечту же нельзя разрушать. Вы ведь смотрели «Три сестры» Антона Павловича. Как рвалась из захолустья Ирина! Помните: «В Москву! В Москву!..» Но, попади она в Москву, и все опять пошло бы по кругу — как прежде, серо и буднично. Так же и я сочиняю себе красивую сказку. Призвание человека — искать и не находить, потому как, если бы он даже в малой степени понял свое предназначение и устройство мира, то жизнь потеряла бы смысл. Только мечты и великая загадка бытия дают человеку силу жить… — Художник задумался, постучал по сигарете пальцем, стряхивая пепел. — Я знаю, когда-нибудь Россия станет сытой, когда-нибудь она будет богатой и такой же приглаженной, равнодушной и пресыщенной, как остальная Европа… — Он застенчиво улыбнулся, как будто заранее извиняясь. — Слава Богу, я до этого дня не доживу.

В бывшем здании железнодорожного вокзала, где располагается всемирно известный музей д'Орсэ, Дорохов долго стоял перед картиной Ренуара «Тропинка в высокой траве». Уже начали закрывать, и смотритель пару раз нетерпеливо прошелся вдоль стены, а Андрей все стоял перед полотном, не в силах оторвать от него взгляда. На улице, на ведущих ко входу широких ступенях, Дорохов закурил, сказал с какой-то горькой усмешкой:

— Вот он — настоящий волшебник, не то, что я!.. — И уже потом, когда они шли вдоль набережной Сены, добавил: — Знаешь, честно говоря, я сегодня позавидовал тому парню, что подошел к нам на Монмартре…

— Что тебе мешает жить, как он? — Маша шла, опираясь на руку Андрея.

— Что мешает?.. Да ничего! Не составит труда получить во Франции небольшое наследство, поселиться в Париже и даже снять маленькую студию высоко над его крышами. Не составит труда купить краски и холст, натянуть его на подрамник… Но работать, писать я здесь не смогу. Однажды я ведь уже пробовал все изменить. Судьба не терпит над собой насилия и твердой рукой ведет свою линию через жизнь человека, даже если таким образом она эту жизнь зачеркивает. И в глубине души каждый из нас знает, что ему дозволено, а за какие выкрутасы последует неизбежное наказание. Может быть, когда-нибудь потом я и смогу вернуться к своему ремеслу, но только не сейчас…

Это был их последний вечер в Париже. В Мулен Руж под лихие звуки канкана взлетали к потолку женские ножки, в ресторане на Елисейских полях подавали устриц и пенилось в бокалах шампанское, но с родины уже явственно тянуло холодом, и мысли поневоле обращались к далекой, полной нескончаемых проблем Москве. На следующий день, посидев в пробке на пути в аэропорт «Шарль де Голль», они благополучно вошли в салон «Аэробуса» Эр-Франс и через час уже летели в лучах яркого солнца, высоко над бескрайним морем белых, кудрявых облаков…

— К вам тайный советник Серпина, сэр!

Джеймс пристукнул жезлом об пол, отступил от дверей. В белой ливрее с золотым позументом, в седом завитом парике огромный негр выглядел величественно.

— Проси, Джеймс, проси! — безнадежно махнул рукой черный кардинал. — Что уж теперь поделать…

Нергаль снял с крючковатого носа очки в тонкой золотой оправе, положил том «Всемирной истории» на изящный резной столик. Появившийся в дверном проеме Серпина поклонился с порога, шустрой пробежечкой пересек сияющее от блеска паркета пространство зала. Строгий деловой костюм-тройка удачно скрадывал его рыхлую полноту, подчеркивая, однако, подобострастную согбенность фигуры. Остановившись за спинкой предназначавшегося ему кресла, советник замер в ожидании.

Начальник службы тайных операций поднял свою по-птичьи хищную голову, холодно посмотрел на подчиненного.

— Да, Серпина, я вас слушаю! — сказал он расслаблено. — Только, будьте любезны, излагайте кратко и по существу, вы отрываете меня от важных занятий. К своему стыду, — он положил маленькую сухую ладонь на книгу, — я не знал, что римляне называли Шотландию Каледонией, а вообще говоря, следовало бы знать…

Черный кардинал посмотрел в окно, где за тонким стеклом на склоне соседнего холма лежало заросшее вереском поле. Тайный советник повел плечами, не зная, что ему теперь делать, но, поскольку Нергаль молчал, решился заговорить:

— Прошу меня извинить, экселенц! — Серпина еще раз поклонился. — Я позволил себе вас побеспокоить и просил аудиенции в связи с неотложными обстоятельствами. Дело в том, монсеньер, что существует два сценария развития истории…

— Как, только два?.. — делано изумился черный кардинал. — А я по наивности считал, что древо истории неизмеримо ветвистей. По-видимому, я жестоко ошибался…

— Извините, экселенц, я не совсем точно выразился. Два сценария, по которым могла бы пойти жизнь раба божьего Андрея…

— И вы не можете сделать выбор! — подсказал советнику Нергаль.

— Да, монсеньер, не могу, поскольку вы лично изволили принять участие в операции и мое решение могло бы нарушить ваши планы. Если по ходу, как вы изволили выразиться, исторических снов Дорохова трудностей не возникает, то относительно событий реального времени хотелось бы получить ваши указания.

Горел камин. Где-то далеко за стенами замка тянула заунывную мелодию волынка. Одетый с изыском, но по-домашнему Нергаль был задумчив и грустен. Казалось, он не обращает ни малейшего внимания на замершего перед ним тайного советника.

— А вы никогда не задумывались, Серпина, — сказал он вдруг, и в голосе его прозвучала неожиданная нотка горечи, — почему Он не дал людям всей полноты знания? Да, да, — черный кардинал устало махнул рукой, — сейчас вы начнете цитировать Библию, мол, во многия знания многия печали… Только ведь и эти слова написаны людьми, пытавшимися найти объяснение своему миру, имя которому неведение. Все, что имеет малейшее касательство к человеку, окутано тайной, и даже нам в Департаменте темных сил дано знать не многим больше, чем простым смертным. На нас, Серпина, лежит отсвет той неуверенности, с которой люди открывают дверь в свою следующую жизнь. Что там далеко ходить за примером, вы сами, вместо того, чтобы направить ход событий в судьбе всего одного человека, мучаетесь сомнениями… Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! — Нергаль показал кивком головы на кресло, как если бы только что увидел стоявшего столбом тайного советника. — Один из юродивых, которых люди почему-то называют философами, заметил, что бытие определяет сознание. Представляете, какая глупость?.. Сознание определяет небытие! А точнее, страх перед ним, а значит, отсутствие знания. Вы следите за моей мыслью?..