«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - Елена Бузько

Религиозно-философские сочинения Голубова были очень близки христианским исканиям и чаяниям Достоевского, потому произвели на писателя глубокое впечатление. Самобытное учение Голубова, теснейшим образом связанное с учением церкви, с исконными русскими традициями, не могло не вызвать отклик Достоевского и нашло отражение как в романе «Бесы», так и в последующих произведениях писателя.

Голубов был крестьянином-самоучкой, но в его статьях была сила мысли, самостоятельность суждений. Все учения, научные открытия, «которые произвели опустошительные завоевания между молодыми умами», Голубов подвергал испытанию христианина, оценивая их с позиции христианской нравственности. При этом Голубов отнюдь не отвергал научных открытий, но они представляли для него ценность только в том случае, если согласовывались с учением церкви. Так, исследуя душевное и духовное начало личности и рассматривая через эту призму отношение человека к прочим живым существам, Голубов выступал категорическим противником антирелигиозных учений, в частности, теории о происхождении и природе человека Ч. Дарвина. Никакие научные авторитеты, никакая ученость не имели для Голубова цены, если были «не в силах произвесть» в мире и в человеке «доблестную нравственность». Философ-самоучка допускал возможность «обогатить разум высочайшим образованием», но только при обязательном условии «пленить разум в послушание веры». В учении Голубова о нравственных обязанностях человека очень важным оказывается понятие «самостиснения», в котором заключена сущность человеческого долга, и в котором русский мыслитель находил истинное проявление человеческой свободы. Только правоверие (православие), по мнению Голубова, дает человеку верное указание его истинных обязанностей[311].

Еще более интересна и оригинальна социальная концепция Голубова. Он полемизировал с Н. П. Огаревым, подчеркивая, что «всякое ложное благо носит в себе самом зародыш саморазрушения». К таким ложным благам Голубов относил и социальное равенство. «Народ и порядок — вот что значит в полном смысле слова церковь и государство»[312], — писал Голубов, который понимал церковь как соединение правоверного народа, а долгом государства считал учреждение надзора за благосостоянием церкви. Церковь есть, по Голубову, собравшееся единство, а интерес церкви есть общий интерес народа. Именно с тем, что на Западе «потерялся церковный характер», русский философ связывал разобщение народов Европы, дисгармонию западного общества.

В контексте историософских взглядов Достоевского Европа — муравейник «без церкви и без Христа», поскольку церковь в Европе, «замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась в государство». Такое государство «с расшатанным до основания нравственным началом» не имеет с истинной церковью ничего общего. Человечество, движущееся и развивающееся по пути европейской цивилизации, устремляется к ложным целям. Для Достоевского, как и для Голубова, — это путь порока и погибели.

И Голубова, и инока Павла Прусского, и о. Парфения объединяет очень много общего. Все трое выросли в старообрядческих семьях, где получили домашнее церковное образование, все в зрелом возрасте осознанно оставили раскол, все обладали проповедническим даром и проявили себя как талантливые миссионеры. Нельзя обойти вниманием тот удивительный факт, что Голубов, о. Павел Прусский и о. Парфений в совершенстве знали не только Священное Писание, церковную историю, духовную литературу, но обладали оригинальным способом выражения своих мыслей; в сочинениях каждого из них сохранены коренные «стародавние» формы русского языка. Наконец, никто из них не получил светского, так называемого научного образования, потому их проповеди легко можно было упрекнуть в некоторых «наивностях и промахах», недостатке строгой системы, логической последовательности. Эти упреки особенно правомерны по отношению к Парфению и Голубову. Философский склад ума Голубова, его манера выражать свои мысли, а, главное, духовная смелость самобытного философа, утверждающего истину православного учения, позволили Достоевскому увидеть в нем не только истинного христианина, но и человека «почвы», что для писателя имело особую ценность. Ему импонировали и неискушенность философа-самоучки в европейских науках, и его непредвзятость в изложении мыслей, и его неиспорченность научным анализом.

Достоевский считал направление западной философской мысли односторонне рационалистическим. Рационализм как общее свойство философской мысли Запада, по мнению писателя, влечет за собой забвение «цели развития человечества», утрату христианского идеала. Остро ощущая раздробленность европейского общества, пагубность западного рационального культа, потерю внутренней цельности бытия, Достоевский был убежден в близости грядущей духовной катастрофы. Писатель предсказывал скорое падение Европы, которое означало для него закономерный крах материализма и его ценностей, как «все эти парламентаризмы, все исповедоваемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды» (26, 167). Материальным ценностям Западной Европы Достоевский противопоставлял наиболее полное исповедание христианства, сохраняющееся в православной церкви, у русского народа. В русской душе присутствовал идеал цельного человека, а его духовные силы не подчинялись отвлеченным требованиям рассудка, не противоречили друг другу, а пребывали в единстве и гармонии. Такое понимание личности Достоевский находил в святоотеческой церковной традиции, которую хранили Тихон Задонский, Голубов, инок Парфений.

По замыслу писателя, Голубов вместе с Павлом Прусским и иноком Парфением должны были противостоять космополитам-западникам: Чаадаеву, Белинскому, Грановскому. Поднимая проблемы нравственного и религиозного выбора, сам автор «Жития…», несомненно, принимал сторону Тихона Задонского, Голубова, инока Парфения. Но Достоевского интересовали не столько идеологические споры, сколько «проникновение» идеи в глубины сознания своих героев[313]. Идеи Голубова должны были нравственно преобразить главного героя «Жития…», уже на другом этапе работы Достоевского Голубов появлялся как учитель Шатова, но в конце концов как персонаж Голубов исчез со страниц рукописей, и в центре внимания Достоевского оказался образ Тихона. Писатель отказался от Голубова, но не разочаровался ни в его личности, ни в его идеях.

Определяя «главную мысль» своего произведения, автор «Жития…» замечал, что «после монастыря и Тихона великий грешник с тем и выходит вновь на свет, чтобы быть величайшим из людей». Однако этот замысел не был осуществлен: летом 1870 г. работа над «Житием…» была прекращена, и Достоевский сосредоточился преимущественно на романе «Бесы». В «Бесах» автор обращается уже не столько к самой личности Парфения, сколько к тексту его произведения.

Первое упоминание Достоевским «Сказания» встречается в подготовительных материалах к «Бесам» в разговоре Грановского с сыном (Студентом). Сын обращается к отцу со словами: «…только какая ты фразистая и слезливая баба, я тебе скажу. Ну, ты в слезах найдешь утешение. Читал я раз книгу инока Парфения о путешествии на Афон — что инок Николай имел дар слезный — ну вот ты и есть инок Николай, который имел дар слезный» (11, 76).

Упомянутого инока Николая Парфений характеризует так: «…весьма смирен и кроток, и весьма сух; очи наполнены слез; слово тихое и кроткое» (I, 330). Подвижническая жизнь о. Николая глубоко потрясает паломника Парфения. Строки, посвященные этому «земному ангелу и небесному человеку», как его называет Парфений, проникнуты умилительным восторгом автора: «И всякая служба была слезами растворена: они <старец Арсений и о. Николай> без слез не могли ни читать, ни петь, а наипаче отец Николай <…> пел тихим плачевным гласом; от слез едва был слышен глас его <…> смотря на них, я не мог удержаться от слез». Плач как духовное состояние Парфений считал величайшим Божиим даром, который дается истинным подвижникам. Таковы в «Сказании» инок Николай, духовник Арсений, старец Иоанн.

Выражение «дар слезный», характерное для речи Парфения, в устах Студента (будущего Петра Верховенского) выглядит явно пародийно и вполне соответствует логике первоначального замысла романа как политического памфлета. В саркастическом отождествлении мелочно-житейских слез Грановского с духовным даром о. Николая заключена потенциальная склонность к цинизму и богохульству Студента-Верховенского. Истинным слезным даром в романе Достоевского наделена только Марья Тимофеевна Лебядкина, но к разговору о ней мы вернемся позже.

2

Для понимания специфики работы Достоевского с текстом «Сказания» как с источником романа наиболее интересен эпизод с юродивым Семеном Яковлевичем в окончательном тексте «Бесов». Он заключает в себе контаминацию двух различных источников: «Сказания» инока Парфения и «Жития Ивана Яковлевича…» И. Г. Прыжова[314]. Сочинение Прыжова было для Достоевского важнейшим письменным источником, содержащим подробную информацию о реальном юродивом, потому следует особо остановиться как на самой личности Прыжова, так и на его произведении.