Мы еще встретимся, полковник Кребс! - Борис Соколов

– "Месаме-даси"? – спросил Чиверадзе.

– Меньшевиков, – подтвердил Дзиапш-ипа. – Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое – экономические претензии.

Дзиапш-ипа говорил медленно, обдумывая и вспоминая то, что было много лет назад.

– Были ли среди ваших вожаков люди, с которыми тебе пришлось столкнуться после революции семнадцатого года? – перебил его Чиверадзе.

– Непосредственно нет. Но много раз моими поступками руководили люди, приходившие от их имени.

– И ты верил им?

– О да! Сомнения пришли, к несчастью, значительно позднее.

– А разочарования?

Дзиапш-ипа глубоко вздохнул и развел руками.

– Тогда, когда я уже был опутан, как перепелка в силке. Что толку?

– Тебе угрожали разоблачением? – снова спросил Чиверадзе.

– Да, но это было совсем недавно. – Дзиапш-ипа помолчал. – Позвольте мне говорить по порядку. С тысяча девятьсот второго года и до начала войны четырнадцатого года я жил дома, изредка выезжая в Тифлис.

– Все эти годы ты поддерживал связь со своей партией?

– Да.

– В чем она выражалась?

Дзиапш-ипа взял папиросу, зажег ее и несколько раз затянулся.

– В сколачивании вокруг себя людей, – сказал он. – Восстанавливая народ против русских, мы заискивали перед дворцом наместника. Но главным была борьба с большевиками. И мы боролись. Все было на нашей стороне. И императорский Петербург, и своя национальная буржуазия, и пресса. Все – кроме народа. Он хотел действий, а мы ему предлагали слова. Большевики выдвинули свою аграрную программу, мы не могли принять ее, потому что сами были помещиками. Они организовывали забастовки – мы отговаривали от них. Бакинские, тифлисские и батумские демонстрации оттолкнули от нас рабочих. Большевики изо дня в день завоевывали массы, мы их теряли. Кое-какие нетерпеливые и недовольные нашей программой уходили к анархистам. Кто остался с нами? Интеллигенция, национально-либеральная буржуазия, лавочники, зажиточная часть села. Позже вы назвали кулаками этих маленьких помещиков. За нас были патриархальные традиции и обычаи, прочно опутывавшие значительную часть крестьянства, и это еще держало нас на поверхности. Война с ее националистическим угаром заставила сказать прямо, с кем мы. Большевики из Государственной думы пошли в Сибирь, а мы – в земские союзы.

– Земгусары! – засмеялся Чиверадзе.

– Да. Это было хорошо и удобно. Мы легализовали себя и не воевали.

– Ты довольно самокритичен!

– Теперь да! Тогда я, как и остальные меньшевики, кричал о «нашествии гуннов» и требовал: «На Берлин!» Приезд Николая Второго в Тифлис вылился при нашей помощи в грандиозную монархическую демонстрацию под лозунгом «Единение царя с народом». Мы не чувствовали тягот войны. Цены росли. Всего не хватало, но все необходимое нам привозили из селений. В шестнадцатом году в Тифлисе появились англичане. В конце года я, тогда уже офицер иррегулярной кавалерии, был вызван в Тифлис. Один из наших лидеров, Рамишвили, на подпольном совещании представителей заявил, что «надо готовиться к автономии под протекторатом Англии». Мы поняли, что Жордания договорился с «союзниками». Вы помните, наверно, что в конце шестнадцатого года фронт замер на одном месте. Не было снарядов. На десять выстрелов немецкой артиллерии мы отвечали одним. Солдаты были раздеты и голодны. Фронт и тыл устали от войны. Нарастало недовольство. В каждой семье оплакивали погибших. Но в тылу никогда не было так весело, как тогда.

– Пир во время чумы?

– Рестораны были полны. Белобилетники увлекались стихами Северянина, песенками Изы Кремер и фельетонами Савоярова.

– Что делала ваша партия?

– Я никогда не был близок к верхушке, но слышал в кулуарах, что был решен вопрос об ориентации на Англию.

– Под высокую руку Джона Буля?

– Да, это был наиболее серьезный претендент на закавказскую нефть и марганец.

– Значит, распознали экономическую подоплеку этой любви к Грузии? – иронически улыбнулся Чиверадзе.

– Мы трезво оценивали положение и понимали, что нас любят не за красивые глаза, но громко об этом говорить было нельзя.

– Что же вы говорили народу?

– Вы сами прекрасно знаете эту ложь, не заставляйте меня ее повторять. Страшное пришло позже. О февральской революции мы узнали в первых числах марта. Наши газеты, враждебные большевикам, кричали о запломбированном вагоне, в котором-де приехал из Германии Ленин. Боязнь углубления революции, расширения массового революционного движения толкала нас на компромиссные соглашения с правыми, позиции которых с каждым днем слабели. Слабея сами, они убеждались и в нашей беспомощности. В поисках сильного партнера они пришли к эсерам, а позже…

– Ты ушел от конкретной темы! – заметил Чиверадзе.

– Эсеры никогда не были сильны у нас в Грузии, – продолжал Дзиапш-ипа, – монопольным было наше влияние. Было бы, – поправился он, – если бы не большевики.

– Итак, у меньшевиков давно созрела мысль об автономии? – спросил Чиверадзе.

– Она зародилась еще до февраля. Революция, шатание и слабость Временного правительства помогли нам ускорить подготовку к отделению. Чтобы внушить эту идею, наши лидеры не брезговали ничем. Они извратили решения Апрельской конференции большевиков по национальному вопросу и утверждали, что большевики согласны с нами, а отделение от России даст Грузии исключительные выгоды. Условия для сколачивания сил благоприятствовали нам. Офицеры Кавказского фронта и элементы, враждебные революции, пополняли наши кадры.

– А солдаты?

– Они стремились домой. Уходили с оружием, которое, если нам удавалось, мы отбирали. Но это было позже. В Тифлисе появились «доброжелательные» иностранцы. Было много разговоров, фантазировали до одурения. Но решиться на отделение от России, с которой нас связывали тысячи нитей? Религия, экономика, совместная борьба с соседями, жадно смотревшими на нашу землю, – все роднило нас с Россией. Конечно, царская Россия была нам мачехой, но она прикрывала нас от врагов. Нет, это страшно! Мы внимательно следили за борьбой, происходившей в Петрограде, где находились лидеры, но время шло, и обстановка складывалась не в нашу пользу. Почти прекратилось поступление промышленных товаров. А что тогда было у нас своего? Кукуруза?