Музейный артефакт - Данил Корецкий

– Нет, не блеф! – Феликс вытянул руки. В накрахмаленных белых манжетах гордо сверкали неукротимым красным огнем крупные рубины.

– Это его запонки. И почти половина моей коллекции из его собрания. Хотя это только ничтожная часть… Князь был известной фигурой в Петербурге. Коллекционер, меценат, к нему в гости дважды государь император заезжал, смотрел некоторые экспонаты. Дед Збигнев рассказывал отцу, что у него была лучшая коллекция мечей, полотна известнейших живописцев – и Рембрандт, и Диего Веласкес, и антика была представлена изрядно… Князя по всей России знали…

Феликс Петрович на миг задумался и, не глядя на гостей, как бы между прочим заметил:

– Его портрет в Москве висит, в Третьяковке. Я специально ездил, смотрел. Мы с ним, кстати, очень похожи.

Охотников улыбнулся, но промолчал.

– Так вот, у нас в семье легенда передается из поколения в поколение, будто князь гонялся за перстнем Иуды. Им обладал какой-то престарелый граф, которому перстень давал в любви силу юноши, в картах – приносил верный выигрыш и вообще защищал от всех бед и невзгод.

– Извини, Феликс, я тебя перебью, – заполнил наступившую паузу Бернштейн. – А при чем здесь Иуда?

Феликс выразительно развел руками.

– Считалось, что его первым обладателем был сам Иуда. Но князь, очевидно, убедился в его магической силе, потому что пытался выкупить или поменять, однако хозяин не соглашался ни в какую…

Граф разлил коньяк и виски, они молча выпили.

– А потом что-то получилось: карточный проигрыш, денежный залог, ссора. В общем, князь стрелялся из-за этого перстня на дуэли…

– С графом? – спросил Бернштейн.

– Нет, тот уже был совсем плох и передал перстень племяннику. Зеленый сопляк из провинции, никогда пистолета в руки не брал… И он уложил князя первым выстрелом, хотя тот был стрелок изрядный… Считали, что дело тут нечисто… Моего предка похоронили, молокососа осудили и сослали, вот так закончилась эта история!

– А перстень? – взволнованно спросил Александр Исаакович. – Перстень-то куда делся?..

– А перстень был конфискован государственными органами и приобщен к делу в качестве вещественного доказательства. Все, с тех пор о нем никто ничего не слышал.

– Да, вот бы его найти! – Бернштейн задумчиво покачал головой. – Такие вещи бесследно не пропадают… А каков он? Ты хоть знаешь, как он выглядит?

– Описание передавалось из поколения в поколение, рисунки. И мне отец рисовал… Говорят, от него такая сила исходила, что ни с чем не спутаешь…

Феликс принес лист плотной бумаги, паркеровскую авторучку с золотым пером и принялся быстро делать набросок.

– Ободок выполнен из неизвестного металла, может, темного цвета со светлым отливом, а может, наоборот – светлого с темным, – или подсказывал он сам себе, или объяснял остальным. – Впереди оскаленная морда – то ли льва, то ли какого-то страшного чудовища… А в пасти у него…

– А в пасти эта рожа держит круглый черный камень чешуйчатой огранки, – закончил Охотников, чья голова уже покоилась на ладони правой руки, а красные глаза кролика превратились в узкие щелочки. Он был пьян в стельку, хотя и держался изо всех сил.

Феликс уронил ручку, капля синих чернил брызнула на изображение морды неизвестного чудовища. Как раз туда, где должен был находиться таинственный камень.

– Откуда ты знаешь?! – вскричал он так, что все поняли – альбинос попал в точку.

Вместо ответа Охотников икнул.

– Откуда тебе известно, что во рту льва? Где ты видел этот перстень?!

Охотников оторвал тяжелую голову от ладони, улыбнулся и назидательно произнес:

– Да в Эрмитаже. В рыцарском зале!

В наступившей тишине он вновь опустил голову на ладонь:

– Тоже мне, ценители искусства. В музеях бывать надо!..

Юздовский молча сидел, опустошенно глядя на пьяного приятеля. Наконец, он будто очнулся и хриплым голосом спросил:

– Когда ты его там видел?

– Неделю как. Или две. Его из запасников выложили в экспозицию. Вот так, работники культуры!

Трое более трезвых мужчин переглянулись.

– Сходи посмотри, Фелюксишка, – сказал Александр Исаакович. – Скорей всего – просто похожий. А там, как знать… Всякое в жизни бывает…

Он встал.

– Ну, мне пора. Спасибо за великолепный обед, а главное, за интересную беседу.

Вместе с Бернштейном засобирались и остальные. Собственно, «остальными» был только Сухомлинов, потому что Охотникова окончательно развезло и он полностью утратил дееспособность. Из квартиры доктор и адвокат выводили своего друга, накинув его руки себе на плечи и с двух сторон обнимая за талию. Альбинос периодически запевал модную песню: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня, самая нелепая ошибка – то, что ты уходишь от меня…» Но сил хватало ненадолго, он замолкал и переставал шевелить ногами, тогда носки начищенных штиблет безвольно волочились по полу.

Феликс проводил гостей вниз и усадил в такси, а когда вернулся, оторвал табличку «П.П. Пятилетки» и растоптал ее крепкими ногами.

В СССР существовало много запретов, а главное – утраченная впоследствии способность их неукоснительно исполнять. Поэтому Александр Исаакович Бернштейн – «деловик» союзного уровня и подпольный миллионер, не смог себе позволить отлежаться до полудня, опохмелиться и принять тонизирующую ванну, а ровно к девяти пришел в свой кожно-венерологический кабинет. Потому что все граждане должны были свободно трудиться – не важно, с желанием или без оного, ибо свобода в то время понималась как осознанная необходимость, а кто осознавать докучливую необходимость не желал, признавался преступником-тунеядцем, и народный суд назначал ему год колонии – иногда условно, но чаще вполне реально.

Поэтому Александр Исаакович, мучаясь похмельем, принимал страждущих, Сухомлинов сидел в судебном заседании, вконец разболевшемуся Охотникову жена вызвала на дом прикормленного врача, тот за десять рублей выписал бюллетень, которого альбинос вполне заслуживал, только компрометирующий диагноз «алкогольная интоксикация» был заменен на социально нейтральный и универсальный «ОРЗ».

А Феликс Петрович проснулся около десяти, что по его меркам считалось – ни свет ни заря. Поспешно привел себя в порядок, быстро съел бутерброд с ветчиной, выпил чашку кофе, вызвал такси и в состоянии крайнего возбуждения помчался на Дворцовую набережную. Обойдя очередь и показав милиционеру удостоверение общественного эксперта-искусствоведа, он вошел в Эрмитаж и, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, быстрыми шагами направился в рыцарский зал.

Конные латники внимательно рассматривали его с высоты через смотровые щели своих шлемов, матово блестели клинки мечей и острия копий, уныло висели штандарты храмовников и госпитальеров, отсвечивали в косых солнечных лучах наклонные витрины. Феликс быстро обошел зал по периметру, вглядываясь в экспозиции. И вдруг остановился так резко, будто ударился о невидимую преграду. Остановился раньше, чем увидел то, что искал – просто почувствовал: вот он, здесь!

Под толстым стеклом на розовом бархате лежали рядком узкие хищные стилеты, стальная рыцарская перчатка с выгравированным орлом, крест Мальтийского ордена, толстая цепь со знаком Великого Магистра и… тот самый перстень! По сравнению с другими предметами он казался маленьким и скромным, но у Феликса бешено заколотилось сердце: он почувствовал, что это и есть легендарный магический предмет, вынырнувший из глубины веков. Да, точно как на дошедших сквозь пласты времени рисунках по воспоминаниям старших поколений: львиная морда, черный камень в пасти… Словно загипнотизированный, он склонился над витриной, не замечая, как изнеженные ладони гладят стекло, будто пытаясь сквозь него ощутить тепло несостоявшейся семейной реликвии. Если бы не молодой придурок, убивший его достойного предка… Причем не без помощи этого самого перстня, который вовсе не такой простой и невзрачный, как выглядит через бронированное стекло… Вон как загадочно и ласково улыбается лев… И очень хочет оказаться на пальце своего настоящего хозяина! И Феликсу очень захотелось надеть перстень на палец. Разбить, что ли, стекло, схватить заветный талисман, а там – будь что будет! Он был уверен, что лев поможет…

– Гра-а-ажданин, нельзя опираться на стеллаж! – рядом будто ржавые дверные петли проскрипели – подошла смотрительница, занудная высохшая старушка, которой могло быть не меньше лет, чем старинному перстню.

Феликс вздрогнул. Да что это с ним? Надо же, какие безумные мысли в голову лезут! Действительно, как под гипнозом…

– Извините, задумался!

– Задумаешься тут! Так задумаешься, что крыша набок съедет! – послышалось сзади. Феликс обернулся.

Это оказался мужчина неопределенного возраста с мятым лицом, в мятой черной рубашке, таких же брюках и неожиданной при таком наряде шляпе, правда, белой, но тоже мятой, так что можно сказать, общий стиль одежды был выдержан. Больше того, седоватая трехдневная щетина, которую в контрабандных американских журналах называли «шведской небритостью», имела модный в Швеции цвет – «соль с перцем» и, стирая контраст, связывала шляпу с остальным костюмом. Очевидно, столь тонкое чувство гармонии и стиля придавала незнакомцу изрядная доза волшебного эликсира, запах которого распространялся в радиусе двух метров вокруг.