Пепел (Бог не играет в кости) - Алекс Тарн

Однажды меня вызвали в Мартиньи, в полицейский штаб. Я был уверен, что речь пойдет о повышении. Увы, господин судья. Пастуха может понять только пастух. А мой начальник был, скорее, из категории свиней.

— Как дела, Швайнштайгер? — спросил он.

Я поправил: — Швайншафер, господин инспектор.

— Какая разница! — отмахнулся этот идиот. — Я вижу, что ты справляешься неплохо. Впрочем, в твоей дыре все равно ничего не происходит.

— Осмелюсь доложить, господин инспектор, — сказал я. — Швайнштайгер занимается просто разведением свиней, а Швайн…

Но он не дал мне закончить, а заорал, как недорезанный поросенок.

— Молчать! — заорал он. — Еще не хватало, чтобы каждый болван начал мне возражать! Молчать, ты, хряк! Молчать!

Он повторил это раз десять, хотя я не пытался вымолвить ни слова, а просто стоял, опустив голову, как понурая свинка перед забоем. Я понимал, что с моей карьерой покончено, и это даже вселяло некоторое облегчение. Теперь можно было без лишних сомнений жениться на Луизе и окончательно осесть в Лефлоне. По крайней мере, там меня уважали, и никто не осмеливался повышать голос в моем присутствии.

— Слушай, — сказал начальник, наоравшись. — И молчи!

Я на всякий случай еще ниже склонил голову, подставив ему загривок. Помню, у меня мелькнула мысль, что если заколоть меня именно сейчас, то сало получится хорошее, слоями.

— Сейчас многие рвутся через нашу границу, — сказал начальник и вытер пот со лба. — В основном из Германии. Понял?

Я кивнул. Молча, чтобы не раздражать инспектора.

— Что ты молчишь, идиот? — заорал он.

— Понял, господин инспектор, — пролепетал я. — Рвутся через нашу границу.

— Кто рвется? — вкрадчиво спросил он.

— Многие, — сказал я.

— Идиот! — заорал он. — Рвутся евреи! Понял? Евреи! Гитлер поджарил им задницу, и теперь они ищут, где бы ее остудить. Всей полиции в пограничных районах дан приказ усилить бдительность. Любой незнакомец должен быть задержан для проверки документов. Повтори!

Я повторил.

— Отличить их легко, — продолжал инспектор. — Для этого даже не требуется снимать с них штаны. На обложке еврейского паспорта стоит большая буква J — «jude». Повтори!

— Юде, — повторил я.

Он снова вытер платком шею. Со слоями у начальника было явно не в порядке. Не мешало бы погонять его по горному лугу для тренировки.

— Понятия не имею, зачем я тебе все это говорю, — сказал инспектор. — Во-первых, ты болван и все равно ни черта не запомнишь, а во-вторых, твой участок не граничит с Германией. Хотя тебе это, скорее всего, неизвестно. Кругом, марш!

Я стукнул каблуками и повернулся через левое плечо.

Вот так, господин судья. В Мартиньи я ехал за повышением, а домой возвращался обруганный с ног до головы. Видимо, не судьба Швайншаферам пасти слишком большие стада — так я думал, погоняя свою лошадку. Ну и что? Зато свое малое я пасу, как надо, не так ли? Главное — мне не в чем упрекнуть себя перед Богом и людьми. Взять хоть это новое указание держать ухо востро. Кто, как не я, учредил ночные дозоры еще пять лет тому назад, когда Гитлер еще не был канцлером? Я был уверен, что на моем участке даже сурок не проскочит незамеченным. Вернувшись домой, я созвал жителей Лефлона и оповестил их о новой опасности. Нечего и говорить, что все смотрели на меня с восхищением. Теперь смысл горных караулов стал ясен даже самому тупому лефлонцу. Деревня была готова во всеоружии встретить полчища рвущихся через границу евреев.

Но прав оказался мой грубый начальник. Проходил месяц за месяцем, а никто и не пробовал посягнуть на суверенитет кантона Вале. Пытались пролезть в северные и восточные кантоны — из Германии, из Австрии, но это было далеко. Только в газете и читали, а сами не видели. В нашем углу границу нарушали только горные козлы да заплутавшие туристы. А потом немецкие евреи как-то кончились даже на севере. Зато началась война. Швейцария любит войны, потому что сама никогда ни с кем не воюет. Как говорил мой папаша, нам война приносит только доход, с давних времен. Растут цены на мясо, на сыры, на свинину — чем плохо? Правда, с туризмом пришлось распрощаться. Хоть и временно, а все равно неприятно. Верне ворчал на эту тему, не переставая. Можно понять — гостиница-то у него стояла пустая. Во всем он винил евреев. И это тоже можно понять, господин судья: все неприятности с туризмом начались из-за войны, а война из-за чего началась? Ясное дело, из-за евреев. До этого мы о них слыхом не слыхивали.

И с ночными дозорами тоже. Раньше-то, пока это считалось моим капризом, все помалкивали: против полицейского не попрешь. Зато теперь, когда стало ясно, что в караул приходится ходить из-за евреев, люди просто из себя выходили от ярости.

Верне так и говорил: «Вот только попадись мне кто-нибудь! Уж я его, мерзавца…»

И остальные — то же самое. Вот только никто не шел, евреи, то есть. Меня уже любопытство стало разбирать: как они выглядят? В сьонской газете однажды напечатали фотографию, но по ней было трудно разобрать детали.

Летом мы сидели на террасе, и тут трактирщик сказал, что немцы вошли в Париж. По радио передавали позавчера.

— Ну все, — сказал Верне. — Сейчас-то евреи и попрут, попомните мое слово.

И что вы думаете, господин судья? Так оно и вышло. Правда, весь поток хлынул не на наш участок, а севернее, около Женевы. Там полиция еле поспевала заворачивать евреев, которые ползли в Швейцарию, как тараканы.

— Вот ведь вредная порода! — говорил Верне, читая сьонскую газету. — Лезут и лезут. И что им у себя не живется?

А у нас опять было тихо, как назло. Горный массив Шабле не слишком высок, но просто так, наобум, его не пересечь. Проходов относительно немного. Чужому здесь трудновато. К примеру, один из путей лежит через самую высокую гору — Корнетт-де-Бисе, ту самую, на которую выходит терраса нашего трактира. Но это ведь надо знать, а не зная — какой дурак попрется именно в гору? Кажется, что понизу удобнее. Но в том-то и дело, что это только кажется. Такие вот тонкости, господин судья. Думаю, что пробовали и у нас, особенно, когда рядом с Женевой все наглухо перекрыли. Пробовать-то пробовали, да возвращались, несолоно хлебавши, даже не дойдя до наших караулов. Наверное, поэтому французская полиция на нашем участке не очень-то и старалась. Можно сказать, вообще не старалась. Полагались на нашу добросовестность.

Первого своего еврея мы поймали только весной. Ко мне он попал уже прилично помятым. Ребята накостыляли, на радостях. Как же, наконец-то настоящее дело! К моему удивлению, парень выглядел почти как нормальные люди, разве что напуган был сверх всякой меры. Он пытался что-то объяснять, но я не стал слушать. Инструкция гласила, что необходимо немедленно переправить нарушителя в Мартиньи, что я и сделал. Потом его вернули французам, полиции. Или как это там называлось? Гестапо? Вот-вот, гестапо.

— Первая ласточка, — сказал Верне. — Теперь попрут.

Мы удвоили караулы, но следующей добычи пришлось ждать долго, больше года. В сентябре мы сидели вдвоем с Верне у самой границы на перевале горы Корнетт, том самом, где есть удобный проход. Высота не слишком большая, господин судья, каких-то два километра, это вам не Монблан, но вид все равно превосходный. Просто чудо, что за вид. По левую руку — озеро, по правую — долина Роны с виноградниками. Красота. И вот сидим мы, значит, любуемся, и вдруг Верне говорит:

— Как-то странно сурки свистят. Уж не идет ли кто?

Гляжу я в сторону Франции и что вижу? Нарушителей, и даже не одного, а сразу четверых! Невдалеке вижу — метрах в двухстах, вот-вот границу пересекут.

— Смотри, смотри, Йозеф! — говорит Верне и рукой показывает.

Смотрю я туда и вижу еще троих, но подальше, в километре, никак не меньше. Идут следом за первыми, быстро идут. Видать, отстали, а теперь догоняют. Подождали мы, пока первые четверо до нас дойдут и как выскочим из-за камня!

— Стоять! Ни с места! Вы находитесь на территории Швейцарской Республики!

И тут, представьте себе, первый нарушитель, оказавшийся молодой женщиной, бросается ко мне и начинает меня обнимать и даже целовать в щеки и местами даже в губы. Я, значит, отрываю ее от себя, причем с трудом отрываю, и вижу, что трое остальных — подростки, можно сказать, дети. И они тоже радостно прыгают, будто выиграли в лотерею поросенка на сьонской ярмарке. Две девочки лет по десять и мальчик помладше.

Трое, которые снизу, нас увидели и остановились. А мальчик вскочил на камень и начал им, значит, показывать… знаете, так… рукой из-под руки, некрасивый такой жест.

— Что тут происходит? — спрашиваю.

И тут женщина начинает бормотать и плакать, и смеяться одновременно, как делают сумасшедшие или очень счастливые люди в американском синема. Я не думал, что такое бывает в жизни.

— Вы, — бормочет, — наши спасители! Да будут благословенны ваши имена, и ваша страна, и ваша земля, и ваше небо… Если бы не вы, если бы не вы…