Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Нередко психиатрические диагнозы у моих подопечных были совершенно стандартными, просто их труднее было распознать из-за беспорядочной жизни больных. Когда речь идет о наркоманке, у которой бурные отношения с партнером, трудно провести различие между мрачными реалиями ее существования и клинической депрессией. Что такое клиническая депрессия, понимают не все, и ее нередко приписывают себе люди, которые что-то приуныли, а между тем это отнюдь не просто заурядное плохое настроение. Клиническая депрессия – гораздо более стойкая тварь, окруженная созвездием симптомов, в число которых входят утрата мотивации и энергии, бессонница, снижение внимания и аппетита, отрицательные установки (пессимизм, низкая самооценка), неспособность получать удовольствие от занятий, которые раньше были приятными (ангедония). Среди обитательниц женской тюрьмы она была очень распространена.

Я не видел Шантель два года, что указывало, что пропранолол, который я ей прописал, помог. Когда она наконец снова показалась в дверях моего кабинета, оказалось, что она хочет сменить пол. Мы поддерживали женщин, которые об этом просили. Происходило это чаще, чем я думал – примерно раз в четыре-пять месяцев. Помню, как ломал себе голову, в чем дело – то ли это был случайный всплеск именно в то время, когда я там работал, то ли гендерная дисфория как-то коррелирует с преступностью. Моя роль сводилась к базовому скринингу психического здоровья, в основном чтобы удостовериться, что это искреннее желание женщины, не вызванное каким-то невыявленным психозом. Если сменить пол тебе велят голоса, это можно устранить лекарствами. Подумаешь, хирургически вылепленные мужские гениталии. Если я был уверен, что заключенная имеет на это право по закону, я оформлял направление в соответствующую клинику в Чаринг-Кроссе, где пациентку записывали в очередь, такую длинную, что просто слезы на глаза наворачивались – на два года. Я помог Шантель попасть в эту очередь, но месяца через два она отменила запись. Не знаю, почему, но только рад, что она успела передумать до перехода.

Помимо того, с какой неожиданной регулярностью заключенные требовали смены пола, меня поначалу ставило в тупик и другое обстоятельство – количество тех, кто не возвращался ко мне за лечением. Больные то и дело исчезали. Дело было не в том, спешу добавить, что они терпеливо долбили стены своей камеры геологическим молоточком, а потом выползали через канализационную трубу в грозу. Иногда их внезапно переводили в другое пенитенциарное заведение. Иногда судебное преследование прекращалось (как по недостатку улик, так и потому, что свидетели тоже не являлись в назначенное время) или их освобождали, если тюремный срок был коротким и им зачли время, проведенное в предварительном заключении. Либо наши штатные психологи добивались прогресса в терапии, либо я менял им медикаменты, а увидеть результаты нам было не суждено. Я надеялся, что новые лекарства им помогли, хотя и понимал, что реальность довольно уныла – на воле больные столкнутся с целым сонмом дестабилизирующих факторов и к тому же на улицах можно найти много препаратов для самолечения, гораздо более сильных и менее легальных. Огромным недостатком тюремной психиатрии был недостаток сестринского наблюдения, к которому я в больнице, похоже, относился как к данности. Тюремные надзиратели не могли этого компенсировать – они и так разрываются на части и еле-еле сдерживают хаос из-за наркотиков и насилия, в том числе бандитских разборок, особенно в мужских тюрьмах. Иногда на кону стоит их собственная безопасность. Просить надзирателей еще и высматривать у подопечных признаки психических расстройств – занятие бесплодное. Кроме того, у них нет необходимых навыков и опыта, чтобы отличать случайного психотика, который разговаривает с голосами и грозится зарезать оборотня-пришельца из соседней камеры, от десятка других заключенных, которые разговаривают друг с дружкой и грозятся зарезать стукача из соседней камеры.

Недостаток суррогатных глаз в тюремных коридорах было для меня большой помехой и в тех случаях, когда приходилось отличать настоящие симптомы психических болезней от попыток множества мошенников добыть себе лекарства. Кроме того, отсутствие внимательных медсестер приводило к тому, с чем чуть не столкнулась Ясмин – к тому, что некоторые больные не заявляют о себе достаточно громко. Тихие психотики нередко варились в собственном соку, тонули в собственном безумии, проходя под радаром тюремной психиатрической службы.

Один подобный случай, с которым я столкнулся, когда проработал на полставки в тюрьме несколько месяцев – летом 2017 года, – случай одной скандалистки-бразильянки средних лет по имени Адриана де Сильва.

Глава шестнадцатая. Тлеющий психоз

Мисс Адриану де Сильву обвиняли в том, что она преследовала, а потом атаковала мужчину, работавшего в местном магазине одежды. По-видимому, она посылала ему больше 30 сообщений в день, причем ее бросало от объяснений в любви к угрозам его обезглавить и обратно к предложениям руки и сердца. Вот они, смешанные чувства! Однажды вечером она пришла следом за ним в бар, переодевшись до неузнаваемости (на ней был парик и темные очки), и несколько часов просидела в углу, наблюдая, как ее избранник пьет с друзьями. Когда он заговорил с девушкой за соседним столиком, Адриана швырнула в них барным табуретом, обвинила мужчину в измене и бросилась царапать ему лицо. Он сумел оттолкнуть ее, а случившиеся поблизости завсегдатаи скрутили ее и держали, пока не прибыла полиция. Судя по всему, для пострадавшего все это было полной неожиданностью. Кроме того, дело было в шикарном баре в Сохо – из тех, где цедят крафтовый эль, предлагают чипсы из киноа, а коктейли зачем-то подают в баночках из-под варенья, – и, безусловно, не привыкли к пьяным дракам.

Адриана решила сама защищать себя в суде. Такой сценарий всегда говорит о том, что передо мной одно из двух: либо обвиняемый гениальный юрист, либо он бредит. Первого я пока не видел. Адриана отказывалась практически от всех контактов, что напоминало мне Ясмин и Джордана, когда они были за решеткой. Она отказалась общаться с адвокатом, которого назначил суд, и практически ни слова не говорила тюремной охране. Когда я об этом услышал, мое шестое чувство так и засвербило. Медицинских данных Адрианы в системе практически не нашлось. Было даже неясно, когда она прибыла в Великобританию. По-видимому, у нее не было никакой криминальной истории и никаких контактов со службой охраны психического здоровья. Я дважды предлагал Адриане прийти ко мне на прием, но – что, впрочем, предсказуемо – оба раза она не явилась. Тогда у меня не осталось выбора – пришлось искать ее прямо в тюрьме. Адриана была женщина высокая, пышная, загорелая. Неопрятные черные волосы обрамляли настороженное лицо с приметным шрамом через всю щеку. Она была необычайно хитра и увертлива. Когда я подошел к ее камере и остановился на площадке перед дверью, Адриана даже отрицала, что это она, так что мне пришлось обратиться к ближайшей надзирательнице, чтобы удостовериться, что это действительно она. Когда я вернулся, Адриана стала рассказывать о себе в третьем лице.

– Она уже сказала вам, что не собирается ни о чем с вами беседовать! – рявкнула она через плечо. – Оставьте ее в покое!

Я дал ей время подумать и через час вернулся под дверь ее камеры.

Я научился адаптировать стиль психиатрического обследования к пациенту, сидящему передо мной. Если он открыт и готов идти мне навстречу, я провожу структурированное обследование по порядку. Расспрашивая пациента о симптомах, я все это время анализирую его манеру держаться, ищу подсказки. Внешний вид больного сигнализирует о диагнозе, словно телеграф. Например, если у человека острый маниакальный эпизод, как у Джозефа Джефферсона (который похитил беззащитный манекен), он наряжается в одежду кричащих цветов или делает странную прическу (вроде его ирокеза наоборот), а говорит быстро и энергично. Если у человека тревожное расстройство, он, скорее всего, будет нервничать, запинаться, не сможет сосредоточиться на беседе, у него, вероятно, повысятся частота дыхания и пульс. При остром психозе человек будет подозрительным, параноидным, и это проявится не только в оборонительной манере отвечать на вопросы, но и в пристальном изучении обстановки и, возможно, даже в попытках шепотом отвечать голосам, которые он слышит.