Рай. Том 1 - Макнот Джудит

Мередит непрестанно думала об этом, машинально полируя кольцо о подол летнего платьица, позаимствованного у Джули. В постели Мэтт давал, давал и давал и, казалось, не хотел и не просил ничего взамен. Иногда, когда он ласкал ее, Мередит жаждала подарить ему такое же сокрушительное наслаждение, какое получала от него, но без ободрения Мэтта не решалась, боясь показаться слишком назойливой. Ее беспокоило, что он, по-видимому, давал больше, чем получал, но, когда он ложился на нее и глубоко вонзался в податливое тело, Мередит забывала обо всем. Обо всем на свете.

Сегодня утром, пока она еще почти спала, Мэтт поставил поднос с завтраком на тумбочку и уселся на постель. Мередит знала, что до конца жизни не забудет ослепительный блеск белозубой мальчишеской улыбки, когда он нагнулся над ней и прошептал:

– Просыпайся, спящая красавица, и поцелуй лягушку.

Но теперь, глядя на него, она не находила ничего мальчишеского в этой квадратной челюсти и упрямом подбородке… хотя были и другие моменты, когда он смеялся или спал и темные волосы были взъерошены, а выражение лица казалось трогательно-нежным. А ресницы! Только вчера утром она заметила эти густые пушистые ресницы, веерами лежавшие на щеке спящего Мэтта, и едва подавила абсурдный порыв наклониться над ним и подоткнуть одеяло как маленькому.

Мэтт заметил, что она исподтишка изучает его, и пошутил:

– Я что, забыл сегодня утром побриться?

Мередит едва подавила испуганный смешок: настолько его слова не соответствовали ее мыслям.

– По правде говоря, я думала, что ради таких ресниц, как у тебя, любая девушка пойдет на убийство.

– Поосторожнее, – предупредил он, бросив на нее делано-угрюмый взгляд. – В шестом классе я побил парня за то, что он сказал, будто у меня девчоночьи ресницы.

Мередит засмеялась, но, по мере того как они приближались к ее дому и встреча с отцом становилась все неизбежнее, беспечное настроение, которое оба пытались сохранить, менялось на глазах. Через два дня Мэтт улетал в Венесуэлу, так что вместе им осталось быть совсем немного. И хотя Мэтт уступил просьбе Мередит пока ничего не говорить отцу о ее беременности, на самом деле был с самого начала против такого решения.

Мередит тоже это не нравилось. Она терпеть не могла ощущать себя неопытной дурочкой и решила обязательно научиться готовить до того, как придется отправиться в Южную Америку. За последние несколько дней идея стать настоящей женой, иметь мужа и собственный дом становилась с каждым часом все привлекательнее, несмотря на обескураживающие рассказы Мэтта о том, каким, по всей вероятности, убогим может оказаться их жилище.

– Ну вот, приехали, – вздохнула Мередит, когда машина свернула на усыпанную щебнем дорожку. – Дом, милый дом.

– Если отец любит тебя так сильно, как ты считаешь, – со спокойной уверенностью сказал Мэтт, помогая ей выйти из машины, – он сделает все возможное, чтобы примириться с твоим браком, после того, конечно, как немного очнется от потрясения.

Мередит надеялась, что он прав, потому что в противном случае до отъезда к мужу пришлось бы жить на ферме, а этого ей совсем не хотелось, особенно потому, что Патрик Фаррел явно недолюбливал невестку.

– Ну вот, начинается, – пробормотала она, глубоко вздохнув, когда они поднимались по ступенькам крыльца. Поскольку Мередит утром позвонила Альберту и попросила предупредить отца, что приедет днем, можно было предположить, что он уже ждет.

Она оказалась права. Не успела Мередит открыть дверь, как отец выскочил из гостиной. Выглядел он так, словно не спал и не ел неделю.

– Где ты была, черт возьми? – загремел он, казалось, готовый вот-вот наброситься на дочь. Не замечая Мэтта, стоявшего в нескольких шагах за ее спиной, он продолжал бушевать: – Ты что, пытаешься окончательно свести меня с ума, Мередит?

– Успокойся на минуту, и я все объясню, – попросила Мередит, показывая на Мэтта.

Только сейчас Филип увидел спутника Мередит:

– Сукин сын!

– Это не то, о чем ты думаешь, – вскрикнула Мередит. – Мы женаты!

– Что?!

– Женаты, – повторил Мэтт спокойным, неумолимым голосом.

Филип в мгновение ока угадал, почему дочь так поспешно вышла замуж за человека, которого едва знала. Она беременна!

– Иисусе! – взорвался он.

Потрясенное жалкое лицо, тоскливый гнев в голосе ранили Мередит больше, чем все, что он смог бы сказать и сделать. Она посчитала, что на этом самое худшее кончилось, но оказалось, что это было всего лишь началом. Потрясение и скорбь быстро сменились бешеной яростью. Повернувшись, Филип приказал обоим немедленно идти в кабинет и захлопнул дверь с грохотом, потрясшим стены.

Полностью игнорируя Мередит, он метался по кабинету, словно разъяренная пантера, и в каждом взгляде, брошенном на Мэтта, сверкала злобная ненависть. Время тянулось бесконечно, пока он кричал на новоявленного зятя, обвиняя его во всех грехах, от насилия до разбойного нападения, и бесился все больше, потому что в ответ на все тирады Мэтт лишь плотнее сжимал губы, бесстрастно, спокойно, так что со стороны казалось, будто он замкнулся в угрюмом равнодушии.

Дрожа от нервного возбуждения, умирающая от стыда, Мередит сидела рядом с мужем на том диване, где они впервые любили друг друга. Она была невыносимо расстроена и измучена и даже не поняла сначала, что отец не столько обозлен ее беременностью, сколько тем, что она имела глупость выйти замуж за жадного охотника за приданым, «амбициозного дегенерата из низших слоев». Наконец, исчерпав слова, Филип бросился в кресло и замер в зловещем молчании, не сводя глаз с Мэтта, постукивая концом ножа для разрезания писем, лежавшего на письменном столе.

Чувствуя, как саднит горло от непрошеных слез, Мередит поняла, как ошибался Мэтт. Отец никогда не поймет и не примет ее брака. Он просто выкинет ее из жизни, совсем как в свое время мать, и несмотря на все их противоречия и споры в последнее время, Мередит была совершенно убита. Мэтт оставался почти незнакомцем, а вскоре она лишится и отца, единственного родного человека. Нет смысла пытаться объяснять или защищать Мэтта, потому что каждый раз, когда она прерывала очередную гневную тираду, отец либо не обращал на нее внимания, либо злился еще больше.

Встав, Мередит с достоинством, на которое только была способна, объявила:

– Я собиралась пожить здесь до отъезда в Южную Америку, но это, очевидно, невозможно. Сейчас поднимусь наверх, захвачу несколько платьев, и мы уедем.

Она повернулась к Мэтту, чтобы попросить его подождать около машины, но отец перебил ее напряженным звенящим голосом:

– Это твой дом, Мередит, и принадлежит тебе. Нам с Фаррелом необходимо поговорить наедине.

Мередит это не понравилось, но Мэтт коротким кивком попросил ее уйти.

Когда за ней закрылась дверь, Мэтт ожидал очередного взрыва, но Бенкрофт, кажется, сумел совладать с собой. Он сидел за столом, сцепив руки, разглядывая Мэтта несколько долгих томительных минут, по-видимому, решая, как лучше втолковать зятю то, что собирался сказать. Бешенство и крики ни к чему не привели, так что теперь Филип, вероятно, попробует добиться своего другими методами. Однако Мэтт не ожидал, что Бенкрофт сумеет найти его единственное уязвимое место – в том, что касалось Мередит: сознание собственной вины. Кроме того, Мэтт не представлял, что Бенкрофт с такой убийственной точностью выберет слова.

– Мои поздравления, Фаррел, – с горечью бросил он, саркастически ухмыляясь. – Соблазнили и наградили ребенком невинную восемнадцатилетнюю девчонку, у которой вся жизнь впереди – она могла бы получить образование в колледже, путешествовать по всему миру и иметь все самое лучшее. – И, пронзив Мэтта пренебрежительным взглядом, добавил: – Знаете ли вы, почему у нас существуют клубы, подобные «Гленмуру»? – Мэтт продолжал молчать, и Филип ответил за него: – Затем, чтобы оградить наши семьи и дочерей от таких втируш-подонков, как вы.

Бенкрофт, казалось, почувствовал, что больно ранил Мэтта, и с инстинктом вампира продолжал высасывать кровь.